Вместо этого я позволяю Славе выбирать, что он хочет делать в помещении, и присоединяюсь к нему в этом занятии, которое больше похоже на сборку башни LEGO. Мне это хорошо помогает, так как позволяет нам практиковать некоторые слова, которые он выучил. Когда ему это надоедает, мы строим крепость из подушек и одеял и играем в кемперы и медведей, где я рычу, гоняясь за ним по всему дому, зарабатывая неодобрительные взгляды Людмилы и Павла, которые готовятся к следующему. еда на кухне. После этого я читал ему его любимые комиксы, и мы играли с машинами и грузовиками, выбранные нами автомобили мчались друг против друга, а я комментировал, как спортивный комментатор NASCAR. Мальчик действительно яркий и забавный; учить его одно удовольствие. Тем не менее, какими бы увлекательными ни были наши игры, я не могу полностью сосредоточиться на них или на нем. Часть моего разума где-то в другом месте, на другой паре золотых глаз. После того, как Николай ушел, я часами лежала без сна, моя кожа покраснела, а сердце бешено колотилось. Каждый раз, когда я закрывала глаза, я слышала его глубокий, мягкий голос, дающий эти плотские обещания, и пульсирующая боль между ног возвращалась, делая меня скользкой, опухшей и такой чувствительной, что я едва могла выносить прикосновение своих пижамных шорт. Только когда я сдалась и использовала свои пальцы, чтобы достичь еще одного оргазма, я смогла заснуть — и даже тогда мой сон был прерывистым, наполненным туманными сексуальными мечтами, перемежающимися фрагментами ночных кошмаров. Но не мои обычные кошмары. В них был только один человек в маске, и он не хотел меня убивать. Он хотел захватить меня. Он хотел сделать меня своей. Мы со Славой валяемся на животе на его кровати и листаем книжку про азбуку, когда я чувствую покалывание между лопатками. Я бросаю любопытный взгляд через плечо — и жар наполняет все мое тело, когда я встречаюсь взглядом с Николаем. Он прислонился к дверному косяку, наблюдая за нами, выражение его лица тщательно скрыто. Я понятия не имею, как долго он стоял там, но я не помню, чтобы услышала, как открылась дверь, так что, должно быть, это было давно. — Давай, заканчивай то, что делаешь, — бормочет он. — Я не хочу прерывать урок. С трудом сглотнув, я возвращаю свое внимание к Славе и книге. Он также заметил своего отца, но его реакция намного спокойнее. Он немного подавлен, когда мы продолжаем называть буквы и объекты, которые начинаются с них, но к тому времени, когда мы доходим до P и я издаю звуки хрю-хрю , чтобы соответствовать изображению поросенка, он снова становится своим оживленным, хихикающим «я». Не в силах удержаться, я украдкой оглядываюсь через плечо — и мое сердце на мгновение замирает. Николай смотрит теперь не на меня, а на сына, и что-то мягкое и болезненное в его глазах... какая-то странная, отчаянная тоска. Я моргаю, и так же быстро его внимание переключается на меня, странное выражение исчезает, сменяясь знакомым палящим жаром. Покраснев, я отворачиваюсь и продолжаю урок, мой пульс бьется неровно. Должно быть, я вообразил себе этот взгляд или как-то неправильно его истолковал. Николаю нет смысла тосковать по сыну, который прямо перед ним. Если он хочет быть ближе с мальчиком, все, что ему нужно сделать, это протянуть руку к нему, улыбнуться ему, поговорить с ним… узнать его поближе. Он может попытаться стать папой, а не этой далекой авторитетной фигурой, с которой Слава, кажется, не знает, что делать. С другой стороны, мне всегда было легко общаться с детьми. Вот почему я выбрал этот путь карьеры. Если у Николая было минимальное общение с детьми до того, как он узнал о существовании своего сына, возможно, он просто чувствует себя потерянным и неуверенным — как ни трудно поверить в такого могущественного и самоуверенного человека. Импульсивно, я поворачиваюсь в сидячее положение лицом к нему. "Не хочешь присоединиться к нам? Может быть, мы вдвоем закончим просмотр последних писем со Славой. Его охватывает странная тишина. "Двое из нас?" — Или ты можешь сделать это сам, если хочешь. Я начинаю чувствовать себя глупо. Весьма вероятно, что я неправильно все понял, приписав Николаю мысли и эмоции, отражающие мои собственные выдаваемые за действительное желания. То, что я втайне мечтала встретить своего отца и сблизиться с ним, не означает, что каждые отношения между родителями и детьми должны соответствовать определенной динамике или… — Я присоединюсь к вам. Николай отталкивается от дверного косяка и приближается к кровати теми длинными изящными шагами, которые напоминают мне походку камышового кота. Я отползаю назад, когда он садится на матрас рядом со мной, но со Славой, растянувшимся между мной и стеной, я не могу уйти далеко. Николай так близко ко мне, что мы почти соприкасаемся, и у меня перехватывает дыхание, когда его чувственный аромат кедра и бергамота окутывает меня, напоминая мне о прошлой ночи. Яркие сексуальные образы вторгаются в мой разум, и меня охватывает еще больше тепла, от которого мое нижнее белье становится влажным, а мое сердце начинает биться быстрее. Неловко осознавая, что Слава смотрит на нас широко открытыми глазами, я пытаюсь подавить свое возбуждение, но жар не рассеивается, мой пульс отказывается войти в более ровный ритм. Это была плохая идея. Очень плохая идея. Я должен держаться на расстоянии от своего работодателя, не выпуская то, что равнозначно приглашению обниматься на двуспальной кровати. Там едва хватает места для меня и Славы. Единственный способ для всех нас соответствовать, если- — Ложись, зайчик, — мягко говорит Николай, злобная полуулыбка изгибает его губы, когда он тянется вокруг меня, чтобы взять книгу. «Так что я могу правильно присоединиться к вам». Кровь, приливающая к моему лицу, кажется лавой, когда я неохотно подчиняюсь, поворачиваясь и ложась на живот рядом со Славой, который, кажется, очарован происходящим. Николай вытягивается рядом со мной, его большое твердое тело прижимается к моему, и мне с опозданием приходит в голову, что Слава должен быть посередине и служить буфером. Прежде чем я успеваю предложить это, Николай кладет тяжелую руку мне на плечи, прижимая меня к месту, и кладет книгу передо мной. — Давай, — шепчет он мне на ухо, от его теплого дыхания у меня по руке бегут мурашки. «Посмотрим, как ты поработаешь со своей обучающей магией». Магия? Единственная магия здесь заключается в том, что я каким-то образом цела, а не лужица слизи на простынях — именно так ощущается мое тело, когда я лежу в его объятиях. Мой пульс стучит в висках, дыхание разрывает губы, нижнее белье становится еще скользче, и только присутствие ребенка рядом с нами удерживает меня от повторения вчерашней ошибки, поддавшись опасному гипнотическому притяжению Николая. мне. Вместо этого я пытаюсь сосредоточиться на поставленной задаче. Прочистив горло, я прочитал: «Т — поезд: чу-чу » . Также для грузовика. Мой голос слишком хриплый, но я просто рад, что мой мозг работает достаточно, чтобы разобрать слова на странице. К счастью, Слава, кажется, не замечает ничего неладного, а я продолжаю, указывая на изображение грузовика слегка дрожащим пальцем. Бросив любопытные взгляды на отца, он повторяет за мной слова, его голос сначала тихий и приглушенный, затем все более живой, и к тому времени, когда мы доходим до Z, он смеется над полосами на зебре и намеренно неправильно произносит слово, совсем забыл о большом мужчине в постели с нами. После его третьей неудачной попытки я с притворным разочарованием цокаю и смотрю на Николая. — Почему бы тебе не попробовать сказать это? — предлагаю я, не обращая внимания на то, как учащается мой пульс, когда я встречаюсь с ним взглядом. — Может быть, тебе повезет больше. Выражение лица Николая не меняется, но рука, лежащая у меня на плече, слегка напрягается. — Хорошо, — говорит он размеренным тоном и, глядя в книгу, произносит с сильным преувеличенным русским акцентом: — Зи-брух. Глаза Славы округляются. Он явно не ожидал, что у его отца будут проблемы с английским словом. Я снова цокаю, качая головой, словно разочарованная попыткой Николая, и после короткого напряженного момента Слава разражается смехом. — Зебра, — поправляет он сквозь хихиканье, его произношение такое же идеальное, как и мое. «Зебра, зебра». "Ага, понятно." Николай смотрит на меня с озорным блеском в глазах. — Итак… Зи-бро? Слава сейчас чуть не умирает от смеха, и я тоже не могу не ухмыльнуться. Это сторона моего работодателя, которую я никогда раньше не видел, и, судя по реакции Славы, тоже. Хихикая, он поправляет отцовское произношение, и Николай снова портит его, вызывая у мальчика новые приступы смеха. Наконец, Славе удается «научить» Николая, как это делается, и мы торжествующе закрываем книгу, изучив весь алфавит. Сразу же напряжение между мной и Николаем возвращается, воздух потрескивает от сексуального заряда. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на то, как он прижимается ко мне, но без отвлеченной книги это невозможно. Его большое тело теплое и твердое рядом со мной, его рука тяжела на моих лопатках, и, хотя мы оба полностью одеты, близость такого лежания вместе неоспорима. К моему облегчению, Николай убирает руку и садится. Я делаю то же самое, быстро отодвигаясь назад, чтобы увеличить дистанцию между нами — отступление, которое он наблюдает с мрачным весельем, прежде чем сказать что-то по-русски своему сыну. Мальчик кивает, все еще краснея от волнения, и Николай поднимается на ноги. «Пойдем в мой кабинет», — говорит он мне. — Есть кое-что, что я хотел бы обсудить. 27 Николай Я сижу за маленьким круглым столом в своем кабинете, а Хлоя сидит напротив меня и смотрит на меня своими красивыми настороженными карими глазами. Ее руки переплетаются на столе, пока она ждет, когда я начну разговор, и я позволяю моменту растягиваться, наслаждаясь ее нервозностью. Лежать рядом с ней на крохотной Славиной кроватке было пыткой; если бы не мой сын, я бы не смогла себя контролировать. Мне все еще тяжело находиться рядом с ней, ощущать ее тепло и вдыхать ее свежий сладкий аромат. Мне нужно все, чтобы не протянуть руку и не схватить ее прямо здесь и сейчас, разложив ее на этом самом столе. С усилием сдерживаю себя. Слишком рано, тем более, что я уезжаю через полчаса и не вернусь несколько дней. Быстрый трах - это не то, что мне нужно. Этого будет недостаточно. Как только я уложу Хлою в свою постель, я намерен держать ее там часами. Может быть, даже дни или недели. Кроме того, я не поэтому позвал ее в свой кабинет. Положив предплечья на стол, я наклоняюсь вперед. "О последней ночи…" Она напрягается, пульс на ее шее заметно ускоряется. — …это было из-за твоей матери? Она моргает. "Что?" "Ваш кошмар. Это было из-за смерти твоей матери? Вопрос мучает меня все утро, а так как Константин не пришел с отчетом, то есть только один способ узнать ответ. При слове «смерть» ее подбородок почти незаметно дергается. — Это… да, в некотором смысле, это о ней… — Она тяжело сглатывает. "Ее смерть." "Мне жаль." Что бы она ни скрывала, ее боль непритворна, и она тянет меня, как тупой рыболовный крючок. — Как она умерла? Я знаю, что говорится в полицейском отчете, но я хочу услышать мнение Хлои. Я уже отбросил возможность того, что она могла убить свою мать — девочка, за которой я наблюдал последние два дня, не более убийца, чем я святой, — но это не значит, что что-то пошло не так. вниз. Что-то, из-за чего она вылетела из сети и отправилась в путешествие по пересеченной местности на машине, которую десять лет назад следовало выбросить. Руки Хлои сжимаются крепче, ее глаза сверкают болезненным блеском. «Это было признано самоубийством». — И было ли это? "Я не знаю." Она врет. Ясно как божий день, что она не верит ни единому слову из полицейского отчета, что она что-то мне не говорит. Я испытываю искушение надавить на нее сильнее, заставить ее открыться мне, но для этого еще слишком рано. У нее пока нет причин доверять мне; если я нажму слишком сильно, это будет только иметь неприятные последствия. Последнее, чего я хочу, это напугать ее, заставить ее хотеть бежать, пока меня нет. — Это сложно, — вместо этого тихо говорю я. — Неудивительно, что тебе снятся кошмары. Она кивает. «Это было довольно тяжело». Она осторожно спрашивает: «А как насчет твоих родителей? Они вернулись в Россию? «Они мертвы». Мой тон слишком резок, но моя семья — не та тема, в которую я хочу углубляться. Глаза Хлои расширяются, прежде чем наполниться ожидаемым сочувствием. "Мне правда жаль-" Я поднимаю руку, чтобы остановить ее. «У тебя же нет ни телефона, ни ноутбука, ни какого-либо планшета, верно?» Она выглядит ошеломленной. "Верно. Я ничего не взяла с собой в поездку». Я встаю и иду к своему столу. Открывая один из ящиков, я достаю новенький ноутбук, все еще запечатанный в коробке, и возвращаю его на стол. "Здесь." Я кладу его перед ней. — Я уезжаю в Таджикистан через, — я сверяюсь с часами, — через пятнадцать минут. Я не знаю, как долго меня не будет, но это будет не менее трех-четырех дней, и я хочу, чтобы ты держал меня в курсе успехов Славы. "Да, конечно." Она тоже встает, ее карие глаза смотрят на меня. «Вы хотите, чтобы я посылал вам ежедневное электронное письмо или…?» «Я позвоню тебе по видеосвязи. Попроси Алину создать для вас учетную запись на безопасной платформе, которую мы используем. Кроме того, — я вытаскиваю свою визитную карточку и протягиваю ей, — вот мой номер мобильного на случай непредвиденных обстоятельств. Я планирую наблюдать за ней через камеры и в комнате Славы, но этого будет недостаточно. Я уже знаю, что. Мне нужно больше общаться с ней, мне нужно слышать, как она разговаривает со мной , видеть, как она улыбается мне , а не только моему сыну. Видеозвонков тоже будет недостаточно, но это лучшее, что я могу сделать, кроме как отказаться от поездки в целом, и я еще не так далеко ушел. Нет, так и должно быть, и постоянное информирование о прогрессе Славы служит хорошим оправданием для этих звонков.