– Мне, взрослому мужчине, до сих пор страшно от одной мысли, что родитель мог поднять руку на собственное дитя. – Глеб потер лоб. – Душа в пятки уходит. Просто… не понимаю. А вы на удивление спокойны. – Бессмысленно бояться факта, который был собственноручно установлен. Люди, причиняющие боль без единого сожаления, существуют. Родители, наносящие вред своим детям, существуют. Мир поломанных детей существует. – Говоря это, Даня усердно оглаживала ткань своего платья, словно намереваясь протереть его до дыр. Ее собственная мать не остановилась на одном взмахе ножа. И никогда не сожалела о содеянном. Родители, ломающие детей, существуют. Кто-то ломает сильнее, кто-то слабее. – Это как-то связано со шрамом на вашем бедре? Даня резко вскинула голову. «Как он узнал? Яков не рассказал бы. Не стал бы…» – В нашу первую встречу вы поднялись с кучи листьев после падения, и край вашего платья задрался. На том месте порвались колготки. И я заметил. Смех сдержать было невыносимо трудно. Надо же, а она-то думала, что шрам тогда увидел только Яков. Но, оказывается, заблуждалась. «Конечно. Если бы Яков растрепал Левину все то, что я ему рассказала в порыве эмоций, то Левину было бы известно и об остальных шрамах». Почему-то стало легче. Неужели от осознания того, что Яков Левицкий умеет хранить тайны? – Вам так важно это узнать? – Даня поправила подол, словно боясь, что еще чуть-чуть и ненавистные шрамы покажутся из-под одежды. Проклюнутся наружу, как черви сквозь влажную землю. – Хочу понять, насколько правильно истолковываю собственное восприятие в отношении вас. – Хех, не знаю, что вы имеете в виду. Но откровенность за откровенность. – Даня положила локоть на подлокотник и наклонилась вперед. – Мне было тринадцать, когда меня порезала мать. Волна прошла по телу Глеба. Дрожь. Страх. Осознание. «Вот оно, наше с ним отличие. Он еще способен бояться. Я – нет. Я – «метод», и страх прошел через мое тело и растворился. Наверное, Яков тоже больше не боится…» – Мне жаль, – прошептал Глеб. У чересчур хороших людей имеется отвратительная привычка: извиняться за проступки других людей. – Веселенький у нас сегодня вечер. – Даня пошаркала подошвой по натертому полу. – Вы сильные. Она вопросительно уставилась на Левина. – Сильные, – повторил он и, протянув руку, накрыл ладонью ее пальцы. – Оба. И теперь я точно знаю, что рядом с Яковом должны быть именно вы. «Это что, благословение?» – Даня впала в замешательство. – Когда я наблюдал за тем, как вы на катке бежали к Якову прямо по льду, как падали и с каким отчаянным упорством поднимались, чтобы вновь броситься вперед, я вспомнил себя. Ян столкнул Якова у меня на глазах, а я не успел его остановить. – И вы спустились за ним? – Да. – И после этого забрали к себе? – Да. После трех месяцев, проведенных в больнице. Глеб говорил свободно. Похоже, сдержанная реакция Дани принесла ему облегчение. Она не задавала вопросов, требующих развернутые ответы, не вдавалась в детали и не ужасалась. В этом молчаливом понимании было странноватое успокоение. – Я восхищаюсь вами. На сей раз изумляться пришлось Глебу. – Мной? – Именно. – Даня подтянула к себе сумочку свободной рукой и потеребила краешек. – Забрали ребенка к себе. Хотя в тот период сами еще из детского возраста не вышли. И, наверное, не задумались ни на секунду. А мне не хватило смелости сразу забрать братьев к себе. Потребовались годы… – А вы, судя по всему, любите себя ругать. – Просто обожаю. – Отвратительно быть взрослым. – Глеб криво улыбнулся и сильнее сжал ее руку. – Да и ребенком не лучше. – Даня улыбнулась в ответ. – Помните нашу первую встречу? – В метро? – Смена темы смутила ее. – Не совсем. Переформулирую, нашу первую беседу? Вы так сильно жаждали избавиться от моей визитки, что специально высматривали урны. – А… – Насторожившись, Даня гадала, что же Глеб собирается сказать дальше? Пристыдить хочет? Фамильярными манерами, которые она себе тогда позволила? – И еще назвали меня «чувак», – задумчиво сообщил мужчина. «Отлично. Можно рвать на себе волосы?» – Полагаю, извинения слегка запоздалые, но все же прошу прощения, – выдавила она из себя. – Вообще-то я не в обиде. – Да ну? – Просто хотел, чтобы вы знали: в первую нашу встречу мне действительно было весело. И, пожалуй, впервые за долгое время. – Ладно… Я рада. – И, если вы чувствуете вину за то, что так легко отбрили меня в первый раз, то могу ли я попросить об одолжении? – А если вину не чувствую? – обреченно спросила Даня. – Об одолжении я все равно попрошу. – Хитро. Хорошо, попробуйте. – По имени. В который раз уже прошу вас называть меня по имени. А еще перейти на «ты». – Разве это уже не два одолжения? – Я жадный. После их маленького рандеву откровений отказывать в подобных просьбах было, скорее всего, нетактично. Так решила Даня. – Хорошо, я попробую. – Спасибо тебе. Даня поежилась. В отличие от нее, Левину перейти на неформальное общение труда не составило. – И раз уж мы так славно побеседовали, хочу задать еще один вопрос. Помнишь, я просил тебя думать о Якове как о младшем брате? Вечер переставал быть томным. Похоже, самое время было сгонять за соком. – Помню. Только и вы… ты должен помнить, что ему эта идея не очень понравилась. Наверное, не жаждет воспринимать меня в качестве родственницы. – Еще один ненатуральный смешок. Даня едва им же и не подавилась. – Пожалуй. – Глеб все еще удерживал руку на руке девушки. – Скажи, ты знала о сегодняшнем танце? Знала, что собирается сделать Яков? – Нет, нет, нет. – Даня помотала головой. Сережки забились о шею. – Но, уверяю, он все это ради показухи затеял. Пообещал спонсорам цирк, вот и устроил. Заодно и меня втянул. «Звучит так, будто я его защищаю. Сдать бы с потрохами, и чтобы его отделали по первое число». – Понятно. Снова все сделал по-своему. Яков страшен своей импровизацией. Даня пошевелила пальцами, но хватка Глеба не ослабла. Он будто и не заметил ее дискомфорта. – Когда мы только начали жить вместе, я пытался быть с ним ласков и позволял все. Но он не реагировал, и я решил, что проще пойти по пути Яна и поддерживающей его Амалии, нашей матери. Перейти на приказной тон. Ненадолго, пока не придумаю другой способ взаимодействия. Вот только проблема была в том, что от меня никогда ничего не ждали. Поэтому я привык к свободному себе. Как жить с ребенком, как его растить, как строить отношения, – ничего из этого я не знал. И просто потакал его, казалось бы, безобидным желаниям. Он не хотел разговаривать со специалистами. Не хотел общаться с кем-то, помимо меня и Регины Горской. Он стал упиваться предоставленной возможностью решать свою судьбу самостоятельно. А когда опомнился и захотел большего, это было уже невыгодно мне. Получается, изначально Яков манипулировал мной, а затем я – им. – Вы…ты сегодня как-то слишком откровенен. – Даня потянула руку, стараясь высвободиться. Ладонь уже вспотела.