— Мой дорогой, — ответил адмирал, — вы недооцениваете мою дочь, если воображаете, что она обидится и будет противиться законным фактам. Гарри — безусловный наследник, но пока он не достигнет совершеннолетия, вы как единственный взрослый мужчина в семье являетесь доверительным собственником. Если бы у Софии не было Клифтона, она могла бы подумать о том, чтобы самой поселиться в Бирлингдине, что, я допускаю, было бы неловко. Но у нее есть Клифтон, который достался ей по наследству исключительно со стороны матери. Это был отпор, даже если ненамеренный. Себастьян просто выразил сожаление по поводу того, что его считают захватчиком, но он был прощен заранее, так как Меткалфы уже организовали свою жизнь с полным равнодушием к тому, как он был намерен проводить свою. В далеком прошлом такое высокомерное отношение задело бы его, но теперь он был благодарен за то, что дело уладилось. — Значит, мы скоро будем соседями. Я с нетерпением жду новой встречи с леди Гамильтон. Адмирал поднял свои седые брови: — Сколько лет вы ее не видели? — Мне было девять лет, когда я последний раз гостил в Бирлингдине. Возможно, в его лице было что-то, что привлекло внимание Меткалфа — во всяком случае, он бросил на Себастьяна более проницательный взгляд, а затем продолжил: — Весьма благородно с вашей стороны, ей-богу, что вы беспокоитесь о чувствах моей дочери в этом отношении. Думаю, что по возвращении она будет приятно удивлена. Я хотел бы иметь возможность поехать туда вместе с нею и внуком, но на следующей неделе отправляюсь в плавание. — Я буду рад окружить ее вниманием. Скажите, сэр, а она согласится быть моей гостьей в Бирлингдине? — Возможно, возможно. Собственно говоря, там могут находиться вещи лорда Эндрю, представляющие интерес для нее и для мальчика, которые она захочет вернуть себе, при условии, если вы не будете возражать, конечно. Себастьян представил себе изумительное зрелище, как старые игрушки перевозятся с пыльных чердаков Бирлингдина через долину в Клифтон. — Разумеется, — он кивнул. Затем выражение лица контр-адмирала изменилось. Он наклонился вперед и сказал: — Могу я попросить вас об одолжении? Если бы вы были не армейским полковником, это не пришло бы мне в голову, но ваша биография такова, что моя дочь может решить обратиться к вам за советом. — Во взгляде голубых прозрачных глаз адмирала чувствовалась нерешительность. — Она вбила себе в голову, что гибель сэра Эндрю в битве при Сан-Себастьяне окружена какой-то тайной. Надеюсь, я убедил ее не пытаться узнавать об этом открыто. Но подозреваю, она думает, что ответ может лежать где-то в Бирлингдине или Клифтоне, в его бумагах или еще где-либо. Когда она обнаружит, что это не так, она может обратиться за сведениями еще куда-либо. — Меткалф смущенно покачал головой. — Нет, я не думаю, что должен обременять вас этим. Себастьян осторожно спросил: — Вы хотели бы, чтобы я успокоил ее, насколько это будет возможно? Меткалф откинулся на спинку стула. — Премного вам благодарен. Вы должны знать, что в сравнении с благополучием моей дочери и внука все остальное бледнеет, кажется незначительным. Когда Меткалф ушел, Себастьян взял газету и задержался, чтобы докурить сигару. Ему нужно было расслабиться. Это было странно. Напряжение, которое он испытывал перед этим разговором, было вызвано не столько существующими обстоятельствами, сколько воспоминаниями о Бирлингдине. Кул нанес когда-то лишь один визит, тем не менее он глубоко запечатлелся в его памяти. Все были добры к ирландскому кузену, который по какой-то причине не ездил домой на летние каникулы. Сначала он был доволен собой, потому что его заикание, которое ему только что удалось преодолеть в пансионе, не возникло снова в этих новых трудных обстоятельствах. Эндрю Гамильтон, на год старше его самого, обожаемый единственный ребенок. Он и София Меткалф были лучшими друзьями, и Себастьян завидовал их непринужденности и близости. Но эти двое сразу приняли его. Он участвовал в их играх, а если они обменивались долгими взглядами, он старался не замечать этого. Взрослые не были столь терпимы. Он вспомнил один болезненный инцидент в большом зале Бирлингдина, когда капитан Меткалф пришел, чтобы позвать свою дочь домой. Себастьяна, поджидавшего их в пролете главной лестницы, склонили к высокопарному разговору о его родителях, его учебе и его мнении по поводу летних каникул в Суссексе. Его заикание вновь заявило о себе, а капитан Меткалф, не обращая внимания на его отчаянное молчание, настаивал на ответе. Именно Эндрю спас его, сказав, что кузена Себастьяна попросили обучить его некоторым премудростям ковки оружия в Ирландии во времена Кромвеля. — Вряд ли тебе удастся узнать от меня что-либо на эту тему, — осмелился он прошептать Эндрю, когда они побежали вверх на второй этаж. — Неужели? — возразил ему Эндрю, и его слова утонули в смехе, удвоенным тем, что он едва мог подниматься вверх по лестнице. Себастьян тоже смеялся. Но ничто не могло унять внутреннего страдания. Он писал домой, в графство Антрим, письма, которые оставались без ответа. Затем в августовскую жару он стал жертвой того, что семейный доктор назвал летней болезнью. Мать Эндрю, леди Миранда Гамильтон, будучи сама больной, заботилась о том, чтобы за ним хорошо ухаживали. Но чем дольше он оставался в своей комнате, тем сильнее ощущал свое одиночество. Однажды утром, когда он уже выздоравливал и завтрак был подан в его комнату, слезы заставили его остаться в постели. К несчастью, это было в то время, когда Эндрю нанес ему визит, поэтому ему ничего не оставалось делать, как притвориться, будто он все еще спит — жалкая уловка, принимая во внимание, что его опустошенный поднос с завтраком был выставлен на обозрение. Эндрю некоторое время помедлил в дверном проеме, затем на цыпочках вышел. Позже Себастьян услышал, как он разговаривал с Софией под его окном, на лужайке. День был тихий, безветренный, и они вряд ли думали, что их детские голоса поднимутся в чистый утренний воздух и вплывут в его открытую оконную створку. — Где Себастьян? Мальчик задержал дыхание, ожидая услышать, что ответит Эндрю. В его голосе чувствовалась растерянность: — Он расстроен… Мама говорит, что он тоскует по родине. — Тогда почему он не поедет домой? — спросила София с поразительной логикой. — В этом-то и загвоздка. Его семья очень хотела, чтобы он провел все лето здесь. — Разве его мама и папа не хотят его видеть? Даже спустя столько времени он мог с пронизывающей ясностью уловить крайнее удивление и сочувствие в ее голосе. Говорили, что она превратилась в красавицу. Себастьян был уверен, что так оно и есть. После стольких лет разлуки его тревожили сомнения, они бурлили в его венах, несмотря на расслабляющую атмосферу кафе и воздействие шикарной сигары. Он пытался представить, как произойдет встреча с леди Софией Гамильтон, но понятия не имел, приведет ли это к радости или к боли. В понедельник утром, когда Жака привели в комнату, чтобы огласить вердикт военного трибунала, судьи выглядели не менее мрачно, чем в субботу. Голос Осборна, когда он зачитывал приговор, был холоден: — Рядовой Десерней, мы тщательно изучили ваше дело. Мы услышали множество свидетельств, касающихся преступлений, в которых вас обвиняют. Самое минимальное из них — то, что вы подняли руку на старшего офицера. Этого уже достаточно для того, чтобы вынести вам весьма суровое наказание. Вы не отрицали и не можете отрицать, что произошло в Гринвиче первого марта. Не в пользу для вашего дела свидетельствуют те действия против армии Ее Величества, которые дают нам сильное основание сомневаться, что ваше поведение в Сидней Коув в феврале прошлого года не имело того же самого предательского намерения. Вы отрицали любой тайный сговор о дезертирстве, но вы предложили нам лишь ничем не неподтвержденное слово против чертовски большого количества противоположных показаний. — Бросив на подсудимого суровый взгляд, полковник продолжил: — Не воображайте, будто мои коллеги-офицеры и я испытываем удовлетворение от вынесения этого приговора. Вам была дана возможность доказать, что армия не приютила труса и предателя в своих рядах на последние два года. Когда вас обвиняют, вы, кажется, всегда хватаетесь за оружие, но когда дело касается обычного разговора, вы едва можете сказать хоть слово в свое собственное оправдание. Траск, не выдержав, вмешался: — Ну давай, солдат, ты же наверняка понимаешь серьезность своего положения. Гор-Вильсон нетерпеливо сказал: — Он попусту тратит наше время. Осборн, глядевший на Жака со смесью раздражения и озадаченности, отрывисто произнес: — У вас есть последний шанс объясниться с данным судом, рядовой Десерней. — Не обращая внимания на протест Гор-Вильсона, он продолжал: — Не делайте ошибок, это ваш последний шанс. Наступила пауза. Жак сделал попытку, но было попросту нереально, да и невозможно думать о своей собственной смерти. Вместо этого он вспомнил своего брата. Видение было столь всепоглощающим, что скрыло на мгновение темные стены комнаты и ожидающие лица судей, сидящих напротив него. Его брат не мог говорить, но когда он лежал на холодной земле, а его голова покоилась на коленях Жака, он посмотрел вверх, прямо в глаза, и в его красноречивом взгляде Жак прочел: «Я умираю. Но так, как я хотел бы умереть — на поле боя, у тебя на руках». Пытаясь отвлечься и сконцентрировать свои мысли, Десерней посмотрел на майора Гор-Вильсона. И поэтому, когда заговорил, он обратил свою речь к нему. — Я уже сообщил суду, почему присоединился к британским стрелкам. С тех пор я служил полку, стараясь изо всех сил. Он назывался смешанным полком — если эта фраза означает смесь людей и принципов, значит, она не может быть более точной. Почти все наши офицеры были из семей эмигрантов, бежавших в Англию в прошлом веке из-за революции и якобинского террора. Они были благородного происхождения, обученные руководить, и я могу вам поклясться, джентльмены, что когда я сражался под началом этих командиров, я видел преданность королю и государству, которая была глубже и прочнее, чем у самых храбрых англичан на поле боя. Потому что они сражались, чтобы спасти нашу страну от узурпатора. Он перевел взгляд на Траска. — Кроме того, наши эмигрировавшие командиры были еще и республиканцами, людьми, которые боролись за свободу во Франции, помогали учреждению конституционального правительства. Эти люди верили в справедливые и равные для всех законы, они были готовы пожертвовать своей жизнью ради независимости Франции. Они сражались за свободу своей страны, но не смогли предотвратить того, чтобы быть низвергнутыми ее императором. Они продолжали служить, сохраняя преданность Франции, только для того, чтобы оказаться в авангарде армии величайшего деспота нашего времени. Вам хорошо известны великие дела «Великой армии Наполеона», о тех его великих маршалах, кто шел с Бонапартом, сея смерть и разорение по всей Европе. И в то же самое время дома, во Франции, молодых граждан бросали в смертельную машину империи. Он поймал взгляд Осборна. Озадаченность подполковника сменилась искренним удивлением. Жак не мог сдержать саркастической улыбки. — А остальные стрелки? Будьте уверены, в наших рядах были наемники: негодяи, отверженные, люди, которых привел в армию или случай, или бедность, или несправедливость. Полукровки? Да, это были люди, которым нечего терять. Но есть одно обстоятельство, которое соединило нас вместе и давало нам силу. В течение многих лет, джентльмены, стрелки были единственными свободными французскими солдатами на земле. Наша страна была в рабстве у Бонапарта. Мы выбрали службу в британской армии, потому что хотели того же, что и вы, — его окончательного уничтожения. Когда он замолчал, в зале суда повисла напряженная тишина. Траск первым нарушил молчание: — Значит, я должен поверить в то, что вы никогда не имели намерения оставить стрелков? — Совершенно верно. Осборн спросил: — А как насчет трех дезертиров из Порта Джексона? Вы ведь помогали им, способствовали их побегу? Мысленно Жак сложил пальцы крест-накрест: — Нет. Гор-Вильсон взорвался: — Все это ложь! Что еще он может сказать? Осборн отмахнулся от него: — Почему вы подняли оружие на офицера и людей, посланных арестовать вас? — Я вышел из себя. — Вы знали, что ваше время истекло! — Майор, — сказал Осборн с ледяной интонацией в голосе, — мы здесь не для того, чтобы запугивать заключенного, а для того, чтобы вынести ему наш приговор. — Он не сводил глаз с Жака. — Вы бледны, солдат. Вы можете присесть, если хотите. — Благодарю вас, я предпочитаю стоять. — Он взял себя в руки. Но вот и настал тот момент, тот крайний случай. Теперь пришло время решить, какой из своих секретов он должен открыть. Но какому из них, если это вообще стоит того, они поверят? Неожиданно прозвучал отрывистый и громкий стук в дверь. Все вздрогнули и посмотрели туда. Затем дверь открылась, и в комнату быстро вошел прапорщик. Остановившись, он отдал честь. — Подполковник Осборн, сэр, у меня есть депеша от полковника Мортона. Это может иметь значение для дела. — Спасибо, Паркер. Вы свободны.