– Почему вы так говорите? «Она удивлена… почти напугана…» – подумал Пуаро. – Потому что, по-моему, это действительно так, – сказал он. – Цельная натура, – повторила задумчиво Генриетта, – хотела бы я знать, что это значит на самом деле. Она сидела очень тихо, уставившись на ковер, затем подняла голову и посмотрела на него. – Вы не хотите узнать, почему я пришла? – Вам, наверное, трудно подобрать нужные слова. – Да, пожалуй. Завтра заседание в суде, мосье Пуаро. Нужно бы решить, насколько… Она не договорила. Встав с кресла, прошла по комнате, подошла к камину, поменяла местами несколько безделушек, а вазу с астрами, стоявшую в центре стола, переставила на самый край камина, отступила назад и, склонив голову набок, разглядывала результат. – Как вам это нравится, мосье Пуаро? – Совсем не нравится, мадемуазель! – Я так и думала. – Она засмеялась и быстро и ловко вернула все на прежнее место. – Ну что ж, если решила что-то сказать, нечего зря тянуть! Вы такой человек, которому почему-то можно сказать все. Итак, начнем! Как вы думаете, нужно ли, чтобы полиция знала, что я была любовницей Джона Кристоу? Голос у нее был сухой, бесстрастный. Она смотрела не на него, а на стену, поверх его головы. Указательный палец двигался по изгибам кувшина, в котором стояли пурпурные астры. Пуаро подумал, что именно это движение помогает ей справиться с волнением. – Понимаю. Вы были его возлюбленной, – произнес Пуаро четко и тоже бесстрастно. – Если вы предпочитаете такое выражение. Он с любопытством посмотрел на нее. – Разве вы не то сказали? – Нет! – Почему? Генриетта подошла и села рядом с ним на диван. – Нужно называть вещи своими именами, – сказала она с расстановкой. Интерес Пуаро усилился. – Вы были любовницей доктора Кристоу… – сказал он. – Как долго? – Около шести месяцев. – Я полагаю, полиция без труда сможет установить этот факт? – Думаю, да, – ответила она, немного поразмыслив, – если, конечно, полицейские будут искать чего-то в этом роде. – О, конечно, будут. Уверяю вас. – Да, думаю, что так. – Она помолчала. Положила руки на колени, вытянув пальцы, посмотрела на них, затем дружески взглянула на Пуаро. – Ну что ж, мосье Пуаро, что теперь делать? Идти к инспектору Грэйнджу и сказать… Да что можно сказать таким усам, как у него?! Это такие домашние, семейные усы. Рука Пуаро потянулась к его собственным усам, которыми он очень гордился. – Ну а мои, мадемуазель? – Ваши усы, мосье Пуаро, – триумф искусства! Они несравнимы. Они, я в этом абсолютно уверена, – уникальны! – Безусловно! – И вполне вероятно, что именно они являются причиной моей откровенности. Однако если предположить, что полиция должна знать правду о Джоне и обо мне, так ли необходимо разглашать эту правду? – Все зависит от обстоятельств, – сказал Пуаро. – Если полиция решит, что это не имеет отношения к делу, они будут сдержанны. Вас… это тревожит? Генриетта кивнула. Некоторое время она пристально смотрела вниз, на свои пальцы, затем, подняв голову, сказала легко и бесстрастно: – Зачем усугублять страдания бедной Герды? Она обожала Джона, а он мертв. Она его потеряла. К чему взваливать на нее дополнительную тяжесть? – Вы о ней беспокоитесь? – Вы считаете это лицемерием? Вы думаете, что, если бы меня хоть немного волновало состояние Герды, я не стала бы любовницей Джона. Но вы не понимаете… Все было совсем не так. Я не разбивала его семейную жизнь… Я была… одна из многих. – Ах вот как! – Нет, нет, нет! – сказала она резко. – Совсем не то, что вы думаете. Это как раз возмущает меня больше всего! Превратное представление, которое может сложиться у большинства о том, каким на самом деле был Джон. Поэтому я пришла поговорить с вами… У меня была слабая надежда, что я сумею заставить вас понять. Я хочу сказать, мне нужно, чтоб вы поняли, какой личностью был Джон! Я так и вижу заголовки в газетах – «Интимная жизнь доктора»… Герда, я, Вероника Крэй! А Джон не был таким. Он не был человеком, у которого на уме одни женщины. Не женщины занимали главное место в его жизни, а работа! Именно работа давала ему самую большую радость и… да, и возможность ощутить риск. Если бы Джона неожиданно попросили назвать имя женщины, постоянно занимающей его мысли, он сказал бы: «Миссис Крэбтри!» – Миссис Крэбтри? – переспросил с удивлением Пуаро. – Кто же такая миссис Крэбтри? – Это старуха, – в голосе Генриетты слышались и слезы и смех, – безобразная, грязная, морщинистая и неукротимая! Джон в ней души не чаял. Его пациентка из больницы Святого Христофора. У нее болезнь Риджуэя, очень редкая и неизлечимая болезнь… против нее нет никаких средств. Джон тем не менее пытался найти способ лечения. Я не могу объяснить научно; все было очень сложно… какая-то проблема гормонной секреции. Джон проводил эксперименты, и миссис Крэбтри была его самой ценной больной. У нее большая сила воли и мужество. Она хочет жить. И она любила Джона! Джон и она были заодно, они сражались вместе. Болезнь Риджуэя и миссис Крэбтри месяцами занимали Джона… день и ночь, и ничто другое не имело значения. Вот что значило для Джона быть доктором… не кабинет на Харли-стрит и богатые толстые пациентки. Все это было побочным. Главным были напряженная научная работа – и результат. Я… О! Мне так хочется, чтоб вы поняли! Ее руки взлетели в необычном отчаянном жесте, и Эркюль Пуаро невольно подумал, как эти руки красивы и выразительны. – Вы, по-видимому, понимали Джона Кристоу очень хорошо, – заметил он. – О да! Я понимала. Джон обычно, как приходил, сразу начинал говорить. Не совсем со мной… скорее, мне думается, он просто рассуждал вслух. Таким образом многое становилось для него яснее. Иногда он был почти в отчаянии… например, не знал, как преодолеть возрастающую интоксикацию… И тогда у него появилась идея варьировать лекарства. Я не могу объяснить, что это было… Больше всего это было похоже на сражение! Вы даже представить себе не можете – это неистовство, эта отрешенность от всего и вся, эти мучительные поиски. А порой – полнейшее изнеможение… Генриетта замолчала, глаза ее потемнели; она вспоминала. – Наверное, вы сами обладаете определенными знаниями в этой области? – с любопытством спросил Пуаро. – Нет. Лишь настолько, чтоб понимать, о чем говорил Джон. Я достала кое-какие книги. Она снова умолкла, лицо стало мягче, губы полуоткрылись. «Ее снова увлекли воспоминания», – подумал Пуаро. Наконец, вздохнув, она заставила себя вернуться к настоящему и грустно посмотрела на Пуаро. – Если бы я могла сделать так, чтобы вы представили… – Вы этого достигли, мадемуазель. – В самом деле? – Да, истину узнаешь, когда ее слышишь! – Благодарю вас, но инспектору Грэйнджу объяснить это будет непросто. – Пожалуй, вы правы. Он будет акцентировать внимание на аспекте личных отношений. – А это как раз совсем не важно, – с жаром сказала Генриетта. – Совершенно не важно. Пуаро удивленно поднял брови, и Генриетта ответила на его невысказанный протест: – Уверяю вас! Видите ли… я стала со временем как бы преградой между Джоном и тем, чему он отдавал всего себя. Он все больше ко мне привязывался, из-за меня не мог не отвлекаться от главного. Испугался, что полюбит меня… а он не хотел никого любить. Джон был физически близок со мной, потому что не хотел слишком много обо мне думать. Он хотел, чтобы наша связь походила на прочие его мимолетные увлечения. – А вы… – Пуаро пристально наблюдал за ней, – а вас удовлетворяло… такое положение вещей? Генриетта встала. – Нет, конечно же, нет. В конце концов, я живой человек… – В таком случае, мадемуазель, почему вы мирились?.. – спросил Пуаро, помолчав. – Почему? – резко перебила его Генриетта. – Потому что хотела, чтобы Джон был доволен, чтоб было так, как он хотел, чтоб он мог продолжать заниматься тем, что ценил больше всего, – своей работой! Если он не хотел новых сердечных переживаний… не хотел снова чувствовать себя уязвимым… Ну что ж… я приняла это… Пуаро потер нос. – Только что, мисс Сэвернейк, вы упомянули Веронику Крэй. Она тоже была другом Джона Кристоу? – До ее визита в «Лощину» в прошлую субботу он не видел ее пятнадцать лет. – Он знал ее пятнадцать лет тому назад? – Они были помолвлены. – Генриетта вернулась к дивану и села. – Я вижу, что должна все объяснить. Джон безумно любил Веронику, а она всегда была, да и сейчас осталась, настоящей стервой. Это величайшая эгоистка. Вероника поставила условие, чтобы Джон бросил все, что было ему дорого, и стал послушным муженьком мисс Вероники Крэй. Джон разорвал помолвку… и правильно сделал, но мучился дьявольски. И у него появилась идея: взять в жены кого-нибудь, кто был бы как можно меньше похож на Веронику. Он женился на Герде, грубо говоря, редкостной дуре. Все это было очень мило и удобно, однако произошло то, что должно было произойти, – настал день, когда эта женитьба стала его раздражать. У него появились разные интрижки… ничего серьезного. Герда, разумеется, ничего об этом не знала. Но я думаю, все эти пятнадцать лет с Джоном было что-то неладно, что-то связанное с Вероникой. Он так и не смог забыть ее. И вот в прошлую субботу он опять с ней встретился. После долгой паузы Пуаро задумчиво произнес: – В ту ночь он пошел ее провожать и вернулся в «Лощину» в три часа утра.