Бандит берет меня за талию и с легкостью отрывает от кровати. Я могла бы драться, брыкаться и орать, если бы у меня были силы, но вместо этого получается какое-то вялое трепыхание. Шах несет к батареи у стены, усаживает на пол и сам садится на корточки. — Добейте меня, прошу! Не отдавайте меня никому, не надо так… — Еще одно слово, и твое желание исполнится. Руку! Рычит, после чего берет ремень, обхватывает мою здоровую руку и сделав нечто вроде петли, привязывает меня ремнем к батарее. Я же даже не шевелюсь, тело пробирает адская липкая дрожь. Я боюсь ремня. Так сильно, что от одного лишь его вида мне становится дурно. Смотрю на зверя с опаской. Огромные сильные руки Шаха сейчас все в моей крови, губы плотно сжаты, зоркий взгляд режет без ножа. Он как каменный весь, ему плевать на меня, им всем плевать. Перед глазами все плывет, я просто стараюсь дышать. Что он делает, зачем привязывает меня…чтобы я не могла вырваться, когда те другие придут. Боже. Дергаюсь, когда привязав меня к батарее, Рустам с легкостью обхватывает мое лицо, заставляя посмотреть прямо на него: — Ты не могла это все сама делать. Кто тебя крышует, кто платит? Говори, блядь, или сдохнешь тут, тварь! — Не знаю…я ничего не знаю. Мотаю головой, заправляя волосы за ухо. Дурацкая привычка так делать, когда вру. Нельзя говорить. Не могу я сказать! Малейшее упоминание, и я сорвусь с обрыва. Мне будет больнее, чем сейчас, намного больнее. — Сиди тогда, ляля. Жди гостей. Спокойно отвечает Шах, и посмотрев на меня еще секунду поднимается, выходит из комнаты. И только когда дверь закрывается, я опускаю голову на колени, крепко обхватывая себя руками. Кровь больше не течет, Рустам крепко перевязал мое запястье. Я так надеялась, что найду выход в смерти, но он даже этого мне не позволил. *** Выхожу за дверь, слыша ее тихий жалобный вой. Ревет, трясется, как заяц. Не ожидал, что вены порежет, на вид кукла казалась более стойкой. Пока к батарее привязывал, думал она копыта, сука, откинет. Когда русалка ремень в моей руке увидела, сжалась вся, притихла, и мне это не понравилось. Так на ремень реагируют только те, которых лупят, которые прекрасно знают, как дико больно он врезается в кожу, вспаривая ее до мяса, но я не хотел ее бить. Я хотел, чтобы кукла дожила до утра и не закончила начатое со стеклом. А еще…я просто не хотел, чтобы она портила себя. Ее кожа была как сливочное масло, тонкий пергамент, к которому безумно хотелось прикоснуться губами, но я брезговал целовать эту тварь, пусть она и оказалась чистой. Девка была на вид спокойной, но я видел, что в ее тихом омуте не то, что черти, там, блядь, херувимы водятся дикие, и от нее всего можно ожидать, а получить труп без информации меня не устраивало. Я должен найти, кто Карину порезал, кто ее сдал, кто сука, на семью мою руку поднял и отомстить так, чтоб никому неповадно было. Снова. Десять лет один. Десять, сука, лет! Как зверь, волчара бешеный. Жену я уже похоронил, не уберег, и вот снова. Самому уже сдохнуть охота, но не сейчас! Без мести не успокоюсь, и девка эта точно правду знает, но по какой-то причине молчит. Я был уверен, что русалка скажет хоть что-то там на полу. Она смотрела на меня испуганно, и это еще слабо сказано. Вся в крови, дрожащая, бледная. Лялька могла назвать хотя бы одно имя и я бы ее отвязал, но она решила по-своему, а значит, отвязывать ее никто не станет. А еще я заметил, что когда она мне отвечала, редко смотрела мне в глаза и часто волосы за ухо заправляла. Сопоставив наши встречи я понял, что она мне врет. Постоянно! И когда кукла лжет, заправляет волосы за ухо. Я ее изучал, она пряталась от меня, однако ее тело и жесты с потрохами просто выдавали ее ложь. Когда в коридор выхожу, слышу, что ревет. Отчаянно, навзрыд, тогда как при мне молчала и что-то мне кажется, что мы видим только верхушку, тогда как под этим ледником скрывается целый айсберг ее черной правды. — Ты че, грохнул ее? — Нет. Живая. Пока. Ярдан встречает в коридоре. Смотрю на свои руки. Все в ее крови, как и рубашка. Похож на мясника. — Пацанам говорить? Там ее уже на части разложили. Понравилась, но я второй! Я забил уже. Почему-то от этого сжимаются кулаки. Я не хочу ее делить. Ни с кем. Самому мало! — Нет. Не сегодня. — Это почему? — Потому, что я сам еще не наелся! Обхожу Ярдана понимая, что парни не поймут меня, но честно, мне похер. Никто к кукле сегодня не зайдет, я закрыл ее на ключ, который только у меня. Глава 11 Когда Шах уходит, я не могу сомкнуть глаз. Прислушиваюсь к каждому шороху, так боясь услышать звук ботинок. Когда они придут, сколько их будет, что они сделают со мной…порвут на части, вот что. Господи. Вспоминаю про свою сумку с телефоном, спрятанную под кроватью, но этот монстр привязал меня к батарее, и как я не стараюсь стащить ремень, ничего не получается. — Ну давай…давай же! Дергаю рукой, но нет, ремень слишком затянут, мне не выбраться. На второй руке повязка немного пропитывается кровью, но пятно не становится больше. Шах крепко перевязал мне запястье, так что от потери крови я точно не умру. Пол холодный, я совсем голая, поэтому чтобы окончательно не простыть, уворачиваюсь и сажусь на согнутые ноги. Не притрагиваюсь к стене спиной, она тоже ледяная. Обхватив себя руками, проваливаюсь в дремоту, сидя прямо так на полу. Мне ничего не снится. Мне давно уже ничего не снится. Просыпаюсь от каких-то голосов за дверью. За окном светло, настало утро и я все еще живая. Никто не пришел ко мне, никакой мужчина больше меня не коснулся, хотя я была уверена, что они придут, Змей же говорил ждать…ждать их. Тогда почему они не пришли? Не знаю. Вздрагиваю, когда отворяется дверь. Влада заходит с какой-то коробкой в руках. — О, боже, девочка! Она останавливается рядом, смотря на меня. Я же вжимаюсь в стену, стараясь прикрыться руками. — Сказала бы правду! Шах убьет тебя, совсем глупая что-ли?! Иди сюда. Влада развязывает ремень, и наконец я прижимаю онемевшую руку к себе. На запястье остался синеватый след от грубой кожи. — Пусть…Пусть убьет. Шепчу. Губы потрескались. Я не пила ничего почти сутки. — Ой, дура ты! Держи. Дает мне одеяло, в которое я заворачивать до ушей. Тело бьет озноб. Я дико просто замерзла ночью. — Так, давай посмотрю тебя. Что с рукой? — Ничего. Не трогайте! — Ты мне тут не возражай, не то скажу, что упиралась, так Шах быстро пацанов позовет, чтоб усмирили, поняла? — Да. Не надо…не зовите. Я просто порезалась. Осторожно протягиваю ей руку, показывая запястье, обильно перемотанное кусками простыни. Эта женщина лишь головой качает, поджимая губы, а после помогает мне подняться. — Хватайся за меня. Доводит до кровати, я сажусь на самый край. Влада разматывает мои повязки, и мы обе видим жуткие порезы на запястье. Красные вздувшиеся раны. Одна глубокая, три поменьше. Я даже не помню, как наносила их, была словно в каком-то диком тумане, из которого меня выдернул Шах. — Так, эти царапины обработаю, но вот это — показывает на самый большой кривой порез — плохая рана, глубокая. Не заживет она сама! Врача бы сюда. — Заживет. Время надо. На мне все заживает. Долго просто. Я знаю, о чем говорю. Малейший синяк сходит с меня дней семь, не меньше. Проверено уже. — И как же ты так порезалась, интересно? Несколько раз, да еще и по запястью, м? Осуждает, а я молчу. Нечего ответить. Мне стыдно, я знаю, что это большой грех. — Не хочешь, не говори, но не думай, что это как-то тебя спасет, Кать. Тот, к кому ты попала, не станет тебя жалеть за это. Ты только разозлила его еще сильнее, глупая. — Скажите…Шах, кто он такой? — Очень влиятельный человек, девочка. Тот, кому дорогу не переходят, если конечно, головой своей дорожат. Тебе ли не знать, что с сестрой его такое сотворила? За что ты ее так, а? Неужто за деньги на все пойдешь, даже на такое. Сама же еще девочка совсем, тебе не жалко было других девушек продавать?