– Разве ты не говорил, что работаешь консультантом по бизнесу? – Говорил, – отвечает он мрачно, затем затихает. Наступает долгое молчание, дождь перешел в монотонный, но сильный ливень. Рид кряхтит и снова спрашивает: – А откуда у тебя медицинская страховка? – Ой, смотри, – обрываю его я, кивая на ту сторону улицы. Голос у меня все еще радостный, а вот на душе кошки скребут. – Там магазин носов для любопытных варвар. А прямо рядом с ним бутик для тех, чье мнение никто не спрашивал. Я не смотрю на него, но знаю… знаю, что он делает. Тоже смотрит на ту сторону улицы. Понимает, что таких вывесок там нет, но все равно смотрит. – Я лишь имел в виду, что медицинские услуги стоят целое состояние, и многие люди творческих профессий… – Рид. – Я поворачиваюсь к нему, скрестив руки на груди, справа на меня – на одежду, лицо, волосы – тут же обрушивается косой дождь. Никогда не понимала выражение «капать на мозги». Теперь мои мозги оказались под водопадом. Я делаю глубокий вдох, жду, когда он на меня посмотрит. Чувствую себя как оголенный провод. – Давай кое-что проясним. Я не испытываю к тебе жалость, так что и к себе жалости не прошу. Я не маньячная пикси-мечтательница, чью жизнь надо организовать. Я хороша в том, что делаю. У меня довольно успешное дело в одном из самых конкурентных городов мира, и оно только растет. И я просто подумала, как здорово, если у меня будет… – Я замолкаю в ужасе, все лицо горит. Я хотела сказать «друг». Господи, что же я делаю? Зачем все это ему рассказываю? – Что будет? – спрашивает он. – С кем погулять, – вяло заканчиваю я. – Как я уже говорила. – Тебе есть с кем погулять. – Я не… – Боже мой. Как же обескураживает… наше общение. То, как он давит на меня с каждым своим вопросом, как заставляет меня произносить те вещи, которые не надо произносить. Как не дает просто хорошо проводить время. – Я не то имела в виду, – говорю я. Вокруг нас все затихло, дождь внезапно успокоился и теперь превратился в мелкую морось. Только с навеса шлепаются крупные капли, и за две секунды улица вновь наполняется людьми, вышедшими из своих укрытий на время ливня. Рид наблюдает за ними с напряженным, печальным, но таким красивым видом, и даже разочаровавшись в этой встрече, я все еще чувствую что-то – эмпатию, нашу связь. Само собой, никакой связи нет. Я выхожу из-под навеса. Большая капля срывается с навеса и бьет меня по лбу, прямо по прыщикам. Нет зонта – нет достоинства. Что за дурацкий день. – Мэг, – зовет он мягко. На секунду мне кажется, что у него… просящий взгляд? Но он снова замолкает. Ему нечего больше сказать. Вся эта ситуация со мной с самого начала была для него болезненной. Он предлагает мне зонт, но я отмахиваюсь. – Это была ошибка, – говорю я, и теперь он не кашляет, услышав это слово. То самое слово. Только смотрит на меня, держа в руке этот идиотский сорокапроцентовероятностный зонт, толку от которого теперь, как и от нашей прогулки. Я разворачиваюсь и ухожу, спиной чувствуя, как оставляю дорожку из букв того самого ужасного слова. ♥ ♥ ♥ Возвращаюсь домой вся вымокшая, с всклокоченными волосами, злая как собака. По сути, я выгляжу, как бездомная кошка, если к бездомным кошкам пристают в метро по два раза на дню – первый мужчина настаивал, чтобы заняла его место, а когда я наконец сказала, что лучше постою, он обозвал меня «неблагодарной сучкой». Второй мужик, его друг, сказал, что любит «девчонок» с характером и вызывающе, омерзительно уставился на мой пах. Выходя, я незаметно прилепила жвачку к лямке его рюкзака, но раз она не может растянуться и заключить его и его придурка-дружка в большой, безвоздушный пожеванный кокон моей феминистской ярости, радоваться нечему. – Эй, ты вернулась! Я сейчас настолько злая и расстроенная, что ни частички благодарности, или облегчения, или надежды не чувствую от того, что Сибби здесь и встречает меня, будто каждый день только и ждет моего прихода домой. Она сидит за двухместным столиком на кухне, перед коробкой лапши навынос, и вся эта картина меня только раздражает. Мало того что волосы у Сибби сухие, они еще и отлично уложенные. Стрелочки на глазах выглядят идеально, а вот половина моей туши наверняка уже растеклась по лицу. И это я еще ни слова не сказала о ее ровной коже. Да и лапша из моего любимого ресторанчика. – Мне надо принять душ. – Она поражается моему тону. В последние пару месяцев я как только с Сибби не разговаривала: просьбами, вежливо, наверное, даже отчаянно. Но зло и резко – никогда. – Да, конечно, – отвечает она, взмахнув пластиковыми палочками для еды. Вообще-то это мои пластиковые палочки, и пусть домогательства в метро с этим не сравнятся, но хотелось бы мне иметь при себе жвачку. – Тебе двадцати минут хватит? Я иду к Элайдже, но сначала хотела кое-что обсудить с тобой. Мне хочется сделать самый глубокий в мире демонстративный вздох. Что бы она ни сказала, этот день уже ничто не исправит; я слышу, как душ зовет меня, но лучше сначала покончить с этим. Зато потом я смогу одновременно поплакать и о дурацкой ссоре с Ридом, и об этом разговоре. Выкуси, Рид! И кто теперь рациональный? Снимаю сумку и небрежно кидаю на пол, на что в ответ получаю очередной изумленный взгляд. Я, конечно, не чистюля, но с самого начала нашей совместной жизни я старалась этого не показывать, скрывала от Сибби все признаки неряшливости. Ей всегда нравился порядок, а я – эм – подстраивалась. – Просто расскажи сейчас. Уверена, много времени это не займет. – С тобой теперь ничего не занимает много времени. Во мне сейчас столько пассивной агрессии, что можно на видео записать и отправить маме. Она бы мной гордилась. – Ладно, – растягивает Сибби. – Ну, я знаю, что говорила про конец лета. – Она замолкает. Я испускаю тихий, неуловимый вздох. – В этом же здании сдается другая квартира, и, Мэг, она намного лучше. На кухне такое классное окно, и… – Это мои палочки для еды, – вырывается из меня. Она недоуменно моргает. – Не важно. Забирай. Мне все равно. – Брось, Мэг, – произносит она заботливо. Какой смысл в этой заботе сейчас, когда за последние месяцы она нанесла мне тысячу мелких ран своими словами? Я массирую пальцем висок, потираю все еще мокрый лоб, болезненно задевая прыщики. Плечи, спина и ноги ноют от усталости. Правда в том, что мы обе знаем: я не стану с ней ругаться. Особенно из-за переезда. Если хочет уйти, пусть уходит. Иначе только хуже будет, я знаю – родители с самого моего рождения держались за свой брак, говоря, что «надо быть вместе ради ребенка». – Слушай, у меня был сложный день. – Я наклоняюсь, поднимаю с пола сумку, стараясь не подавать вида, будто все, о чем я думаю – это сейчас же отправиться в душ и нареветься вволю. – Если не в конце лета, то?.. Она опускает взгляд на лапшу. Вот и тяжелый разговор. Мои и так напряженные плечи напрягаются еще сильнее. – Можно будет заехать уже в конце июня. – Это… скоро. – Слишком скоро, чтобы я успела найти соседку. Да и в любом случае я надеялась, что она не понадобится мне сразу же после переезда Сибби. Я бы получила работу в «Счастье сбывается». Во мне поднимается очередная волна гнева, непреодолимо хочется уйти отсюда, подавить этот гнев. – Я думала позвонить папе, – говорит Сибби, – чтобы отдать тебе деньги за квартиру до конца лета, несмотря на то что съезжаю раньше, чем говорила. Теперь это я недоуменно моргаю. Сибби перестала брать деньги у отца примерно четыре года назад, когда он приехал в НьюЙорк на конференцию. Они сходили в ресторан и на какой-то мюзикл, который Сибби уже три раза смотрела. Потом они сидели в баре отеля, и мистер Мичелуччи сказал Сибби, что не хочет и никогда не захочет видеть ее на сцене. «Ты не как эти девушки, Сибил, – сказал он ей. – У тебя же ни голоса, ни внешности, ни фигуры. В твоем возрасте пора уже быть серьезнее». Позже, дома, она не могла перестать плакать, давясь на каждом сказанном им слове, и в тот момент мое сердце разбилось. Как лучшие друзья, мы любили и ценили все похожести и совпадения между нами, но я бы ни за что не пожелала ей разрушенных отношений с одним из родителей, как у меня в семье, – особенно с папой. Они всегда были очень близки, он всегда ее поддерживал. Так что я знаю, как сложно ей будет просить его об этом. – Не звони ему, – говорю я. Я растеряна и злюсь на Сибби. Но, с другой стороны, все еще люблю ее. Все еще желаю ей счастья. И раз она готова на такой шаг, значит, переезд сделает ее счастливой. – У меня есть деньги. – Неужели? – ритмично пропевает она. Пошел ее папа в мой кокон из жвачки к тем придуркам. Он так ошибся. У нее есть все: и голос, и внешность, и тело, что бы это ни значило. Дело лишь в том, что у многих в этом городе есть все то же самое. – Да, да, – я… почти пищу. – Я справлюсь. Я уже вспоминаю, сколько у меня на счете в банке (счете для малого бизнеса, прошу заметить), какие есть сбережения, сколько проектов у меня намечается на следующие несколько недель и когда снова надо будет оплачивать налоги. Просто дико, как пощечина бесит мысль о том, насколько же кстати было бы сейчас иметь под рукой биржевого аналитика, который рассчитает все это в уме. Красавчик-калькулятор, который всегда с собой. – Можем позже все обсудить? Мне очень надо в душ. – Конечно. – Она берет телефон, лежавший сбоку от коробки с лапшой, смотрит на время. – А почему у тебя был такой тяжелый день? Я смериваю ее долгим взглядом. Что я успею объяснить за пару минут до ее ухода? Есть ли вообще в этом смысл, учитывая, как редко мы стали общаться? Болезненно вспоминаю о Риде и его коротких, четко по делу вопросах. В которых он выражает мнение, о котором никто не спрашивал. Не спрашивал, но все же. Вопросы – это не так уж плохо. Я не отвечаю ей. Только пожимаю плечами и указываю на свое мокрое, помятое лицо, на забрызганную одежду, желаю ей хорошего вечера с Элайджей. Ухожу в свою комнату и закрываю дверь. Перед тем как раздеться, я достаю телефон из сумки и, держа его в руке, несколько минут осматриваю комнату. Неделями я видела здесь только бардак на рабочем столе, следы работы, которую я делала и переделывала, пытаясь справиться с проектом «Счастье сбывается». Конечно, в целом комната маленькая и немного неприбранная, но обустроена уютно и заботливо. Идеальное стеганое одеяло с пухлыми голубыми квадратами. Большие белые подушки с серыми вензелями, которые я придумала, – этакое потворство вышедшей в «Таймс» статье. Яркий розовый шарф на прикроватной лампе. Статуэтка из розового золота, которую Сесилия подарила мне на позапрошлое Рождество: отдыхающая птичка, ее округлое тельце в руке охлаждает и успокаивает. Моя картина: очертания зданий Манхэттена, где сами здания я сделала из надписей крошечным старым латинским шрифтом – обрывки услышанных разговоров в метро, разделенные только точками. Я не хочу переезжать отсюда сейчас. Не хочу очередных потрясений. Но мне нужны деньги – и как можно скорее, – чтобы остаться здесь. Поскольку я больше не буду гулять с Ридом, будет достаточно времени на работу. В голове слышится фраза, сказанная Риду: «Мне легко найти заказы, я востребована». Я включаю телефон, пролистываю список контактов. – Сесилия, – говорю я, когда она берет трубку. – У тебя остался номер женщины, о которой ты говорила? Глава 6 Не хочу преувеличивать, но… это чертова кинозвезда! То есть не Мерил Стрип, конечно. Но в одном фильме она точно снялась, и я его смотрела. Фильм назывался «Палатка принцессы», и мы с Сибби не только ходили на него в кино, когда нам было по 14, но еще и смотрели его больше чем на половине наших ночевок. «Палатка принцессы» совершенно объективно не хорошее кино, особенно с репликами вроде: «Не платье делает тебя принцессой… а твое сердце» и «Пусть моя палатка крошечная, но этот огромный замок – тюрьма». Годами после наших ночевок мы с Сибби обменивались этими фразами по поводу и без и безудержно хохотали. Даже подшучивая над фильмом, мы его любили: это история о пропавшей принцессе, которая считает себя сиротой и которой надоело постоянно переходить из одной приемной семьи в другую. Сильная и находчивая девушка стала жить одна на опушке леса. В школе ее тайну не знает никто, даже красавчик, с которым она ходит на английскую литературу, который пишет странные стихи – настоящий подвиг, что тут говорить, – и всегда берет с собой лишний сэндвич, чтобы ее угостить. Мы с Сибби настолько прониклись историей, что сожгли бы кинотеатр дотла, если бы у принцессы Фредди (само собой, ее полное имя Фредерика) не было хеппи-энда (с диадемой, замком, палатками на газоне и парнем-поэтом с запасом сэндвичей). Так что им повезло, что все хорошо закончилось. Повезло и юной знаменитости, благодаря которой «принцесса Фредди» стала именем нарицательным, ведь в пятницу днем я стою на пороге их с мужем-актером, а теперь и режиссером, новенького особняка в Ред-Хуке рядом с домами, похожими на крутые таунхаусы тем, что соединены друг с другом, но не похожи на них своей брутальной современностью: у одних фасад отделан деревом, дочерна выгоревшим на солнце, у других покрытие напоминает матовую изнанку фольги, у третьих, включая дом актрисы, это сталь с налетом рыжей ржавчины. И во всех домах на втором и третьем этажах высокие окна, такие, которые любой дизайнер интерьеров запретит завешивать шторами. Мне такие дома не нравятся, но я достаточно прожила в НьюЙорке, чтобы понимать: эта домина обошлась им по меньшей мере в два миллиона долларов или больше, в зависимости от того, что внутри. Скоро я узнаю, но прямо сейчас самое главное – не уронить челюсть от того, что ассистентка актрисы Ларк Таннен-Фишер, Джейд, показывает мне бумажку, которая, как она меня «заверяет», не является юридически обязательной, но в то же время содержит пугающие слова вроде «специалист» (что, думаю, подразумевает меня) и «расторжение» (надеюсь, не меня на части, но кто знает). Я здесь от силы три минуты, и даже понимая, что ничего не буду подписывать, пока не покажу бумагу адвокату (да, я знаю, когда надо звать адвоката! Выкуси, Рид!), я все еще не могу осознать, с кем встречаюсь, по словам Джейд. Повторюсь: это чертова кинозвезда! Когда я отрываюсь от не являющейся юридически обязательной бумаги, Джейд смотрит на меня с белоснежной улыбкой.