Твой Макар.» Я схватилась за деревянный подоконник и медленно подняла взгляд на Савелия – проклятый кастрат улыбался. Видел мою боль и наслаждался ею. Мы оба знали, что это означает. Только я не понимала, почему мне принес это письмо именно он, а не тот человек о котором писал брат…точнее, уже поняла – он, скорее всего, мертв. – Вы ведь знаете, что ответил бы на эти требования Ману, верно? Савелий подошел к камину и протянул к нему руки в мокрых от снега перчатках. От его плаща по ковру растекалась грязная лужица воды. А мне казалось, эта грязь растекается по моему телу, даже во рту на зубах привкус земли появился. Потому что нет возврата домой. Отец узнает чья я жена и что спала с Ману и просто разорвет меня на куски. Разве что скрыть позор и уйти в монастырь, принять постриг. Раньше я бы обрадовалась и этой участи… а сейчас. Я поняла, что уже хотела для себя иного…хотела остаться с Ману. Поверила, что это возможно. Он заставил меня все же поверить. Дух захватило от ощущения полета в пропасть. Я словно видела, как красная птичка с подрезанными крыльями падает вниз, чтобы разбиться насмерть. Да, я знала, что ответил бы моему брату Ману – он бы послал его к дьяволу. Я так же знала, чем это грозит Огнево. Если Макар не лжет, и с ним, и правда, много людей. – И это было бы величайшей ошибкой и провалом. Огнево не выдержит такого натиска. Иначе я никогда бы не стал делать то, что делаю сейчас. Он не смотрел на меня, а сушил перчатки у огня. Его черные всклокоченные волосы казались черными как уголь. Редкие массивные кольца в замотанных шнурками прядях отливали серебром в бликах пламени камина. Я помнила его другим. Когда сопровождал отца МИхаила, он выглядел совсем иначе и был похож на монаха, а не на цыгана. Ещё одна химера, которая пряталась под маской преданности и молилась Богу более пяти лет, охраняя отца Михаила, а потом сама же его и завела в ловушку. Сколько их таких при моем отце? Теперь я не была уверена ни в чем и ни в ком. – Ты не пришел, чтобы рассказать мне о том, насколько вы слабы по сравнению с людьми моего отца. Зачем хотел вывести меня отсюда? Чтобы убить? Савелий тихо рассмеялся. – Я не идиот. Вы слишком ценная разменная монета. У меня появилась идея получше – вывезти вас к черту за границы наших земель, и вы поедете со мной так или иначе. Поморщилась от его слов, но проглотила оскорбление. Мне не хотелось сейчас обмениваться колкостями и изощряться в словесной бойне. Я ощущала приближение катастрофы. Каждой порой чувствовала. Знала, что он скажет мне нечто такое, что вывернет мне душу наизнанку. – Я не пойму, почему должна это сделать? Тебе остается только дожидаться решений Ману, потому что я никуда с тобой не пойду. Савелий резко обернулся ко мне, уже не скрывая ярости: – Дожидаться, пока ваш проклятый братец растопчет Огнево и убьет Ману?! Я не дам вам этого сделать. Вы уйдете. Сегодня. Я выведу вас за пределы деревни, где вас встретят люди вашего брата. Вы навсегда исчезнете из нашей жизни. Вернетесь домой или куда-нибудь, хоть к черту на рога, но исчезнете. Дышать становилось все больнее, и я чувствовала, как ломит ребра от каждого вздоха и жжет в горле, за которое невольно взялась двумя руками. По мере того, как он говорил, я начинала понимать, что он задумал…понимать, что он прав. Макар не пощадит никого, если войдет в Огнево, то там камня на камне не останется. И я содрогнулась от жуткой мысли…мне было страшно за Ману, а не за брата. Я ни на секунду не подумала о том, что ему грозит, напади он на Огнево и потерпи поражение. – Вы уйдете со мной, либо эта кровавая бойня закончится смертью моего баро. А откажетесь – я все равно убью вас лично, а потом перережу себе глотку. Но Ману Алмазов не предаст свой народ ради вас. Я не позволю ему отказать Макару и привести людей вашего отца под стены нашего дома. Я слышала его и не слышала одновременно. Отвернулась к окну, глядя, как вертятся вихри снега, поднимаясь в воздух сверкающими белоснежными смерчами. А мне казалось, они петли вырисовывают, и каждая из них на шее затягивается все сильнее и сильнее, так ,что дышать адски больно. – Он будет меня искать…, – сказала так тихо, что сама едва услышала, – ничего не выйдет. – Я уведу его по ложному следу, а вы достигнете озера и переплывете его вместе с людьми вашего брата. По ту сторону вас встретят. Это достойное предложение. Соглашайтесь. У вас больше не будет такого шанса. Или вы надеетесь, что он будет жить с вами всю жизнь если женился на вас? Вы настолько глупы? Я ни на что не надеялась. Я просто наивно позволила себе стать счастливой всего лишь на одну ночь, забыв о том, кто мы друг для друга. Тяжело дыша, закрыла глаза, прислоняясь лицом к ледяному стеклу. – Вы уверены, что мой брат не нападет, если вы вернете меня? Что мешает ему нарушить договор? Я слишком хорошо знала Макара: он не из тех, кто готов сдержать свое слово. Он дает обещания и клятвы так же легко, как кто-то дышит. Макар известный лжец и хитрая лиса. Даже его письмо пропитано лицемерной любовью, которой у него по отношению ко мне никогда не было. Семен любил меня, а Макар смотрел как на презренное отродье, позорящее цветом волос чистокровных белокурых Лебединских. Он ни разу не приехал навестить меня. Только слал смски и подарки. – Не нарушит. Макару не нужно Огнево, ему нужны вы. Ведь ваш отец пообещал ему за это наследство – руководство компанией. Я резко обернулась к Савелию, чувствуя, как каждый вздох причиняет мне невыносимые страдания. – Откуда ты столько знаешь, проклятый ублюдок? Откуда ты взялся вообще? Из чертовой бездны вылез? Я дрожала от понимания, что он прав, и в тот же момент мне хотелось его убить. Прямо сейчас. Потому что он выдрал у меня счастье своими руками в грязных мокрых перчатках и комкал его в ладонях, чтобы потом швырнуть в огонь. – Я достаточно много времени провел возле вашего отца, чтобы обзавестись нужными связями. Убирайтесь, Ольга Лебединская. Уходите с нашей земли. Вы как проказа распространились в ЕГО душе неизлечимой дрянью. Вы как жуткое проклятие, от которого я не мог найти зелья. С тех пор как появились, я своего барона не узнаю. Не он это, а помешанный псих. Такие не могут править народом, таких надо под замком в кандалах держать. Это ваш шанс сбежать. Вы же этого хотели? Я ничего ему не ответила, только почувствовала, как от слез начало жечь глаза, но ни одна не скатилась по щекам. Велика честь цыганскому псу свою боль показывать! Хватит с него и того, что он видит сейчас. – Когда твой человек придет за мной? – Как стемнеет, пусть ваша подруга выйдет к мельнице разрушенной, там вас ждать будут. Уйдете с торговцами мехом. Спрячут вас в фургоне, накроют шкурами и вывезут за ворота. Он снова посмотрел мне в глаза с нескрываемым триумфом, а мне и убить его хотелось, и в то же время понимала, насколько он Ману предан. Насколько любит его и боится за его жизнь. Именно поэтому так ненавидит меня. Я бы тоже на его месте себя ненавидела. – Я бы могла погубить тебя, Савелий. Передать это письмо Ману, а потом смотреть, как ты будешь корчиться от его ножа. – Вы этого не сделаете. Вам тоже дорога ваша шкура. И вы не идиотка. – Не сделаю…но не поэтому, Савелий. Проглотила чудовищный комок в горле и вздрогнула от того, что в груди снова защемило, и от панического отчаяния начало лихорадить. – Я бы не задумываясь растоптала тебя. Я бы без сожаления рассказала Ману, как ты убил человека моего брата, выкрал письмо и предлагал мне сбежать с тобой. Я бы добавила столько красочных подробностей, что уже завтра волки жрали бы твои оторванные яйца. Это ты глуп, если думаешь, что жены имеют меньше власти даже если они такие бесправные как в вашем племени. Но да, я не сделаю этого…Как бы я ни презирала тебя, плебей. У нас есть нечто общее с тобой – мы оба его любим. И я, как и ты, не позволю Ману погибнуть из-за меня. Я уйду, – голос дрогнул, и я сжала горло сильнее, чтобы не разрыдаться при нем, – я уйду, а ты сделай все, чтобы он меня не догнал – иначе мы все умрём. Сначала мы с тобой, а потом он. Савелий долго смотрел мне в глаза с каким-то неверием. На его лице сменялось одно выражение за другим. Чудовищно стремительным калейдоскопом. Казалось, он размышляет над моими словами, а потом отрицательно качнул головой: – Не догонит и не найдет. Я все продумал. – Как…как ты обманешь его? Он ведь… – Ваше дело следовать указаниям проводника и больше никогда не соваться в наши места. Потому что вначале он будет искать, а потом он вас проклянет, и тогда ваша жизнь не будет стоить и одного презренного доллара. Прощайте. Надеюсь я вас больше никогда не увижу. Он вышел за дверь, а я осела на пол и беззвучно зарыдала, кусая запястья, чтоб никто не услышал. Когда вернулась Мира и склонилась ко мне, я думала, что меня разорвет на части от боли, прижалась к ней, склонив голову на плечо, чувствуя, как гладит мои волосы и говорит что-то на цыганском. Глава 8 В лошадиной повозке воняло гнилым мясом…так, словно здесь неделю валялись трупы овец или другого скота, и меня мутило то ли от этой вони, то ли от понимания, что это конец, то ли от дряни, которую принесла мне Мира после встречи с проводником. Когда выпила ее, у меня перед глазами потемнело от едкого вкуса и резкого приступа головной боли, который так и не прошел, продолжая монотонно пульсировать у меня в висках. Я не плакала, только слегка подрагивала от холода и от осознания, что это решение самое верное за всю мою жизнь и самое болезненное из всех, что я когда-либо принимала. Самое страшное, когда у человека нет больше надежды. Пережить можно все, если есть хотя бы маленький луч света в бесконечной темноте, когда знаешь, ради чего открываешь утром глаза, а у меня вдруг наступила кромешная тьма. Она окружала меня со всех сторон осознанием, что больше нет дома, больше не осталось ничего из того, что заставляло меня жить дальше. Я сама предавала все, что было мне дорого. Вывернутая наизнанку, опустошенная, я осталась с космической пустотой внутри. Я вернусь к народу, которому изменила, полюбив цыгана, и я же бросила его. Но у меня не было другого выбора. Только этот. Только вот так и никак иначе. Мы все ещё враги, и ничто не изменит этого факта в ближайшие годы, если только…если только не исчезнет с лица земли наш род. Возможно, когда-нибудь Ману узнает, почему я так поступила, и поймет меня…а если нет, то ему будет намного легче, чем мне. Потому что ненавидеть проще, чем любить. Ненависть дает силы жить дальше…ненависть позволяет отречься и проклясть. Когда Савелий ушел, а Мира все же оставила меня одну, я металась по комнате, словно птица в запертой клетке. Моментами мне хотелось остаться. Предупредить МАну о коварстве Макара и остаться рядом, и я понимала, что это будет приговором для него. Им не выстоять против моего брата никогда. Не в нынешнем положении, когда табор обескровлен. Если Макар захватит Огнево, то он застрелит цыган. Смерть Ману будет особо изощренной. И он умрёт дважды. Первый раз, как поверженный противник, а второй, как предатель своего народа. Из-за меня. Только из-за меня. Когда-то я поклялась, что больше никто не умрёт, и я сдержу эту клятву. Пусть ненавидит меня, но останется жив. Пусть потом сам оторвет мне голову за предательство…но как цыганский барон, сохранив честь и достоинство…достоинство, которого у меня больше не осталось. Кто я теперь? Не жена даже. Никто. Что ждет меня дома? Как я посмотрю своему отцу в глаза после того, как валялась в постели с их смертельным врагом, с тем, кто убил моего любимого брата? Тихо заскулила, стискивая челюсти и пытаясь унять рвотные позывы от невероятно отвратительного запаха, исходящего от шкур и от обивки телеги. Меня выворачивало наизнанку и трясло как в лихорадке. Мира сильно сжала мое плечо, и я затихла, глотая слезы и справляясь с очередным приступом отчаяния. Извозчик покрикивал на лошадей, а потом перебрасывался парой фраз со своим сыном. Я плохо их понимала, но несколько слов все же разобрала – они говорили о том, что бросят нас у кромки леса, что дальше мы пойдем сами, потому что они не рискнут встречаться с лазутчиками. Да и боятся, что потом их смогут узнать – за предательство Ману сдерет с них кожу живьем. Повозку подбрасывало на ухабах и швыряло из стороны в сторону. Я внутренне сжалась…Какая-то часть меня хотела, чтобы нас нашли. Чтобы за меня решение приняла судьба. Чтобы все было так, как должно быть. Но нашу повозку даже не открыли, извозчик оказался отцом одного из людей Ману. Мы выехали за пределы охотничьего дома. А мне показалось, это мое сердце перерезало напополам, и одна половина осталась там… в той комнате, где я сказала Ману о том, что люблю его, и солгала. Потому что я его не люблю. Любовью можно было назвать помешательство маленькой девочки, а то, что чувствовала я, – это яростная одержимость этим мужчиной, этим опасным зверем, который был благороден и в то же время смертоносен и кровожаден. Я дрожала от мысли о каждом его прикосновении, о звуке голоса и от одного лишь предвкушения, когда он смотрел на меня своими звериными глазами или скалил в пароксизме страсти изуродованный рот. Красота, бывает, прячется и в уродстве. Есть нечто завораживающее, когда изувеченный зверь смотрит на тебя с одержимым блеском в глазах, и через сетку шрамов проступают его настоящие черты, которые я помнила наизусть. О, Боже, ради него я готова была отступиться от своей веры и принципов … я уже отступилась, когда отдалась ему впервые добровольно. – Они высадят нас у леса. Нам придется искать людей Макара самим, – тихо сказала Мира, – а у нас нет ни оружия, ни теплой одежды. Мы заблудимся и замерзнем насмерть. – У меня есть оружие, и эти трусы довезут нас туда, куда должны, иначе я вспорю им животы. – уверенно нащупала кинжал за поясом и судорожно сглотнула, пытаясь унять адскую тошноту, выворачивающую внутренности. Эта вонь сведет меня с ума. Повозка остановилась, и мы обе напряглись, прислушиваясь – кроме завывания ветра, ни одного звука. Такое впечатление, что мы здесь совершенно одни. Куда делись трусливые торгаши? Мы не слышали ни шагов, ни голосов. – Я выберусь наружу и посмотрю. Но Мира сжала мою руку. – Тихо. Это может быть ловушкой или очередной проверкой. Мы затаились ещё на несколько бесконечных минут. А потом я не выдержала и громко крикнула: – Мы что здесь одни? – Вижу их! – донесся голос, – Вижу Ольгу! На нашем. На родном языке. Через несколько минут нас окружил отряд, и я узнала одного из людей моего брата и тяжело осела в снег, чувствуя непереносимую слабость во всем теле. Меня подхватили на руки и повели в сторону машин на дороге. Наверное, я ненадолго потеряла сознание, потому что, когда открыла глаза уже почти рассвело. Мы ехали по узкой тропинке, ведущей от леса к озеру. С трудом повернув голову, увидела Миру и слабо ей улыбнулась. Меня все ещё преследовал омерзительный запах с той торговой повозки, мне казалось, он въелся мне в волосы. Согреваясь под толстой меховой накидкой, я погружалась в тревожный сон и снова просыпалась от острой боли в груди. Мне казалось, там торчит нож, и кто-то моментами силой вгоняет его поглубже, так, что я приоткрывала рот в немом крике и распахивала глаза, чтобы скривиться и, тяжело дыша, справиться с приступом отчаяния. Когда мы наконец-то достигли озера и мне помогли выйти из машины, я упала в снег и долго судорожно исторгала содержимое желудка, пока мне не перестало казаться, что повсюду воняет гнилью. Один из людей моего подал мне флягу с водой, и я, сделав несколько жадных глотков, с облегчением вздохнула, а потом меня снова вывернуло прямо под его ноги. Я даже не видела, что у берега нас ожидает паром. – Константин к вашим услугам, Ольга Олеговна, – мужчина склонил голову в поклоне и, не дождавшись моего ответа, пошел к паромщику, ступая прямо в воду, от которой клубами вился пар. Он протянул старику в облезлом меховом плаще купюры, и тот, проверив пачку, пролистав как веер, кивнул, позволяя отряду подняться по узкому трапу.