– И все равно я бы хотел узнать. Узнать, как вы это поняли. Он смотрит на меня с каменным лицом и печальным взглядом. Можно придумать множество ответов. Например, что я имела в виду себя, что оформлять свадьбы для меня всегда ошибка; просто это привычка, иногда я даже не осознаю, что снова взялась за такой проект; я не ожидала, что все так обернется, вы с Эйвери были хорошей парой. Могу представить, чем это закончится. Он не так-то прост и сразу бы понял, что половина из сказанного – неправда. Однако он слишком сдержан, слишком воспитан, чтобы давить, и пусть я не выгляжу столь же воспитанной и сдержанной, все же. Все же я знаю, чем это закончится. И знаю, насколько легко умолчать самое важное. По напряженной челюсти – даже уши приподнялись – ясно, что, не получив ответа, Рид за ним не вернется, он лишь кивнет (явно неодобрительно) и уйдет из магазина. А я закрою смену и пойду домой. Переступлю порог квартиры и скажу Сибби: «Не поверишь, что сегодня случилось…» Нет, не так. Я ничего ей не скажу, ведь Сибби едва ли понимает, что я существую не только ради половины оплаты за квартиру и счетчики. Я просто солгу Риду, и он уйдет, а я буду смотреть на М-А-Й, пока в глазах не помутнеет, в беспокойстве за свои вздорные руки, приближающийся дедлайн и полное отсутствие вдохновения. Подожду здесь, пока не придет время Сибби ложиться спать, затем пойду домой, подавленная, как до встречи с Ридом. Буду загонять себя в личный и профессиональный кризис, думая, что, МОЖЕТ быть, Рид расскажет кому-то о том, что я натворила. Нет – я расцеплю руки и возьму программу. Вряд ли я сейчас могу посмотреть ему в глаза, поэтому гляжу вниз, на буквы – на те, что он увидел. На шифр, на код. На ошибку. – Давайте я угощу вас кофе и мы поговорим об этом? ♥ ♥ ♥ Мы идем в уютный эспресс-бар на углу Пятой авеню и Беркли. Поближе есть еще один, в полутора кварталах от магазина, но он раньше закрывается, к тому же я нередко вижу там своих клиентов. Неловкая прогулка в пару кварталов стоит того, чтобы наш с Ридом разговор не коснулся лишних ушей. Она, конечно, оказалась куда более неловкой, чем я рассчитывала, – мы все время молчали, за исключением того момента, когда я закрыла магазин и посильнее запахнула кардиган от холодного воздуха этой затянувшейся зимы. Рид кашлянул и сказал: – Отдать вам пиджак? – в этом даже недовольства не было, только автоматизм, как и в его воспитанном «Добром вечере». Я так удивилась, что резко ответила: – Не надо со мной любезничать. – Он снова кивнул, и мы направились в кофейню, даже не смотря друг на друга. А там он открыл передо мной дверь. За столиком Рид все такой же скованный: спина прямая, плечи (все еще очень красивые) расправлены, локти прижаты к туловищу. Не дай бог он поставит их на стол, как обычный человек. В нем все еще чувствуется некая неприязнь – как будто все вокруг у него вызывает подозрение. Рид рассматривал тяжелые стеклянные банки с бискотти, ужасно большим печеньем и шоколадными шариками в кокосовой обсыпке так, будто это выставка самых отвратительных мертвых насекомых, приколотых на булавочки только для того, чтобы его выбесить. Когда я спросила, какой кофе он хочет, он ответил: «Поздновато для кофе» («поздновато»!) – и заказал травяной чай. Мы тут словно «Антологию драмы» косплеим. Не успеваю я отпить от своего кортадо (выбор неудачный; я не смогу заснуть, но что мне остается делать после этого «поздновато»?), как Рид произносит: – До города ехать не близко. – Бессмысленное начало разговора на первый взгляд, но затем я поняла, что это намек поторопиться и все объяснить. – Ээ… – начинаю я, но прерываю этот звук-паразит. Я осознала, что у меня есть такая проблема, только начав снимать видео для соцсетей. На первом ролике я говорила «ээ» на каждом третьем слове: «Для одних букв, ээ, отлично подходят карандаши, ээ, Blackwing Pearl с, ээ, замечательным графитовым стержнем». Лишь спустя четыре дубля я смогла свести количество «ээ» к терпимому минимуму. В последнем видео доказательство того, как далеко я продвинулась, – я вообще ни разу «ээ» не произнесла. Начинаю снова. – Думаю, мой ответ вас не очень устроит. – Вы этого не знаете. – Ладонями вверх он обводит окружающее нас пространство. Неловкой прогулки было недостаточно, теперь еще и жесты. Я слегка ерзаю в кресле, безуспешно пытаясь поправить ткань платья, прилипшую к ягодицам и бедрам. Размышляю, что сказать, как объяснить чувство, возникшее в тот день, когда я увидела их с Эйвери вместе. Чувство, с каким я оформляла их программу. – Конечно, я и раньше встречала незаинтересованных клиентов. Были встречи, на которых жених ни разу не оторвался от телефона, чтобы что-то сказать. – Кажется, я не брал телефон на нашу встречу. В твоей эпохе их еще не изобрели. В твоем киномире «Антологии драмы», думаю я, но он говорит: – Я из Мэриленда. Не могу понять, шутит он или нет. Если да, то он стер весь юмор со своего лица, пока я не увидела. Ясно лишь то, что он хочет вернуться к этому заказу и все выяснить, и, думаю, надо ему рассказать. Впервые меня о таком просят. – Наверное, потому что вы… ээ, вы… казались отстраненным, пусть и пришли на встречу. Очень несчастным… если честно, она тоже. Она не была такой несчастной, когда мы только вдвоем встречались. Он отодвигается в кресле. Кажется, его спина впервые за вечер коснулась спинки мебели. – Вам не понравилось ничего из ее выбора. Это по виду было ясно. Но вы просто моргнули и как бы стерли все эмоции с лица. – Как мне знакомо это стирание эмоций с лица. Я наблюдала, как родители делают это годами, с каждой ссорой все больше отдаляясь. – Она хотела услышать и ваше мнение. Она была разочарована. – Да, – произносит он совершенно серьезно, – я часто ее… разочаровывал. Мне сразу же захотелось взять свои слова назад, смягчить как-то этот разговор, сохранить мир между нами. – Послушайте, я вас не знаю. И не знаю Эйвери. Может, у вас в тот день была ссора или не знаю. Может, это было нормальным для ваших отношений, а я все не так поняла. Совершенно неправильным с моей стороны было… – Вы все верно поняли, – быстро произносит он. Затем чуть сдвигает ладонь и обхватывает пальцами свою чашку, поворачивает на четверть вокруг оси. Движение выходит удивительно точным. Кажется, он не собирается продолжать, и я сижу, уставившись в свою чашку. Вдруг он заговорил, но так тихо, будто вообще не ко мне обращается. – Я… подстраивался. Она была главной, а я следовал, потому что так было легче. Вот такие отношения. В удивлении я смотрю на него, и в воздухе между нами вычерчивается шрифт Спенсериан – первая за месяцы искорка вдохновения. Мне это чувство знакомо, гласит надпись, но я молчу. Мы в тишине потягиваем напитки, а поскольку мой – это настоящий дефибриллятор в чашке, я первая возвращаюсь в игру. – Я ничего подобного не планировала, – обыденно говорю я, стирая, как ластиком, уже образовавшуюся между нами связь. – Это просто случается само собой, я только потом осознаю. – Какое-то странное и новое ощущение: хочется все ему рассказать. «Иногда буквы открывают мне правду: когда мне нервно, трудно, одиноко. Когда я в ступоре… ничего не могу нарисовать, а если пытаюсь – высказываю в рисунках больше нужного». Но что хорошего ждать, если я все расскажу? Ему это не поможет, а меня и вовсе погубит. Я не хочу, чтобы об этом пошли разговоры, ведь я многого добилась и продолжаю добиваться. Думала, что могу исправить все, отказавшись от свадебных заказов; думала, что после усилий, затраченных на собственное дело, обрету чувство собственности, чувство контроля. Конечно, планы чужие, но ведь идеи для планеров, их исполнение – это моя придумка, мое видение. Я снова выпала из реальности в очень важный момент, и Риду лучше об этом не знать. – Мне очень понравилось работать над оформлением, – говорю я, взяв бодрую ноту. – Правда. Мне нравятся пьеса, отсылка к вашему первому свиданию… Снова борозда меж бровей: – Какая еще отсылка? – К вашему первому свиданию. «Сон в летнюю ночь», спектакль проекта «Шекспир в парке»? – При чем тут наше первое свидание? На первом свидании мы пили кофе в вестибюле здания, где я работаю. – Оу, – произношу я. Внезапно кофейня, где мы сидим, превратилась в мой личный ад. Лучше бы мы занялись чем-то противоположным походу в кофейню. Как насчет вендингового автомата с таблетками снотворного? Что угодно, лишь бы не напоминало ему о свидании с бывшей невестой, чью жизнь я, возможно, разрушила. – Встречу организовал ее отец. – Как мило. Совсем не мило: его борозда исчезла, теперь левая бровь вздернута вверх. «Ты это всерьез?» – будто спрашивает она. – Он также является моим начальником. – О бог мой, – сдавленно произношу я. – Вас уволили? – Нет, я… – он переводит взгляд на чай, – ценный для него сотрудник. Мы решили дело полюбовно. – Должно быть, очень неловко. – Вряд ли более неловко, чем сейчас здесь, но все же. Рид слегка пожимает плечами, чуть небрежно и очень нехарактерно для него. Неожиданно. – Это работа. Должно быть, он говорит о своей должности, но кажется, что к этой «работе» относится и помолвка с Эйвери. И разрыв, каким бы полюбовным он ни был. – Прошу прощения за то, что назвал вас продавщицей, – говорит он, резко сменив тему. Я даже не сразу сообразила, о чем он. – Само собой, мне кажется, что вы очень талантливы. Как внезапно. Я даже прыснула чуть-чуть от смеха. Пусть этот утомительный вечер нас ни к чему и не привел, но интуиция у меня хорошая, особенно когда дело касается Рида Сазерленда. И можно с точностью сказать: сегодня, как и год назад, Рид ведет себя так, будто у меня вообще никаких талантов нет. – Само собой? – Да, – отвечает он. – Все вышло… эм, Эйвери очень понравилась ваша работа. – А вам нет. – Я уже жалею о сказанном. Чего я пытаюсь добиться? Что за приманку разбрасываю? Нарываюсь на комплимент от парня, которого хочу забыть как можно скорее после этой встречи? Рид знает, как я воспользовалась своим талантом, пусть лучше не вспоминает о нем вообще. – Я… – подвинул чашку, снова как стрелка часов. – Я был поражен. Взглянув на эти буквы, я… увидел в них цифры. То, что я понимаю. Увидел знак. Знаю, каково это. Когда я впервые увидела, то есть по-хорошему рассмотрела рукописную букву, ей оказался старый городской знак. Тогда я тоже подумала, что понимаю его. Вижу его возможности, вижу, как много эта буква выражает. Втайне мне даже приятно, что Рид испытывает то же по отношению к моим буквам. Но нельзя воспринимать, что он сказал – будто был поражен моей работой, – как комплимент. Я поступаю подло, мелко и незрело. Моя работа не посылать людям знаки. Моя работа – оформлять людям планы, которые они себе уже построили. Надо заканчивать. На благо всех надо найти способ, как это прекратить. Ожить, выйти из творческого кризиса. Сдать работу в срок, чтобы вывести мой все еще стартап на новый уровень. – Больше такого не повторится, – произношу я больше для себя, чем для него. Лучше бы я сказала это про себя. Про себя и перед зеркалом в ванной. В моем обещании звучит мольба, чтобы он никому не говорил, но по натянутым губам Рида я понимаю: ему вся эта ситуация не по душе. – Могу заверить вас, что не намерен с кем-либо это обсуждать. Видимо, это обещание в ответ – его вариация слов «я никому не скажу». Я должна быть довольна или хотя бы спокойна. А чувствую себя так, будто совершила наркосделку по версии «Антологии драмы». В прошлой эпохе. Рид двинулся, будто собираясь встать, и мне стало страшно, что эта недоговоренность так и застрянет между нами, поэтому я решилась спросить… первое, что пришло в голову: – Почему нет? Вздернув левую бровь, он молча возвращается в кресло. Точным движением поворачивает чашку, затем смотрит на меня. – То есть, если вы все знали еще тогда, почему пришли ко мне сейчас? Почему не… не до свадьбы?