ЛАРРИ И ДАНАЕ, с просьбой простить меня за то, что я использовала их бассейн как место преступления Глава 1 В шесть часов тридцать минут в пятницу большие голубые глаза Люси Энкейтлл широко раскрылись навстречу новому дню, и, как всегда, сразу и окончательно проснувшись, она тут же занялась обдумыванием проблем, которые подсказывал ее необыкновенно деятельный ум. Чувствуя потребность немедленно с кем-то посоветоваться и выбрав для этой цели свою кузину Мидж Хардкасл, приехавшую к ним в «Лощину» вчера вечером, леди Энкейтлл выскользнула из-под одеяла и, набросив пеньюар на свои все еще грациозные плечи, направилась по коридору к комнате Мидж. По обыкновению, она тут же мысленно начала беседу, на ходу придумывая и ответы Мидж, поскольку обладала на редкость живым и богатым воображением. Так что когда леди Энкейтлл распахнула двери в комнату, где спала ее юная кузина, этот мысленный разговор был уже в полном разгаре. – …Поэтому, дорогая, ты, конечно, согласишься, что выходные обещают быть трудными. – М-м, что такое? – невнятно пробормотала ничего спросонья не понимающая Мидж. Леди Энкейтлл скользнула через комнату к окну, резко откинула занавеску и, подняв жалюзи, впустила в комнату бледный свет раннего сентябрьского утра. – Птицы, – сказала она, глядя с явным удовольствием через оконное стекло. – Какая прелесть! – Что? – Погода, во всяком случае, не создаст дополнительных трудностей. Похоже, она установилась. Это уже хорошо! Если бы шел дождь, столько разных людей пришлось бы загнать в дом. Согласна, дорогая, это в десять раз хуже! Можно, конечно, придумать какие-нибудь игры, но, боюсь, получится как с бедняжкой Гердой в прошлом году. Никогда себе этого не прощу! Я потом говорила Генри, что это было очень необдуманно с моей стороны… Но мы, конечно, вынуждены приглашать ее, потому что было бы оскорбительно пригласить Джона и не пригласить Герду, хотя это как раз и создает трудности… И самое печальное то, что она в общем-то славная… Право, странно, что такой милый человек, как Герда, может быть начисто лишен сообразительности. Если это имеют в виду, говоря о законе компенсации одного качества за счет другого, по-моему, это совсем несправедливо! – О чем ты говоришь, Люси? – О выходных, дорогая! О гостях, которые завтра приедут. Я всю ночь думала об этом и ужасно обеспокоена. Давай все с тобой обсудим. Мне будет намного спокойнее. Ты всегда так рассудительна и практична. – Люси! – твердо сказала Мидж. – Ты знаешь, который теперь час? – Признаюсь, нет, дорогая. Я этого никогда не знаю. – Четверть седьмого, между прочим. – Да, дорогая, – в голосе леди Энкейтлл не прозвучало и нотки раскаяния. Мидж пристально посмотрела на нее. «Нет, – подумала она, – Люси положительно невыносима! Не понимаю, и почему мы терпим ее странности?» Но едва у нее промелькнула эта мысль, Мидж уже знала ответ. Леди Энкейтлл улыбнулась, и Мидж, как всегда, почувствовала необычное ее очарование. Даже теперь, когда Люси было за шестьдесят, оно не изменило ей. Ради этого очарования столько разных людей: и иностранные представители, и высокопоставленные правительственные служащие, и государственные чиновники – стойко переносили недоумение, раздражение и даже досаду, вызванные общением с ней. Ее детская восторженность и непосредственность обезоруживали и сводили на нет всякую критику в ее адрес. Стоило только Люси, широко раскрыв свои голубые глаза и протянув тонкие, хрупкие руки, прошептать: «О, мне, право, так жаль!» – как всякое недовольство мгновенно исчезало. – Дорогая! – произнесла леди Энкейтлл. – Мне так жаль! Ты сразу должна была сказать, что еще так рано… – Вот я и говорю… Но теперь это уже не имеет значения: я совершенно проснулась. – Какая жалость! Но ведь ты поможешь мне, не правда ли? – Ты о выходных? Что случилось? Почему это тебя так беспокоит? Леди Энкейтлл легко присела на край постели. «Как она не похожа на прочих людей, – подумала Мидж. – Совершенно бестелесна… Будто фея». Леди Энкейтлл с восхитительной беспомощностью протянула к ней трепетные белые руки. – Самые неподходящие люди, – сказала она. – Я хочу сказать, все вместе… Каждый из них сам по себе очень мил… – Кто должен приехать? – Крепкой загорелой рукой Мидж отбросила со лба густые черные волосы. Уж в ней-то ничего бестелесного и фееподобного точно не было. – Конечно, Джон и Герда, – сказала Люси. – Само по себе это совсем неплохо. Я хочу сказать, Джон – прелесть и очень привлекателен, а бедняжка Герда… Мы все должны быть к ней очень добры. Очень-очень добры! – Полно! Она не так уж и дурна! – возразила Мидж, движимая неясным для нее самой чувством защиты. – Разумеется, дорогая, она просто трогательна. Эти глаза! И все-таки такое ощущение, что она не понимает ни единого слова из того, что ей говорят. – Конечно, не понимает! – воскликнула Мидж. – Во всяком случае, она не понимает, что ты говоришь… И я не виню ее в этом! Мысли у тебя, Люси, невероятно стремительны, и слова за ними не поспевают, поэтому твоя речь делает удивительные скачки, а все соединительные звенья в ней отсутствуют. – Как обезьянки… – задумчиво произнесла леди Энкейтлл. – Кто еще будет, кроме Герды и Джона Кристоу? Наверное, Генриетта? Лицо леди Энкейтлл посветлело. – Да… вот на кого я могу положиться. Понимаешь, Генриетта по-настоящему добра, не только внешне. Она, конечно, поможет с бедняжкой Гердой. В прошлом году она была просто великолепна! Мы тогда играли в лимерик[1] или в слова, а может быть, в цитаты… что-то в этом роде, не помню точно, и все уже написали и начали зачитывать написанное вслух, и вдруг выясняется, что бедняжка Герда и не начинала писать! Она даже не поняла, в чем заключалась игра. Мидж, это было ужасно! – Ума не приложу, почему люди все-таки приезжают к вам в гости, – сказала Мидж. – Заумные разговоры, мудреные игры да еще к тому же твоя странная манера говорить! – Ты права, дорогая, с нами, наверное, очень трудно… А для Герды просто, должно быть, невыносимо. Я часто думаю, если бы у нее хватило смелости, она бы оставалась дома… Но она все-таки приезжает, и вид у нее совершенно растерянный и какой-то жалкий, бедняжка. Джон в тот раз был ужасно раздражителен, а я просто ничего не могла придумать, как бы все сгладить… И тогда Генриетта – я ей так благодарна! – начала расспрашивать Герду о свитере, который был на ней. Нечто ужасное… какая-то дешевка унылого салатного цвета. Герда сразу оживилась, оказалось, она сама его и связала, и когда Генриетта попросила у нее фасон, Герда была невероятно горда и счастлива. Генриетта всегда делает то, что нужно. Это своего рода талант! – Она действительно умеет помочь! – задумчиво сказала Мидж. – И она знает, что надо сказать. – О, тут дело не только в словах, – заметила Мидж. – Знаешь, Люси, ведь Генриетта на самом деле связала такой же свитер. – О господи! – Леди Энкейтлл казалась озадаченной. – И она носила его? – Да. Генриетта всегда все доводит до конца. – Наверное, это было ужасно? – Нет, на ней этот фасон смотрелся очень хорошо. – Что ж, я не удивляюсь. В этом разница между Генриеттой и Гердой. Все, что делает Генриетта, она делает хорошо, и все у нее получается. Я думаю, Мидж, если кто и поможет пережить эти два дня, так это Генриетта. Она будет мила с Гердой, позабавит Генри, поддержит в хорошем настроении Джона и, я уверена, поможет с Дэвидом… – Дэвидом Энкейтллом? – Да. Он только что из Оксфорда… или из Кембриджа[2]. Такой трудный возраст, особенно для юношей мыслящих (Дэвид действительно умен!). Хорошо бы, однако, они попридержали свой интеллект при себе, пока немного не повзрослеют, а то только и умеют, что краснеть от злости и грызть ногти. Да еще эти прыщи, и так смешно у некоторых выступает кадык… Эти юнцы или вообще молчат как рыбы, или, наоборот, спорят со всеми до хрипоты. Я очень надеюсь на Генриетту! Она удивительно тактична и задает только нужные вопросы. К тому же она скульптор, и все относятся к ней с уважением. А лепит не каких-то там зверюшек или детские головки. У нее очень современные вещи, вроде той странной штуковины из металла и штукатурки, которую она выставляла в прошлом сезоне. Что-то напоминающее стремянку, как у Хита Робинсона[3], которая называлась «Восходящая мысль»… или что-то в этом роде. Как раз то, что могло бы произвести впечатление на Дэвида. Хотя, по-моему, это просто чушь. – Дорогая Люси, что ты говоришь! – Безусловно, некоторые ее вещи очень милы. Например, «Плачущая девушка». – Генриетта, по-моему, отмечена гениальностью, к тому же она очень хороша собой и прекрасный человек, – сказала Мидж. Леди Энкейтлл встала и снова скользнула к окну. Она рассеянно играла портьерными шнурами. – Интересно, почему именно желуди? – прошептала она. – Какие желуди? – Желуди на шнурах, придерживающих портьеры… или, например, ананасы на столбах ворот… Я хочу сказать, должен же быть в этом какой-то смысл. Ведь можно было бы сделать шишку или грушу, но почему-то всегда желуди. Мне всегда это казалось странным. – Не перескакивай на другое, Люси! Ты пришла поговорить о предстоящих выходных, а я так и не поняла, что же тебя волнует. Если ты воздержишься от интеллектуальных игр и попытаешься не вести заумных разговоров с Гердой, а Генриетте поручишь приручить Дэвида… В чем тогда трудности? – Видишь ли, дорогая, будет Эдвард. – О, Эдвард! – Мидж минуту помолчала. – Люси, с какой стати ты пригласила Эдварда? – Я его не приглашала, Мидж. В том-то и дело! Он сам напросился. Телеграфировал, можем ли мы его принять. Ты ведь знаешь Эдварда… Если бы я ответила «нет», наверное, он никогда больше не осмелился бы просить разрешения приехать. Мидж задумчиво кивнула. «Да, – подумала она, – Эдвард действительно такой». На секунду она ярко представила себе его лицо, такое дорогое, такое бесконечно любимое. В нем было что-то от очарования Люси… но более мягкое, застенчивое, чуть ироничное. – Милый Эдвард, – произнесла Люси, словно отозвавшись на мысли, бродившие в голове Мидж. – Ах, если бы Генриетта решилась наконец-то выйти за него замуж, – продолжала нетерпеливо Люси. – Она его любит, я знаю. Если бы им удалось провести хоть одни выходные без Джона Кристоу. Джон Кристоу очень неблагоприятно действует на Эдварда. Когда они вместе, Джон становится еще больше самим собой, еще лучше, а Эдвард делается еще меньше похожим на самого себя. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Мидж снова кивнула. – Я не могла отказать в этот раз Кристоу, ведь их приезд был давно решен, но чувствую, Мидж, что все это будет очень сложно: Дэвид, с досадой грызущий ногти; Герда, которую надо чем-то занять; Джон, такой положительный, и наш милый Эдвард, который рядом с ним почему-то всегда тушуется. – Да, ингредиенты пудинга не очень многообещающие, – пробормотала Мидж. Люси ответила ей улыбкой. – Иногда, впрочем, – заметила она задумчиво, – все складывается само собой. Я пригласила к воскресному ленчу специалиста по преступлениям. – Преступлениям? – Голова как яйцо, – продолжала леди Энкейтлл. – Он расследовал какое-то убийство в Багдаде, когда Генри был там верховным комиссаром. А может быть, после этого… Мы пригласили его тогда на ленч; был еще кое-кто из чиновников. Помню, он явился в белом парусиновом костюме с розовым цветком в петлице и черных лаковых ботинках. Я плохо помню, в чем там было дело, потому что меня совершенно не интересовало, кто кого убил. Я хочу сказать, если человек мертв, как-то уже не имеет значения почему, и, по-моему, глупо поднимать вокруг этого столько шума. – У вас здесь случилось какое-то преступление, Люси?