– Где вы были эти два с половиной часа? Голос Самиры был холоден и ясен, и водитель бросил на нее отчаянный взгляд. – Я был с подругой… Прошу вас, пожалуйста, не говорите ничего моей жене… – А ваша… подруга сможет это подтвердить? Он покачал головой и шмыгнул носом. – Да… да… Мне очень жаль… А что мне будет за то, что я солгал? – Там видно будет, – вмешался подошедший жандармский офицер. – Сейчас пять тридцать восемь, и начиная с сегодняшнего дня, с двадцать шестого октября, вы задержаны, – сказал он, обращаясь к водителю. – Что?! – взвизгнул тот. – Не расстраивайтесь, такова процедура, – сказала ему Самира. – Если у вас еще есть вопросы к нему, передайте их через нас, – заявил офицер. Здравствуй, сотрудничество между отделами. – Комиссар, – обратился водитель к Сервасу, словно тот отличался от других и действовал самостоятельно – Майор, – поправил его Сервас. – Я вас слушаю. – Его глаза… Я их разглядел в свете фар… Когда он обернулся, то есть я хочу сказать, когда он удивился, увидев машину… Он уже был сильно напуган… Он не машины испугался, это было что-то другое… Такого страха я никогда ни у кого не видел. Сервас застыл и подождал, когда эти слова дойдут до него. На секунду ему показалось, что все это происходит не с ним. Опять знакомое покалывание вдоль позвоночника… Люди, которые охотятся стаей, как волки… Голый юноша с головой оленя на плечах… Он вдруг подумал о той оленьей голове, что лежала под тентом в прозрачном полиэтиленовом мешке. Он только что ее видел. У нее были мощные рога с отростками, которые он погладил сквозь полиэтилен. И острые, как копья, уши. И шелковистая шерсть, отливающая рыжим. А вот ни морды, ни ноздрей у нее не было. Вместо них был простой кожаный чехол с дырками для глаз и носа. И Сервас представил себе, каким красавцем был этот сказочный зверь, когда жил и дышал, прежде чем превратиться вот в такое убожество. И парнишку тоже представил живым и понял, что тот испытывал, когда изо всех сил удирал от преследователей с этой тяжелой штуковиной на голове. «Должно быть, он задыхался, был на грани асфиксии. Ведь прорези для ноздрей были очень маленькие, а прорези для рта просто не было». Серваса передернуло. Здесь за работу взялось Зло в чистейшем виде. Он узнавал каждую его примету. Было пять часов сорок три минуты утра понедельника, двадцать шестого октября. 3 Они вернулись в комиссариат ровно в восемь. На третьем этаже царило лихорадочное возбуждение, и Серваса сразу удивило необычное для утра скопление народа. Сквозь открытые двери были видны прильнувшие к приемникам группы. В воздухе, как обычно, висели напряжение и агрессивность, задержанные вели себя нагло и надменно и чуть ли не плевали в лицо следователей, а адвокаты требовали, чтобы к их клиентам относились уважительно. – Что у вас тут происходит? – спросил он у коллеги из отдела уголовных преступлений, который шел по коридору, на ходу разговаривая по телефону. Полицейский опустил телефон: – А вы еще не в курсе? Выходные были горячие. С пятницы по воскресенье произошло шесть не связанных друг с другом нападений с ножом. Прошлой ночью в квартале Бельфонтен пьяные напали на прохожего, выходившего из метро, и ранили в спину. Его увезла «Скорая». В субботу вечером за медиатекой еще один прохожий получил два удара ножом. В пятницу какой-то малолетка ранил двух человек на площади Арно-Бернара. В это же время на авеню Миним какой-то человек был тяжело ранен в шею и грудь. Чтобы сосчитать, ему понадобились пальцы обеих рук. – И в тот же вечер еще двое порезали друг друга в драке на улице Украины. Рано утром в воскресенье на двух подростков напали на набережной Дорад: видимо, пытались отобрать мобильники. Он перевел глаза с собственных пальцев на Серваса. – А под конец, ночью в воскресенье на улице Жоржа Брассенса ссора соседей по дому закончилась поножовщиной с ранением в грудь. По-моему, это уже рекорд. Бо`льшую часть расследований передали в городскую Службу безопасности, остальные остались у нас. «Хороши рекорды: кого больше побьют», – подумал Сервас. По всей стране прокатилась волна какого-то неуемного бешенства и крушения властей. Каждый день на улицах разворачивалась настоящая война. И война эта была проиграна с самого начала, потому что полицейские выдавали друг друга, а судьи их либо презирали, либо оставляли на произвол судьбы. У них не было необходимого оснащения, их клеймили позором те, кто, по идее, должен был их прикрывать и защищать… – У меня еще две кражи и два изнасилования, – вмешался коллега из отдела нравов, выходя из кабинета. – Что мне делать с десятками дел, которые уже ожидают решения? Жертвы звонят мне целыми днями, чтобы узнать, дадут ли ход их заявлениям. Что я им скажу? – Надо пригласить сюда политиков и тех, кто любит давать советы, пусть побудут здесь несколько деньков, – заключила Самира. Все взгляды устремились на нее. Она сняла подбитую мехом парку, и в свете дня ее внешность не прошла незамеченной: на черном пуловере сияло слово АД, кожаные брюки со множеством молний, пряжек и заклепок были снабжены наколенниками и крагами, а на ногах красовались ботинки «Доктор Мартенс» на высоченной платформе. Все это вместе делало ее похожей на фанатку БДСМ. Сервас вошел к себе в кабинет в сопровождении обоих помощников и велел им разобраться с порядком производства в LRPPN[6] в третьей версии, которая была чуть менее колченогая, чем предыдущие. С течением лет уголовное судопроизводство постоянно усложнялось, а писанина отнимала все больше времени, в ущерб следствию. И он уже в который раз спрашивал себя, годится ли для такого ремесла. В полицию он пошел по призванию. Вот уже почти тридцать лет он ночи напролет проводил за рулем, принося в жертву личную жизнь и преследуя одну цель: обезвредить наиболее опасных для общества преступников. Но сегодня правила поменялись: от полицейских ждали, чтобы с самого кабинета они занимались одним и тем же. Допросами, которые невозможно было проводить из-за страховочных мер и совершенно невозможных, а зачастую и противоречащих друг другу требований. Уголовное расследование всегда было сложнейшей работой, требующей огромных усилий. Хитрый адвокат или непорядочный судья могли в одно мгновенье уничтожить месяцы труда и, словно этого им было мало, еще и нагромоздить кучу помех и препятствий. О результатах говорит недвусмысленная статистика: резко выросла незаконная торговля, показатели убийств стали самыми высокими в Европе, в два раза выше, чем в Испании, Германии и даже в Италии, не в обиду будь сказано Гоморре…[7] В ящике стола Сервас нащупал пачку парацетамола с кодеином. Его мучила мигрень. К счастью, он сделал себе запас еще до того, как эти лекарства перестали продавать без рецепта. В то время как в преступном мире царила безнаказанность, остальная часть общества становилась все более инфантильной от постоянных запретов и предписаний. – Чернокожий парень, на которого надели оленью голову и, по всей видимости, охотились на него в лесу, как на дичь… Вы себе представляете, что начнется, если об этом пронюхает пресса? – раздался вдруг от двери чей-то голос. – Мы заинтересованы сделать расследование приоритетным, если этот чертов говнюк его утвердит… Сервас поднял голову. В дверях стоял Шабрийяк, их новый патрон, человек лет пятидесяти, одетый в костюм, слишком узкий для его мощных плеч регбиста. Между тем как брюшко больше напоминало о том стиле игры в регби, который практиковали еще в прошлом веке. Густые черные брови и зрачки с булавочную головку придавали ему страдальческий вид. Он сменил Стелена, который уехал завершать карьеру на Лазурный Берег, где климат был мягче, а с преступностью дела обстояли точно так же. Сервас очень любил Стелена, который, не колеблясь, принимал рискованные решения, когда чувствовал, что это необходимо. Он еще не успел оценить нового комиссара округа. По мнению одних, он был груб с подчиненными, другие считали его чистейшим продуктом бюрократии, дотошным и всегда готовым подстраховаться. Коллеги уже прозвали его Халком. Сервас с выводами не спешил. – Я велел, чтобы вскрытие сделали как можно скорее, – объявил Халк. Потом с подозрением покосился на наряд Самиры, постоял, поднял брови и переключил внимание на Серваса. – Майор, вы хорошо знаете, что дело это очень деликатное. С сегодняшнего дня все ваши прочие дела уходят на второй план. * * * Он оглядел по очереди всех троих – Самиру, Венсана и Мартена – и торжественно повернулся к двери. – Лейтенант, вы можете зайти? В дверях появился молодой парень, синеглазый блондин с загаром заядлого серфера. – Хочу представить вам нового коллегу: лейтенант Рафаэль Кац, – произнес Шабрийяк. – Лейтенант прибыл к нам сразу после Канн-Эклюз[8], закончив вторым в выпуске. Он выдержал паузу, чтобы дать им переварить информацию. – Как вам известно, выпуск этого года несколько запоздал из-за эпидемии. Благодаря высоким баллам лейтенант мог рассчитывать на более… гм… престижное распределение, но он выбрал Тулузу. Полагаю, вы окажете ему наилучший прием. Он повернулся к молодому полицейскому. – Вы поступаете в распоряжение майора Серваса, лейтенант, согласно вашему пожеланию. Шабрийяк вышел, а Сервас удивленно уставился на новичка. С каких это пор выпускник Школы полиции, даже с отличными оценками, мог выбирать себе место службы? В знак приветствия лейтенант вместо рукопожатия кивнул всем головой. – Я много слышал о вас, майор, – сказал он. – В Школе у нас был один преподаватель, слегка нонконформист, единственный, кто позволял себе иногда съезжать с катушек. Он часто приводил нам в пример ваши расследования, после занятий и в узком кругу… – Полагаю, примеры касались не только академической стороны дела. Похоже, Кац улыбнулся под маской, во всяком случае, глаза его смеялись. – Не только. Но его интересовал именно этот аспект – стремление выйти за рамки традиций, ваш новый взгляд на вещи, ваш… радикальный нонконформизм… Оттого он вас и приводил в пример. На вашем примере он учил нас ставить под сомнение старые схемы, идти намного дальше очевидного. Разумеется, учил очень осторожно, не афишируя. – М-м-м, – промычал Сервас, хорошо знавший, насколько далеки от реальности курсы, которые преподаются в Школе полиции. Он бросил быстрый взгляд на Самиру: та смотрела на новенького оценивающим взглядом. Сервас догадался, что в том, что касается внешности, Самира выставила ему хорошую отметку. Атлетически сложенный лейтенант выглядел прекрасно, по крайней мере, та его часть, что была видна. Но Сервас был уверен, что под маской скрывается симпатичная физиономия. – Я попросился в Тулузу, потому что вырос в этих местах, – пояснил парень, – но у меня была еще и… тайная надежда работать с вами… Сервас удивился: – Да кто же сейчас, в две тысячи двадцатом, хочет быть полицейским? А из тех, кто хочет, кто же станет ишачить на Уголовную полицию? Работы невпроворот, судебные процедуры сложны до крайности, куча сверхурочных, а результат минимальный. Тебя могут вызвать в любое время суток, ты жертвуешь личной жизнью, распечатываешь горы бумажек… Сегодня выпускников Школы полиции все это мало привлекает… Он взглянул на Каца: – И все же вы, с вашими-то оценками, проситесь в Уголовную полицию…