Лотос является символом возрождения в самых разных культурах, равно как в восточных религиях. У него есть качества, которые идеально соотносятся с состоянием человека: цветок лотоса великолепен, даже если его корни находятся в самой грязной воде. Это я обнаружила, когда исследовала значение этого слова. Когда я прочитала их в первый раз, у меня перехватило дыхание. Я тут же переписала строчки и неделями размышляла над их смыслом. Почему этот цветок так важен для Оливера? Почему он ассоциирует его со мной? Я кладу ноги на кофейный столик, скрещивая их, затем бросаю блокнот рядом с собой на подушку. Мой взгляд скользит к портрету на холсте, прислоненному к дальней стене. Знакомые глаза смотрят на меня в ответ. Глаза, которые до жути точны и в то же время никак не могут передать истинную глубину и тайну реальности. Моя картина с Оливером Линчем все еще покрыта пятнами кофе, и я бы все отдала, чтобы исправить это. Глава 3 Оливер – Ты хочешь что-нибудь? Я смотрю прямо перед собой, не моргая и с трудом улавливая слова, слетающие с губ человека, который называет себя моим братом. А именно моим сводным братом, связанным со мной узами брака родителей. И теперь он был вынужден приютить меня и помочь собрать воедино осколки моей разбитой реальности. Вытянув ноги перед собой, я сижу под окном, спиной к стене, в моей старой детской спальне. Я ее не помню. Я не узнаю наклейки на потолке или потрескавшуюся голубую краску. Пахнет затхло и странно. Мой взгляд останавливается на треснувшей двери шкафа напротив, и я подумываю о том, чтобы заползти внутрь и спрятаться в маленьком темном пространстве. Эта мысль приносит мне спокойствие, и я закрываю глаза, возвращаясь в заточение знакомой тюрьмы. – У меня есть замороженный ужин и газировка. Ты голоден? Голос Гейба нарушает мое уединение, и я заставляю себя снова открыть глаза. Он мнется в дверном проеме, – прямо напротив меня. Не знаю, из чего состоит замороженный ужин, но мне все равно – я не голоден. Я не отвечаю. Гейб продолжает водить носком ботинка по пушистому ковру, прислонившись плечом к дверному косяку. Он вздыхает, почесывая затылок. – Что ж, если ты проголодаешься, кухня дальше по коридору направо. Это и твой дом тоже, так что не стесняйся исследовать его и не чувствуй себя стесненно. Я помогу со всем, что тебе понадобится. Я вновь переключаю свое внимание на Гейба. Достаточно сложно пытаться не паниковать, когда мой сводный брат разговаривает со мной с расстояния в несколько метров. Он навещал меня несколько раз за последние несколько недель, когда меня мучили и кололи, когда за мной ухаживало множество незнакомцев и когда меня допрашивали до тех пор, пока мне не показалось, что мои мозги вот-вот полезут из ушей. В итоге все решили, что я не представляю опасности ни для себя, ни для общества, поэтому меня выпустили обратно в мир – мир, который, как я думал, был разрушен и заражен. Меня отправили восвояси с минимальным представлением о том, как работает современная цивилизация. Просто дали крошечную бумажную карточку с подробной информацией о психологе, к которому я не собираюсь обращаться в ближайшее время. Теперь я полностью завишу от незнакомца, который пронзает меня своими беспокойством и жалостью… Точно так же, как я зависел от Брэдфорда. Тем не менее я не могу подобрать подходящих слов, поэтому просто киваю и продолжаю пялиться в стену. Я испытываю облегчение, когда Гейб медленно выходит из комнаты, оставляя меня одного. Я привык быть один. Меня это устраивает. Мои мысли снова возвращаются к Брэдфорду, и я не могу не задаться вопросом, жив ли он еще. Там было так много крови. Я попытался объяснить полицейским, которые допрашивали меня, то, где я жил, но мой подземный дом оказалось сложно описать. Бетонный пол с темно-зеленым ковром. Темно-бордовый спальный мешок. Маленький телевизор для видеокассет. Стопки книг и комиксов, шкаф с закусками и скоропортящимися товарами, а также художественные принадлежности, которыми меня снабдил Брэдфорд. Это было маленькое убежище – скромное жилище, в котором было все необходимое. Все, что, как я думал, мне было необходимо. Представители власти смотрели на меня как на сумасшедшего, когда я пытался дать им ответы. Я рассказал им о стеблях кукурузы, еноте с мудрыми глазами и маленьком деревянном домике, в котором находилась моя камера. Но мои ответы были непонятными, а описания расплывчатыми. Как можно точно обрисовать что-то, если им не с чем это сравнить? Когда один из детективов, мужчина с отталкивающими усами, посмотрел на меня, его взгляд показался мне снисходительным. Он обращался со мной так, словно я был хрупким, незрелым ребенком и говорил медленно, используя самые элементарные слова. Он даже делал рисунки на белой бумаге, пытаясь достучаться до меня, заставить все понять. Но я и так понял. Я понимал его слова, вопросы и отчаянную потребность в ответах. Чего я не понимал, так это – почему. Почему мне лгали? Почему я провел столько лет в изоляции и с ложным чувством страха? Почему именно я? Наверное, я никогда этого не узнаю. Брэдфорд, скорее всего, уже умер от потери крови, а он был моей единственной надеждой на объяснения. Мои колени подтягиваются к груди, а носки скользят по ковру. Он мягкий и приятный – ощущение, которое я никогда раньше не испытывал. Или, во всяком случае, которое я не помню. И тогда я думаю о той девушке в окне – о ее волосах, солнечных и мягких, как ковровое покрытие. Она сказала, что ее зовут Сид, и от нее знакомо пахло… Но как это возможно? Как она может быть моей Сид? Моя Сид – выдумка. Моя Сид была воображаемой подругой, которую я сам придумал, когда меня одолело одиночество. Я создал ее с помощью грифеля карандаша и собственного воображения. Королева Лотоса. Я качаю головой, ошеломленный и трещащий по швам. Это слишком. Всего слишком много. Я не знаю, как жить в таком огромном, переполненном и шумном мире. Я не могу понять, что реально, что действительно существовало до того, как Брэдфорд спрятал меня под землей и напичкал ложью. Я не могу отличить воспоминание, мечту и небылицу. Я доверял Брэдфорду. Я думал, он был моим опекуном. Моим защитником. Моим героем. Я чувствую себя преданным самым ужасным образом. Прислонив голову к стене, я пытаюсь выровнять прерывистое дыхание и забыться. Я возвращаюсь в свою пещеру и сажусь по-турецки на зеленый ковер, жую крекеры, держа в руке только что заточенный карандаш. В моем разуме оживают краски, приключения и таинственные злодеи, которых нужно победить. Мне больше по душе монстры, которых я создаю сам. Я предпочитаю их, потому что в битве с ними всегда побеждаю. * * * – Там плохо, Оливер. Очень плохо. Я жую злаковый батончик, наблюдая, как человек по имени Брэдфорд спускается по металлическим ступенькам, одетый в странный желтый костюм. Похоже, он сделан из пластика и застежек-молний. Он выглядит так, словно собирается выпрашивать сладости, но Хэллоуин еще не наступил. Я здесь всего около недели… Кажется. Может быть, мне стоит начать подсчитывать дни на бетонной стене рядом с буквами моего имени? Брэдфорд глубоко вздыхает. – Произошла ядерная атака. Воздух снаружи токсичен. Я не уверен, что означает «ядерный», но звучит это не очень хорошо. – Но вы сказали, что я скоро смогу вернуться домой. Вы сказали, что нужно лишь переждать пару дней. Значит, пока что я все равно не могу пойти домой? О, нет. Мама, должно быть, так беспокоится обо мне. – Я боюсь, что ты еще очень долго не сможешь вернуться домой, Оливер. Там небезопасно. Моя нижняя губа дрожит. – Как долго? Все лето? Брэдфорд осторожно приближается: его лицо скрыто за странной маской, – из-за нее его дыхание кажется странным и забавным. – Снаружи идет война. Выживших почти нет. – Выживших? – Они мертвы, Оливер. Большая часть населения была уничтожена… Кроме тех, кто готовился к этому, – объясняет он. – Как мы.