– Твои истории. – Он чувствовал себя полным кретином, машинально повторяя за Дани произнесенные ею слова, но все никак не мог уловить смысл. – Что еще за истории? Ты их сама сочиняешь? – Я их рассказываю. Но мне кажется, что они правдивы. – Расскажи мне какую-нибудь историю. – Я не могу сама их придумать. – Откуда ты их берешь? – Мне нужно что-то держать в руках. – Что, например? – Ткань. Или что-то еще. Но чаще всего ткань. Материя говорит со мной, потому что я из Косов. – Она сказала что-то вроде «из Кошов», и в ее словах чувствовалось какое-то тайное величие. – Из Косов? – Ну вот, снова за старое. – Мой прапрадед Кос шил костюмы для императора. – Какого еще императора? – Не знаю. Это было где-то не здесь. Не в Америке. – М-м. – Он ненадолго задумался, но почти сразу же повернулся обратно к Дани. – Так значит, шаль той дамы рассказала тебе, что она потеряла кого-то по имени Джимми. – Мне сложно объяснить. – Она подняла на него умоляющие глаза. – Я не хотела ничего говорить. Я знаю, что лучше мне молчать. Но я устала. Когда я устаю, слова иногда сами выскакивают у меня изо рта. – И ты говоришь то, чего не хотела сказать? – с надеждой продолжил он. – Нет. Не то, что я не хотела сказать. То, что мне не следовало говорить. – Почему не следовало? – Потому что люди меня не понимают. И пугаются. – Когда я дал тебе Зайчика – маленького тряпичного зайца, – ты сказала, что это зайчик Мэри, – мягко произнес он. Эта история не давала ему покоя. Она кивнула: – Поэтому я отдала его вам, когда вы уходили. Он сунул руку в карман и вытащил зайца. Протянул ей. Она не сразу его взяла. – Бери, – сказал он, и она повиновалась, сжала игрушку в руке. – Вы на меня злитесь, Мэлоун? – спросила она. – Нет. За что мне на тебя злиться? – Мама говорила, что люди часто злятся, когда им страшно. – Я не злюсь. И мне не страшно. Она с сомнением взглянула на него и прикусила губу, словно знала наверняка, что на самом деле ему сейчас страшно. – Мэри – это моя дочка, – прошептал он. – Ты была права. Это был ее зайчик. – Она заболела, – сказала Дани. Не спросила. Мэлоуну так хотелось узнать, о чем еще ей расскажет зайчик. – Да. Она заболела. И умерла. Около полугода назад. – Мне жаль, – сказала Дани. Он видел, что она говорит искренне. – Мне тоже ужасно жаль. – Вы пели ей колыбельные. Но я слышу только одну песню, – пробормотала она, сжимая в руках зайчонка. – Я всегда пел ей одну и ту же песню. Она начала напевать его колыбельную. – Я ее никогда раньше не слышала. Иисус, Мария, Иосиф. Он соврал. На самом деле ему было до смерти страшно. По спине бежали ледяные мурашки, а в животе разрастался огненный шар. Он взял из рук Дани зайчика, но вместо него дал ей свой носовой платок. Этот платок подарила ему Айрин, когда он отправлялся во Францию. В уголке сплетались их вышитые инициалы. – Расскажи мне другую историю, – попросил он. Дани взяла платок и расправила у себя на коленках. Несколько раз провела по нему ладонью, обвела пальцем инициалы. – Айрин – это ваша жена? – спросила она. – Какая Айрин? – спросил он мягким и ровным голосом. – Айрин… красивая женщина, которая вышила эти буквы, – сказала она, коснувшись инициалов. Ему захотелось вырвать платок из рук Дани и покончить с этим безумным разговором. Но господи, он ей верил. И как же он был потрясен. – Расскажи еще. Она сморщила нос и склонила голову. – Вы уезжали от нее, и она боялась, что вы не вернетесь. – Она поднесла платок к лицу и сделала глубокий вдох. – Она сбрызнула платок своими духами, чтобы вы о ней помнили. Но я не чувствую запаха. Наверное, это было давно. – Так и есть. – Ему казалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Он никогда не пользовался этим платком. Не хотел его пачкать. Несколько дней назад он нашел его на дне коробки с его вещами, которые хранились у Молли, пока он был на войне. Он пытался разобрать все свои вещи. И в порыве сентиментальности сунул платок в карман, к зайчику Мэри. – Откуда можно все это узнать? – изумленно проговорил он, ни к кому не обращаясь, но Дани решила, что его вопрос адресован ей. – Я просто знаю, и все. – В этом нет никакого смысла. – То, что вы не можете что-то понять, не значит, что в этом и правда нет смысла, – прошептала она, и он не смог ничего возразить. – Что еще ты видишь? – спросил он. Она сложила платок в небольшой квадратик и еще с минуту подержала в руках. – Больше я ничего не вижу. Я только чувствую вас. – Она пожала плечами. – Может быть, это оттого, что платок лежал у вас в кармане. И все. – Ты чувствуешь меня? Что ты имеешь в виду? Она снова пожала плечами: – Просто… ваше присутствие. Как когда вы сидите рядом со мной и мне не нужно смотреть на вас, чтобы это чувствовать. Вы теплый, большой, и от вас пахнет чистотой. – М-м, – буркнул он. Он вспомнил цвета из своего детства, оттенки, окружавшие разных людей, то, как он пытался описать это матери. – Вы верите мне, Мэлоун? – спросила она. – Да, Дани, – прошептал он. – Пожалуй, да. Она вздохнула, так сладко, словно он дал ей кусок пирога с шариком мороженого в придачу, и закрыла глаза. – Мама с папой говорили, что мне нельзя никому рассказывать эти истории. И я не рассказываю. Но я все равно знаю разные вещи. Ничего не могу с этим поделать. – Ты рассказывала об этом кому-то еще? – Почти никому. Мама отправила меня в школу, но монашки на меня сердились. Мама говорила, что мне нужно ходить в варежках, чтобы ничего не касаться и не попасть в беду, но монашкам это тоже не нравилось. И потом, в варежках сложно писать. К тому же порой истории просто выскакивают у меня изо рта. Монашки сказали маме, что у меня злая душа. И тогда мама забрала меня из школы. После этого он уже не слишком следил за ходом беседы, но в самом конце Дани взяла с него обещание. – Вы найдете того, кто их убил? – спросила она. В первый миг ему захотелось просто потрепать ее по затылку, лишь бы не давать обещаний. – Не знаю, Дани. Мой начальник считает, что твой папа убил твою маму. А потом застрелился сам. – То была жестокая правда, но Дани была не из тех детей, кому легко можно солгать. – Но вы думаете иначе. Я ходила в вашем пальто.