"Я хочу знать. Скажи-ка." Она качает головой, из ее глаз течет еще больше слез. «Алина, пожалуйста… Я должна знать. Я должна знать, потому что… потому что ты права. Я… Я втягиваю воздух, моя грудь сжимается, когда правда вонзает в меня свои клыки. «Я влюбляюсь в него, и быстро». Ее плечи сотрясаются от безмолвных рыданий, когда она опускается на пол, прислонившись спиной к кровати, и ее длинные волосы падают вперед, скрывая лицо, когда она обнимает колени. В отчаянии я становлюсь перед ней на колени. — Пожалуйста, Алина. Я должна знать. Чем он похож на твоего отца? Как он монстр? Что случилось? Кого он должен убить? Несколько долгих мгновений нет ответа. Наконец она поднимает голову, и сквозь черную вуаль ее волос я вижу кричащую агонию в ее глазах. "Наш отец." Слова вырываются прерывистым, прерывистым шепотом. «Он убил ее. А потом Коля убил его. Разрезал его, прямо здесь… — Ее голос срывается. «Прямо передо мной». И когда я гляжу на нее, немой от ужаса, она уткнется лицом в колени и плачет. 48 Хлоя Мой желудок превратился в яму со льдом и бурлящей кислотой, мои пальцы онемели и неуклюжи, когда я запихиваю свою старую одежду в чемодан. Алина лежит на моей кровати, потеряла сознание, наркотики и бессонная ночь наконец взяли свое. Я не знаю, куда иду и что делаю; Я просто знаю, что должна уйти. Прямо сейчас. До пробуждения Николая. Правда или ложь, реальность или безумие, у меня нет шансов во всем разобраться, пока я здесь, под его крышей и в его власти, когда между нами бурлит эта непреодолимая химия, затягивающая меня все глубже под его смертельные чары. Не знаю, что я ожидала услышать от Алины. Признание того, что они мафия, в конце концов? И, может быть, они. На данный момент меня уже ничем не удивишь. С самого начала мои инстинкты предупреждали меня о Николае, и я должна была прислушаться к ним. Я должна была прислушаться к этому голосу в своей голове. Ты не уйдешь. Вчера его горячо произнесенное заявление казалось романтичным, хотя и несколько авторитарным, его собственничество скорее возбуждало, чем вызывало тревогу. Но теперь, когда откровения Алины звенят у меня в ушах, а ключи, которые я больше не теряю, торчат из кармана джинсов, я не могу не рассматривать его слова в ином, бесконечно более зловещем свете. Неужели он никогда не собирался возвращать мне ключи? Была ли я фактически заключенной все это время? В отчаянии я бросаю последнюю одежду и застегиваю чемодан, затем надеваю свои старые кроссовки и хватаю конверт с деньгами с тумбочки, запихивая его в карман. Мое сердце бьется так сильно, что меня тошнит от этого, или, может быть, у меня просто сердце болит. Я просто… не хотела, чтобы ты закончила, как она. Я до сих пор понятия не имею, кого имела в виду Алина; после разрезающего куска она стала бессвязной, рыдая, пока не потеряла сознание от истощения - и неудивительно. Звучит так, будто она была свидетельницей того, как Николай убил их отца, а может быть, и эту таинственную «ее». Его бывшая девушка? Или, что еще хуже, их мать? Или часть «он убил ее» относилась к их отцу, который якобы тоже монстр? Я напрягаю память, чтобы вспомнить любое упоминание о том, как погибли родители Николая и Алины, но в русских статьях, которые мне попадались, ничего не было. Николай сильно отреагировал, когда я однажды спросила о его родителях, но я списала это на горе. Но что, если это еще не все? Что, если есть вина и гнев, ненависть к себе человека, совершившего непростительное, совершившего самое гнусное преступление? Не знаю, верю ли я этому Николаю. Я не хочу в это верить. Несмотря на тьму, которую я чувствовала в нем, несмотря на его дикую жажду меня, прошлой ночью я чувствовала себя в безопасности в его объятиях. Его грубость была смягчена нежностью, его сила была осторожно привязана. И то, как он потом заботился обо мне, мыл меня, кормил, так нежно обнимал… Способен ли монстр заботиться? Может ли психопат так хорошо симулировать эмоции? Может, все, что сказала Алина, неправда. Может быть, это уловка, чтобы заставить меня уйти, разорвать отношения, которые она не одобряла с самого начала. Может быть, если я поговорю с Николаем, он все объяснит, докажет мне, что Алина просто больна, сошла с ума от всех этих лекарств. Заманчивая мысль, настолько заманчивая, что, выходя из своей комнаты, я останавливаюсь и с тоской смотрю в коридор, где дверь в спальню Николая все еще плотно закрыта. Я так сильно хочу доверять ему, и при других обстоятельствах я бы так и сделала. Если бы мы были обычной парой, встречающейся в городской квартире, я бы прошла по коридору и потребовал объяснений, выслушал его версию истории, прежде чем решить, что делать. Но я не могу пойти на такой риск, не тогда, когда я полностью в его власти в этом удаленном, строго охраняемом поместье. Никто не знает, что я здесь. Никто не узнает и не будет заботиться, если я исчезну навсегда. Единственное разумное, что можно сделать, это уйти сейчас, уйти и оценить ситуацию на расстоянии. Когда я нахожусь где-нибудь в мотеле, я могу связаться с Николаем, сообщить ему, что случилось и почему я ушла. Мы можем обсудить это по электронной почте или по телефону, и я могу еще немного покопаться в Интернете, посмотреть, смогу ли я узнать что-нибудь о смерти его родителей. Это не должно быть навсегда, только сейчас. Пока я не узнаю правду. Тем не менее, мое сердце мучительно тяжелое, когда я несу свой чемодан вниз по лестнице к входу в гараж сзади. Я не только буду скучать по Славе, но сама возможность того, что никогда больше не увижу Николая, наполняет меня холодным, пустым страхом. Как и осознание того, что я ухожу туда, где за мной все еще охотятся убийцы моей мамы. Но я уклонялся от них раньше, и я должен верить, что смогу сделать это снова, особенно со всеми этими наличными на руках. Когда я бежал из Бостона, все, что у меня было, это пара двадцаток в кошельке плюс пятьсот, которые я снял в банкомате, прежде чем выбросить свою дебетовую карту вместе со всем остальным, что можно было отследить. Все будет хорошо. Я сделаю это. Я должна поверить в это. Сглатывая растущий узел в горле, подхожу к машине и бросаю чемодан в багажник. Затем я нажимаю кнопку, чтобы открыть дверь гаража, и смотрю, как она бесшумно поднимается. Здесь, слава богу, нет медленных, шумных механизмов. Как можно тише я завожу машину и выезжаю из гаража, затем объезжаю дом и направляюсь к подъездной дорожке. Мне нужно все, чтобы спуститься с горы спокойно, размеренно, как будто я никуда не тороплюсь. Если охранники следят за дорогой, я не могу допустить, чтобы они что-то заподозрили. Ледяной пот стекает по моей спине, костяшки пальцев белеют на руле, когда я подъезжаю к высоким металлическим воротам. Что, если Николай дал им указание меня не выпускать? Что, если я действительно заключенный здесь? Но ворота раздвигаются при моем приближении, и никто не останавливает меня, когда я проезжаю. Дрожа от облегчения, я сохраняю свою медленную, постоянную скорость еще секунд тридцать или около того, пока не исчезаю из поля зрения, а затем даю газу, удаляясь от безопасного убежища, которое может оказаться логовом дьявола. От человека, которого я тоскую всеми фибрами своего сердца. 49 Николай Я просыпаюсь с моим телом, гудящим от удовлетворения, и моим разумом, наполненным большим миром, чем я когда-либо знал. Прошлой ночью было все, о чем я думал, и даже больше. Я до сих пор чувствую ее, обоняю, ощущаю ее вкус на своих губах. Улыбаясь, я переворачиваюсь, похлопывая простынями ее маленькое теплое тельце, и когда моя рука натыкается только на свернутое одеяло, я открываю глаза и осматриваю комнату. Хлои здесь нет, что разочаровывает, но не удивительно, учитывая яркий солнечный свет. Она, наверное, уже позавтракала и учит Славу; может быть, они даже в походе. В обычных условиях я бы услышал, как она встала а я сплю чутко, но я не спал больше тридцати часов, и смена часовых поясов сильно ударила меня по заднице. Мое настроение немного портится, уровень адреналина растет, когда я думаю о видео, которое доминировало в моих мыслях во время полета, не давая мне заснуть, и обо всем остальном, что рассказала мне Хлоя. Мысль о том, что кто-то хочет навредить ей, убить ее, наполняет меня кипящей яростью, которая сдерживается только осознанием того, что они не могут добраться до нее в моем доме. Меры предосторожности, защищающие мою семью от врагов, защитят и Хлою от ее, пока я буду выяснять, кто они такие. Желая приступить к этому, я встаю и отправляю электронное письмо Константину, в котором подробно излагаю все, что узнала прошлой ночью. Затем я прыгаю в душ, быстро ополаскиваюсь, одеваюсь и иду на поиски Хлои. Начну с комнаты моего сына. Там никого нет, поэтому я спускаюсь вниз. Столовая пуста, но из кухни доносятся голоса, и когда я вхожу, то с удивлением обнаруживаю, что Людмила сама кормит Славу завтраком. Он застенчиво улыбается мне, и моя грудь наполняется нехарактерным теплом, когда я вспоминаю, как он приветствовал меня вчера вечером. Несмотря на то, что я был сосредоточен на получении ответов от Хлои, я не мог не отреагировать на этот тихий, сладкий голос, называющий меня папой . Я не знал, как сильно я жаждал услышать это, пока это не случилось. Пока она этого не сделала. — Доброе утро, Славочка, — бормочу я, опускаясь на корточки перед его креслом. Перейдя на русский, я спрашиваю: «Вы хорошо провели ночь?» Он кивает, его глаза большие и настороженные, и моя грудная клетка напрягается от знакомой сжимающей боли. Я хочу отойти в сторону, закончить разговор, чтобы избавиться от дискомфорта, но вместо этого я склоняюсь к нему, позволяя себе чувствовать его и нежно улыбаясь сыну. Он так сильно — слишком сильно — похож на меня, но, возможно, с Хлоей в его жизни он не пойдет по моим стопам. Может быть, он не вырастет, ненавидя меня так, как я ненавидел своего старика. — Где Хлоя? — спрашиваю я, и моя улыбка становится шире, когда его глаза загораются при упоминании ее имени. — Не знаю, — застенчиво говорит он и поднимает взгляд на Людмилу, которая кладет ягоды в его тарелку с манной кашей. — Я не видела ее сегодня утром, — говорит она. — Может быть, она еще спит? Моя улыбка исчезает, неприятное чувство шевелится внизу живота. Я не заглядывал в комнату Хлои, но предположил, что она встала с моей кровати, чтобы начать свой день, а не спать в своей. Поднявшись на ноги, я говорю Славе: «Я пойду искать твоего учителя. Ты с нетерпением ждешь уроков английского, верно? Он энергично кивает, и я улыбаюсь ему. Импульсивно, я взъерошиваю ему волосы, как это делала Хлоя, и, не обращая внимания на удивленное выражение лица Людмилы, возвращаюсь наверх. Дверь в комнату Хлои закрыта, поэтому я стучу и жду несколько секунд. Когда ответа нет, я открываю его и вхожу. Жалюзи все еще закрыты, блокируя большую часть дневного света, но я вижу небольшой холмик на кровати под одеялом. Ведь она спит. Нежная улыбка растягивает мои губы, когда я подхожу к кровати и сажусь на край. Она лежит, отвернувшись от меня, одеяло укрывает ее до шеи, оставляя на подушке только волосы. Почему-то в этом свете он выглядит намного темнее, золотые полосы отсутствуют.