Выйдя из кабинета Уильямсона, я стал спускаться по лестнице, и тут из передней, у входа в которую дежурили солдаты, вышел мужчина. На нем не было ни формы, ни ливреи, однако я сразу узнал его по осанке и изрытому оспинами лицу. Передо мной был тот самый слуга, который провожал меня в покои госпожи Олдерли в доме в Колыбельном переулке. — Господин Марвуд? Следуйте за мной. Я не стал задавать вопросов. Нас могли услышать солдаты и несколько служащих в коридоре. Вслед за слугой я покинул здание. Мы прошли через двор и оказались на другой стороне, возле домов, построенных неподалеку от Конногвардейского двора. Раньше мне не приходилось бывать в этой части дворца. Похоже, сюда вообще редко кто заглядывал. Не произнося ни слова, слуга провел меня через внутренний двор, затем мы поднялись по лестнице и вошли в маленькую комнату с видом на парк, размерами больше напоминавшую чулан. Внутри никого не было. В камине горел огонь. Слуга ушел, велев мне ждать. Я встал у окна и устремил взгляд на деревья и людей, прогуливавшихся по усыпанным гравием дорожкам внизу. Я был в нелучшем расположении духа — откровенно говоря, мне было страшно. Единственное, чего я желал, — чтобы меня и моего отца оставили в покое и дали мне спокойно зарабатывать на жизнь нам обоим. Дверь открылась, и вошла госпожа Олдерли. Я низко поклонился. Она пришла одна. Госпожа Олдерли закрыла за собой дверь. — Господин Марвуд, вы не были со мной откровенны. — Она расположилась у огня, не пригласив меня сесть рядом, и сразу взяла быка за рога. — Господин Чиффинч рассказал мне, что вам многое известно о госпоже Ловетт, однако вы предпочли скрыть от меня эти сведения. Вы утаили, что моя племянница жила возле Стрэнда под видом служанки, а в субботу отец Кэтрин увез ее. — У меня были на то причины, мадам, — ответил я. — К тому же я убедился в правильности своих выводов только в понедельник, то есть после того, как имел честь нанести вам визит. А рассказал ли вам господин Чиффинч, что, когда я от вас вышел, меня подстерег ваш пасынок со своими громилами? Госпожа Олдерли кивнула. Сегодня она не выглядела очаровательной, скорее усталой и встревоженной. Я невольно почувствовал к ней совершенно неуместную нежность. — Ваш пасынок следил за вами. Он заплатил мне, чтобы я поставил его в известность, когда вы в следующий раз назначите мне встречу. Госпожа Олдерли махнула рукой: — Эдвард полагает, будто золото способно разрешить любые затруднения. Но сейчас речь не о моем пасынке. Мне приказано вам кое-что сообщить, и это самое безопасное место для подобного разговора. «Приказано»? Вряд ли госпожа Олдерли использовала бы это слово, говоря о распоряжениях Чиффинча. — Было решено, что придется открыть вам правду, иначе вы можете узнать ее случайно и только усугубить ситуацию. Эти сведения не подлежат разглашению. — Она устремила на меня пристальный взгляд. — Предупреждаю: если проговоритесь, ни вам, ни вашему отцу пощады не будет. — Да, мадам, — поспешил кивнуть я. — Даю слово. Что мне еще оставалось? — На прошлой неделе, когда вас вызывали в лабораторию короля, его величество говорил с вами о Томасе Ловетте. Помните? — Да. Король сказал, что Ловетт хуже, чем просто цареубийца. Госпожа Олдерли в первый раз улыбнулась: — Именно. А знаете почему? Я покачал головой, затем прибавил: — Его величество знает, что я вместе с отцом присутствовал при казни покойного короля. Он об этом упоминал. — Ваша сообразительность, господин Марвуд, облегчает мне задачу. Король приложил все усилия, чтобы вывести на чистую воду всех до единого, кто стал свидетелем убийства его отца, — по крайней мере, насколько это возможно. Помните тот день? Вы тогда были совсем дитя. — Я помню все до мельчайших подробностей. Такое забыть трудно. Госпожа Олдерли продолжила: — Господина Ловетта внесли в список цареубийц, поскольку он был среди тех, кто настаивал на суде над королем и его последующей казни. Он и его приспешники пользовались влиянием в определенных кругах армии. Но господин Ловетт совершил нечто большее, причем непосредственно в день казни. Вспоминайте. Что может быть хуже цареубийства? Я вспомнил маленького джентльмена на эшафоте перед Банкетным домом. Как же правитель всей Англии, объявлявший, что власть дана ему самим Господом, оказался здесь в жилете, с ночным колпаком на голове? Я помнил двух палачей — первый одним ударом топора отделил голову короля от тела, а второй взял ее и показал толпе. — Палачи, — произнесла госпожа Олдерли так тихо, что я шагнул к ней ближе. — Кто привел приговор в исполнение, господин Марвуд? — Никто не знает. — Тут я был на твердой почве — о личностях палачей строили предположения уже много лет. — Во время казни оба были в масках, чтобы потом роялисты не учинили над ними расправу. Говорят, того, что с топором, звали Ричард Брендон, он был рядовым палачом, и менее чем полгода спустя этот человек умер, не вынеся мук раскаяния. Безусловно, отсечь голову одним ударом могла только опытная рука, и, по слухам, во время исповеди Брендон… Но госпожа Олдерли пренебрежительно отмахнулась: — А второй палач? Тот, который поднял голову короля, чтобы показать ее толпе? — Кто знает? Может быть, второй человек вышел лишь для того, чтобы на эшафоте Брендон не дрогнул. Госпожа Олдерли отвернулась и устремила взгляд на огонь. Из парка доносился далекий стук копыт. Где-то в казармах били в барабан. — Нам известно, кто был вторым. А теперь и вы об этом знаете. — Госпожа Олдерли выдержала паузу, но я молчал. — Король хочет добраться до него прежде, чем другие. — Она снова медленно повернулась ко мне. — Он не может допустить, чтобы Ловетта убили быстро, для такого преступника это слишком легкая смерть. Его величество не желает, чтобы Ловетту предъявляли обвинение, судили его, а потом казнили в Тайберне, — во всяком случае, пока. Для короля важнее всего, чтобы первым делом Ловетта привели лично к нему. Он хочет посмотреть в глаза человеку, державшему голову его отца, когда цареубийца не сможет трусливо прятаться под маской. Тогда, и только тогда король примет решение, как поступить с Ловеттом. Продолжая хранить молчание, я поклонился. Меня охватило ужасное предчувствие. Я не желал знать этой тайны. Преступление Ловетта и впрямь страшнее убийства, и тьма этого деяния окутывает всех, кому о нем известно. Вскоре после Реставрации самых отъявленных цареубийц повесили, выпотрошили и четвертовали. Их казни были настолько варварскими, что в конце концов вызвали отвращение даже у толпы. Какая же кара ждет человека, который хуже цареубийцы? — Возможно, в этом деле у вас будет своя роль, господин Марвуд. Я вскинул голову: — Мадам, мне такая задача не по силам. К стыду своему, я услышал, как дрожит мой голос. Я боялся за себя и за отца, доселе я не испытывал подобного страха. Король и те, кто стремится заслужить его расположение, не остановятся ни перед чем, чтобы выследить Ловетта. Я же не представляю для них никакой ценности, если только не окажу им содействия. Но с начала правления короля общественное мнение в стране изменилось. Теперь народ не жаждал крови цареубийц с прежним пылом. Напротив, некоторые из уже казненных вызывали сочувствие благодаря героическому стоицизму, с которым они приняли смерть. А значит, тем, кто поможет королю схватить второго палача, на общественное признание рассчитывать не стоит. И если, что наиболее вероятно, дело закончится провалом, в первую очередь пострадают те, кто упустил Ловетта. — Вы чересчур скромны, — произнесла госпожа Олдерли низким, почти ласковым голосом. — Вы уже весьма отличились на службе королю. — Но Ловетты — и отец и дочь — исчезли, мадам, и на этот раз мы не имеем ни малейшего представления, где их искать. Госпожа Ловетт знает меня в лицо, а ее отец ни разу меня не видел, и у него нет оснований мне доверять. Да, когда-то они с моим отцом были товарищами, но сейчас их былое знакомство ничего не значит. Ловетт встретил батюшку на улице, он знает, что старик не в себе. — Но об этом не знает его дочь, верно? И она может навести нас на след отца, а вы, в свою очередь, — навести на ее след. Вы сами подтвердили, что видели госпожу Ловетт, вам известно, где она жила после бегства из Барнабас-плейс, и вы даже знакомы с Хэксби — человеком, взявшим Кэтрин под свое покровительство. Вот и побеседуйте с ним. Возможно, он что-то знает. — Если пожелаете, но… — Вы сын старого товарища Ловетта, и во время Пожара вы спасли мою племянницу. Если отыщете Кэтрин, убедите ее, что на вас можно положиться. Мы хотим, чтобы вы… Тут из коридора донеслись тяжелые шаги и приглушенные голоса. Госпожа Олдерли осеклась и предостерегающе вскинула руку. Дверь открылась без стука. В комнату вошел господин Чиффинч. Он пинком захлопнул за собой дверь. — Ваш муж пропал, госпожа, — доложил он. — Да что за проклятое дело, чтоб его черти забрали! Глава 44 В ночь понедельника Кэт, лежа на спине, слушала многоголосье храпа в исполнении отца и семейства Дэйви, сопровождавшееся шорохом мелких зверьков, занятых своими ночными делами. Хотя полог вокруг кровати был задернут, ночной воздух холодил щеки. Кэтрин размышляла о том, что гораздо легче и проще любить отца, когда его нет рядом. Время и расстояние делали его образ однозначнее и светлее: изъяны устранены, темные пятна закрашены, грязь отчищена, острые углы сглажены, пустоты заполнены. Но на деле обтесать его тяжелее, чем твердый неровный камень. Пробило полночь. Вот и наступил вторник. Сегодня Кэт должна принять решение. Она знала: ей повезло, что у нее есть выбор. Раньше подобная роскошь была для нее непозволительной. Кто-то всегда решал за нее, что ей делать, где жить и с кем. Для Кэт выбрали мужа. Ее невинность отняли силой, не спрашивая. Под покровом ночи она бежала из Барнабас-плейс, потому что из-за кузена Эдварда больше не могла жить в этом доме. Но сейчас у Кэт есть свобода выбора. Остаться или уйти? У обоих вариантов недостатков больше, чем преимуществ. Утром Кэт помогала хозяйке приготовить завтрак отцу и господину Дэйви. Оба ели молча. Как и вчера, господин Ловетт оделся как ремесленник. Но вещи, в которых он приходил в кофейню, — темный камзол и шерстяной плащ — исчезли из платяного шкафа в спальне, а шляпа, белье и ботинки больше не лежали в ящиках комода. Мальчик уже запрягал лошадей. Повозка стояла под навесом на заднем дворе. Мужчины еще вчера погрузили в нее инвентарь — они трудились до позднего вечера при свете фонарей. Жерди связали пучками по размерам: «пальцы», балки и стандартные шесты. Потом весь груз обвязали веревками и накрыли холстиной, чтобы защитить и от непогоды, и от воров. Рядом с жердями лежали кольца пеньковой веревки, чтобы связывать их вместе. Еще в телеге стоял большой ящик с молотками, пилами и резцами. Кэт подозревала, что среди инструментов скрываются и другие предметы, но наверняка она этого не знала. После завтрака господин Ловетт отвел Кэт в гостиную. — Помни, ты должна во всем слушаться Дэйви. Молись за меня, пока мы в разлуке. Как бы ни сложились обстоятельства, мы с тобой долго не увидимся, может быть, нам и вовсе не суждено больше встретиться в земной жизни. Но не беда. Придет время, и мы снова обретем друг друга, а впереди у нас будет целая вечность. Преклони колени. Кэт встала на колени у ног отца. Он благословил дочь, затем помог ей встать и поцеловал в лоб. Его колючая борода на ощупь напоминала шерсть дикого зверя. На секунду они застыли неподвижно — руки отца лежат на плечах дочери, руки Кэт опущены. Лоб отца выглядел сморщенным и потемневшим, будто кожура засохшего яблока. На щеке язва. В первый раз Кэт заметила мешки у него под глазами. Ее посетило болезненное осознание: отец стареет и однажды умрет. Вслед за ним Кэт вышла во двор. Он залез в телегу и сел рядом с господином Дэйви, тот взялся за вожжи, и вот они выехали за ворота. Ни один, ни другой не обернулись. — Сегодня начнешь с пола судомойни, — обратилась к Кэт госпожа Дэйви, когда мальчишка запирал ворота. — Вчера ты не вычистила углы. Когда начало темнеть, Кэт отправили снять белье с веревки. Во дворе находились конюшня и навес для повозки, дальше располагались огород и свинарник, а за ними — фруктовый сад. Облетевшие деревья стояли голые, ожидая прихода зимы. Уже к вечеру сильно похолодало. Ночью наверняка ляжет иней. Рубашки, ночные сорочки и чулки совсем не высохли — когда Кэт со старшей дочерью Дэйви развешивали их на веревке, они были почти такими же мокрыми. А теперь вещи вдобавок затвердели на холоде. Складывая белье в корзину, Кэт поглядывала по сторонам. В дальнем конце фруктового сада высилась стена, сверху утыканная осколками стекла. В ней Кэт заметила дверь, запертую изнутри на тяжелый засов и две задвижки. Сняв все белье, Кэт оставила корзину под деревом и приблизилась к двери. Металл задвижек на ощупь казался ледяным, и поддавались они плохо. И все же Кэт убедилась, что ей по силам сдвинуть щеколды с места. Да и поднять засов она тоже в состоянии. Взяв корзину, Кэт вернулась на кухню.