Глава 40 - Что, даже не спросишь, зачем я приехала? – Марьяна скрестила руки на могучей груди, нависая надо мной, пока я резала хлеб и сыр. - Подышать свежим воздухом в экологически чистом месте? - предположила я. Отложила нож, оперлась на стол ладонями, глядя в ее осунувшееся лицо с несчастными глазами: – Маря, если тебе есть что сказать, говори. Я не в том настроении, чтобы загадки отгадывать. - Мне твой Эрик позвонил, - нехотя призналась Маря, начав грозно сопеть. – Пристращал, что если я не приеду и не извинюсь перед тобой, то он сам меня привезет в багажнике. Представив эпическую картину, как Эрик запихивает сопротивляющуюся Марьяну в багажник своего джипа, я хрюкнула от смеха. Потом еще раз хрюкнула, погромче. Пока меня не начало мелко трясти, от еле сдерживаемого хохота. - Ты чего ржешь?! – вызверилась Маря. - Представляю…, - проквакала я между приступами смеха. - Ты!… Да ты!... Сучка!! – выкрикнула Маря, сжимая могучие кулаки возле моего лица. И вдруг тоже хрюкнула. Отступила, зажала рот ладонями и выпучила глаза, наливаясь краснотой. Сквозь прижатые к губам пальцы начали прорываться странные звуки, что-то среднее между карканьем вороны и ревом слона. И, наконец, не выдержав, она плюхнулась на табуретку и начала всхлипывать от смеха. - Девочки, у вас все нормально? – заглянул в кухню Игорек. Оглядел нас, почесал в затылке и прокричал в сторону гостиной: - Им просто весело. Через пол часа, когда бутерброды были сделаны и отданы мужикам, закрывшимся в библиотеке на совещание, Маря сидела за кухонным столом, и шмыгая носом, с подозрением меня рассматривала. - Изменилась ты как-то, Снежанка. Я тебя не видела-то всего ничего, а ты совсем другая стала. Я пожала плечами и философски ответила: - Жизнь у меня теперь такая, что меняться приходится. - А у тебя с Эриком этим серьезно, что-ль? – подруга прищурила глаза, словно пытаясь пробраться мне внутрь черепной коробки и понять, что там лежит. - А у тебя с Игорем? – поинтересовалась я в ответ. Маря от моего вопроса густо порозовела и заерзала на жалобно хрустнувшем стуле. - Нет у нас ничего, - зарычала недовольно. – Я Сережу люблю. И не говори, что я дура, - вскинула на меня недобрые глаза. Я только молча пожала плечами и уткнулась в свою чашку с чаем. Куда уж мне кого-то дурой считать, если сама увязла в мужчине, от которого мне бежать надо как можно дальше. Он сын моего покойного мужа, мой пасынок, с которым я изменяла его отцу. Хотим мы этого или нет, но это обстоятельство всегда будет стоять между нами. Это, и еще то, что я собиралась убить его отца. Жаль, не успела… Кто-то меня опередил. Дверь кухни распахнулась и на пороге возник Игорь. Подмигнул мне и скомандовал: - Марьяна, поехали. Шустренько собирайся, надо выбираться из этой глуши пока светло. А то тут по ночам неспокойно, хищники бродят. А Маря ничего, и не поморщилась даже – послушно встала и пошла одеваться. У меня аж рот открылся от удивления, как это у Игорька ловко получилось. - Снежанка, ты прости меня, ладно? - зашептала мне на ухо Маря в прихожей. – Ты же моя самая-самая подруга. А я дура толстая. - Дура, - подтвердила я. - Прощаю. Громыхнули, закрываясь ворота. Отрезали от меня мигнувшие стоп-сигналы внедорожника Игорька. И я вдруг поняла, что вряд ли захочу в ближайшее время снова встретиться с Марьяной. Словно то, что недавно произошло между нами разнесло нас на такое расстояние, что ни на каком автомобиле его не одолеешь, ни на каком самолете не пролетишь. Пожалуй, прощай, Маря. - А ты чего здесь торчишь? – сдерживая горькие слезы, так и норовившие пролиться, я окрысилась на Сашку, подпирающего стену за моей спиной. – Тебе домой не пора ехать? - Я у вас погостить решил, - братец довольно заулыбался. – Эрик меня пригласил, а то мне жить негде. - Квартира родителей свободна – живи сколько хочешь. - Спасибо, нажился. Больше не хочу, - оскалил он зубы в злой усмешке. - Продай тогда, если она тебе не нужна. - Как ты можешь такое предлагать, сестрица! – он закривлялся, протянул глумливым голосом: – Это же память о нашем с тобой счастливом детстве. Я в этой квартире каждый угол знаю, об который меня папаша наш головой бил. Каждую стенку, в которую меня спиной впечатывал, когда уму-разуму учил. Каждую батарею, к которой привязывал и часами держал, не пуская даже в туалет, если считал, что я провинился. Нет уж, такое продавать нельзя. Если у меня когда-то будут дети и начнут меня чем-нибудь бесить, я буду в эту квартирку приезжать. Вспоминать, что чувствовал, когда этот урод моим воспитанием занимался. Он замолчал, глядя куда-то поверх моей головы и не двигаясь. Только широкая грудь тяжело ходила под толстым свитером. - Нет, сестренка, нельзя такую память уничтожать, - отмер, наконец. Перевел на меня взгляд и с ненавистью процедил: - Тебе ведь тоже надо помнить, как папаша к тебе по ночам шлялся. Как лапал тебя, зажимая в углах все той же квартиры. И постоянно требовал, чтобы ты его любила. Ты ведь тоже не хочешь об этом забывать, а Снежиночка? Ведь только этой ненавистью живешь, и ничем другим. Ничего больше в тебе нет, никаких других чувств. Даже если ты изображаешь любовь, в тебе ее нет. Все свободное место ненавистью занято. Я стояла и слушала, глядя в искаженное злостью лицо брата. Пыталась открыть рот и сказать, чтобы он заткнулся, и не могла. Почему-то тело отказывалось меня слушаться, застыв камнем. Только в ушах отчаянно билась кровь, заглушая все остальные звуки. - Или ты закроешь свою пасть, или пойдешь сейчас нахуй. Ты, блядь, не видишь, она уже зеленая стоит! Сейчас в обморок хлопнется, - оборвал Сашкин монолог голос Эрика."Откуда он взялся, его же не было? Сколько успел услышать?" - Я попыталась заставить свое тело двигаться. Мне уйти бы... Одной побыть. Ноздрей коснулся аромат Эрика, совсем близко, а следом он подхватил меня на руки. Прижал, как маленькую, к груди и понес по лестнице наверх. В спальне осторожно, словно боялся разбить, положил на кровать и принялся стаскивать с меня одежду. Я не помогала, и не мешала, просто лежала безвольной замерзающей куклой, поднимая руку или сгибая ногу, когда Эрик давал команду. Раздев меня, Эрик в два движения стянул с себя всю одежду, занырнул ко мне под одеяло и крепко-крепко прижал к своему голому телу. Принялся гладить по спине. С силой, словно пытался снять кожу, растирал мне руки и плечи. Трогал лицо. Целовал щеки, полуприкрытые веки и уголки губ. И все время что-то говорил. Шептал слова. Что-то напевал, какую-то песенку с нежным мотивом. И снова просто говорил. Наверное, опять на испанском, потому что я ничего не понимала, ни одного слова. Только совершенно точно знала, что это слова о любви… Прижимаясь к его обжигающе - горячему телу, чувствуя на себе его руки и слушая голос, я все- таки начала согреваться... - Скажи это по-русски, - попросила тоже шепотом. Подняла руки, обняла его шею. Уткнулась в нее губами. Задышала широко открытым ртом, чувствуя, что задыхаюсь от нехватки кислорода в моих стянувшихся от напряжения легких. И когда во мне почти не осталось надежды, услышала: -Ты всегда была смыслом моего существования.Обожать тебя было для меня одержимостью.И в твоих поцелуях я находилТепло, которое у меня вызывалоЛюбовь и страсть. (*) ______________ (*) – песня Х. Иглесиаса «История любви» Глава 41 Настоящее время... Эрик Раевский - Расскажешь мне? – спросил негромко, боясь спугнуть ту хрупкую птичку доверия, что наконец прилетела и начала боязливо вить между нами свое гнездышко.