Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 3 из 36 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Чем больше ее трогает румянец, заливающий лицо Курта, тем меньше она может противиться внутреннему дьяволенку и, подхлестываемая его неуверенностью, старается еще больше его раззадорить. – Дайте угадаю – я точно встречала вас в ваших снах. – И она поднесла руку ко рту, чтобы прикрыть его, демонстративно зевая. Лотта с удовольствием следит за лицом Курта, которое приобретает цвет вареного омара. И то же самое происходит с его шеей. Хотела бы она знать, как далеко за воротничок рубашки может распространиться его смущение. Она мягко касается его колена кончиками пальцев правой руки. – Ну что вы, не берите в голову. Вы не первый, с кем такое случается, господин Вайль. Это, наверное, ее проклятый голос. Ах, просто много времени прошло с ее последнего выступления. Но он снова удивляет ее, не отстраняясь, но и не выказывая удовольствия от ее навязчивости. – Нет, госпожа Ленья, я должен вас разочаровать. Мы действительно встречались раньше, – говорит он спокойно, больше не опуская взгляда. – И не где-нибудь в райских садах, а на бренной земле, на которой мы и находимся. Значит, поэт. Она его явно недооценила. На фоне его завидной выдержки ей даже немного стыдно свой дерзости. Какой удивительный человек! Хотя она и убирает руку, но прекратить игру пока не готова. – Сегодня совсем тепло, не так ли? – говорит она как ни в чем не бывало и таким голосом, который мог бы принадлежать скорее девушке с косичками, а не брюнетке со стрижкой под мальчика. – Думаю, не намного теплее, чем вчера, – отвечает он. Она сдается. Против такой объективности ничего не поделать. – Ну что ж. Где это было? – спрашивает она. – Я имею в виду, где мы встретились? Он смеется. – Если подумать, то, наверное, не совсем в этом мире. Вы стояли на сцене, а я сидел в оркестровой яме, под вами, в «Волшебной ночи». Вы наверняка меня даже не заметили. Разрозненные обрывки воспоминаний собираются в одну картинку. «Волшебная ночь». Пантомима для детей. – Это было ваше произведение, так? – вырывается у нее. – Вы композитор, сидели за роялем, когда я пришла в театр на отбор танцовщиц. Он кивает. – Я удивился, что вы потом ни разу не появились. Боялся, что что-то случилось. Или вы не захотели исполнять эту роль? То, что он уже тогда думал о ней, сразу к нему расположило. Приятно, когда о тебе кто-то заботится. По правде говоря, она с удовольствием сыграла бы ту роль. Было глупо от нее отказываться. И если бы она как следует покопалась в себе, то обнаружила бы гораздо больше, чем только отсвет раскаяния. Но какой смысл вспоминать о нем, если время неумолимо бежит вперед? Его нельзя повернуть вспять, чтобы откалибровать одно колесико. – Это была серьезная потеря? – спрашивает она, не раздумывая. – Для нас – да. Не думаю, что мне часто встречались женщины, которые не боятся чудить. А вы просто забросили в угол свои туфли и даже не беспокоились, что нам это покажется странным. Ваши конкурентки, наоборот, слишком старались понравиться. Ни сучка ни задоринки. Все было таким мягким и податливым. – Так легче из них вылепить что хочешь, – говорит Лотта, смеясь. Ах, если бы он только знал! Услышав комплимент, она почувствовала себя мошенницей, потому что в душе хочет нравиться ничуть не меньше других, а может быть, и больше. Зато Лотта опережает этих сладеньких домашних девочек, делая интересное открытие: чем бесстыднее она, тем успешнее в своем стремлении. Но только до тех пор, пока проявляет неслыханную дерзость, которую все в ней и ценят. И это ведь не ложь, а тщательно отобранная правда. Она уже знает, откуда может выползти тревога, и глядит в оба, чтобы ее не пропустить. – Мне кажется, ваша манера выдающаяся, – говорит Вайль. – Теперь я начинаю припоминать вас. – Она смеется над беспокойством, которое чувствуется в его наивной серьезности. – То есть я помню приятный голос из оркестровой ямы. Вы меня очень подбодрили. Как давно это было? Три года назад? – Два года прошло, – поправляет он. – Это же почти вчера. Как я могла забыть? – Она подмигивает ему. – Так и почему же вы не вернулись? – настаивает он. – Боюсь, что не смогу объяснить. Наверное, каприз. Она не хочет объяснять, что ей пришлось отказаться из-за Ришара Реви. Он был ее верным наставником в Цюрихе и очень хотел стать режиссером «Волшебной ночи». После того как его кандидатуру отклонили, было бы предательством со стороны Лотты принять это предложение. Вряд ли кто-то заботился о ней так нежно, как Реви. Именно он связал ее с Кайзерами, когда ей было практически нечем платить за квартиру. И он же первым обнаружил объявление о наборе молодых танцовщиц в «Волшебную ночь». Любовнику не стоило особенно рассчитывать на верность Лотты, но товарищ мог положиться на нее всегда, даже если это означало выбросить на ветер три миллиарда марок гонорара. Нет, с такими деньгами не разбогатеешь. Два года назад как раз наступил пик инфляции. Слава богу, он позади. А тогда ничего приличного купить было невозможно, даже еды. Как только она увидела, что появились кактусы, и к тому же дешевые – кто думал о них, ведь и масла нельзя было раздобыть, – она купила сразу три. Сначала они пробуждали мечты о бесконечных пустынных ландшафтах, расположившись на подоконнике ее крошечной комнатки в Берлине; теперь, в ее комнате у Кайзеров, они напоминают Лотте, что от всего можно урвать что-то хорошее. – Может, это было не лучшее время поближе узнать друг друга, – говорит она, дерзко улыбаясь. Вайль кивает. – Тогда я подумал, не случилось ли с вами что-нибудь. На репетиции у меня было впечатление, что вы в совершенном восторге. Поэтому я и удивился, что вы больше не пришли. – Он улыбается. – Потом я подумал, что вы все-таки не очень заинтересовались представлением. Мы никого не звали на сцену несколько раз. И когда вы появились, поначалу казалось, что вы как-то растеряны. Другие девушки старались намного больше. – Скорее их матери, – мрачно поправила его Лотта. – Малышек даже жалко. С ужасом думает она о заносчивых бабах, которым больше нечего делать, как только носиться вокруг своих дочерей в поисках изъяна. Они поправляют каждую мелочь и каждый выбившийся волосок воспринимают как смертельного врага, который может разрушить всю жизнь.
– Вы, наверное, правы насчет матерей, – говорит Вайль. – Они – как опасные драконы. – К счастью, моя не такая. Мать отпустила Лотту, за что она всегда будет благодарна. Йоханна Бламауэр с самого начала увидела, что из Лотты добропорядочного представителя рабочего класса сделать не получится. Временно ей удалось устроить девочку на шляпную фабрику. И дело как будто пошло на лад. Лотта не была ленивой. Подмастерьем вкалывала за гроши каждый день без перерыва. К счастью, уже с детства она понимала, как преподнести себя правильным людям. Так, еще несколько крон она зарабатывала в богатых домах, поливая цветы или подкармливая попугаев во время отъезда жильцов. Конечно, владельцы даже не подозревали, что Лотта красовалась перед зеркалом в их одеждах и разваливалась на изысканных подушках, как на своих собственных. Но очарование трудом быстро улетучилось, и тело стало выдавать неудовлетворенность работой на мрачной фабрике. У нее вдруг проявилась аллергия, происхождение которой врачи не могли определить. Губы, глаза и горло были воспалены. Так с самого детства ее организм защищался от любой несправедливости. Мать этому не удивилась. Она собрала девочке узелок с пожитками и посадила ее в поезд. Они не обратили внимание на отца Лотты, который язвительно предрекал ей будущее проститутки. Йоханна крепко поцеловала Лотту в лоб. – Линнерль, будь умницей и, если получится, никогда не возвращайся. Прошло целых десять лет с тех пор, как пятнадцатилетняя девушка отправилась в Цюрих на пробы балетных танцовщиц и актрис. Потом началась война, и через три года после ее окончания она решила поехать в Берлин, о кипучей театральной жизни которого была наслышана. После замечания о матерях Лотта и Курт умолкли, но в этот раз Лотта не нарушает молчания. Теперь, когда она узнала в нем человека из оркестровой ямы, он стал ей соратником. Его доброжелательность рассеяла ужасную робость, которой Лотта до сих пор терзается перед выступлением. Застенчивой она не была, но перед самим выходом на сцену всегда возникает момент, когда она не в силах ручаться, что ее ноги не побегут в другую сторону. Она опускает весло, чтобы вытереть пот. – Вы подумали, что мне было не интересно? Я расскажу, почему не сразу вышла тогда на сцену. – Она понижает голос и переходит на шепот: – Я не узнала своего имени, можете представить? – Она смеется, поймав его взгляд. – Нет, правда. Не смотрите так удивленно. Лотта Ленья только-только появилась. Его недоверчивый взгляд сменяется громким смехом. – Как же вас раньше звали, госпожа Ленья? – Каролина Вильгельмина Шарлотта Бламауэр. Реви решил, что такое имя совершенно не подходит артистке. Тогда мы быстро придумали «Лотту Ленью». – То есть вы Каролина. Она кивает, задаваясь вопросом, что для него значит это имя и чем оно отличается от Лотты. Это ведь всего лишь имена. Что значит имя? Роза пахнет розой, Хоть розой назови ее, хоть нет. Ромео под любым названьем был бы Тем верхом совершенств, какой он есть[5][Шекспир У. Ромео и Джульетта. Перевод Б. Пастернака.]. С каким удовольствием она сыграла бы Джульетту. И ей ничего не стоило сдать ее проклятое имя, как костюм после выступления. Новое имя звучит намного веселее. Да и легче жить Лоттой Первой, чем метаться из угла в угол Каролиной Второй, постоянно убегая от отца, который с удовольствием колотил ее из-за этого проклятого имени. Старшая Каролина умерла еще до рождения Лотты. С раннего детства в его глазах и алкогольном угаре Лотта чувствовала, как сильно он ее ненавидит за то, что она носит имя старшей сестры, но не может ею стать. Другая Каролина сидела на его коленях и пела, но не так, как та. Он с гордостью показывал ее всему Кайзерштадту, а потом она умерла. Лотта до сих пор удивляется, кому пришла в голову эта дурацкая идея – назвать следующего ребенка именем умершего. Не исключено, что это придумал отец, чтобы помучить себя и найти оправдание для пьянства. Других детей в семье он жалел, но не Каролину. Он посылал ее в пивную напротив за кружкой пива, и если видел, что что-то пролилось, колотил ее и кричал: «Никому ты не нужна, никчемное отродье». Иногда он обращался с ней чуть ли не по-товарищески, тогда просил напеть песенки, которые знала ее сестра. В такие дни он проявлял выдержку и заставлял стоять перед его креслом и петь, пока глаза девочки не закрывались от усталости. Однажды у нее получилось так хорошо сымитировать голос старшей сестры, что мать в ужасе развела руками. Отец внимательно вслушивался с закрытыми глазами, а когда открыл, их застилала влажная пелена, но как только он обнаружил подлог, стал бить ненастоящую Каролину еще сильнее. До сих пор Лотте снится сон, в котором он тащит ее из постели, схватив обеими руками за горло, будто хочет задушить. Даже если бы она была старше, невозможно в полусне отбиться от такого сильного мужика. Когда мать успевала, то спешила втиснуться между мужем и дочерью, чтобы Лотта могла снова скользнуть в постель. То есть в ящик на кухне, который мать бережно накрывала доской, если отец не хотел успокаиваться. Это был такой удобный маленький гробик, на котором в течение дня то гладили, то месили тесто. Но мать не всегда успевала на помощь. Тогда не было спасения. Руки сжимали ее шею тем крепче, чем сильнее она увертывалась от него, чтобы не чувствовать перегар. Иногда он что-то кидал в нее. Тогда она прижималась к стене, раздавленная его безудержным гневом. Однажды над самым ухом просвистел нож. Лотта сказала себе, что не должна бояться, а то ее в конце концов действительно убьют. Но несмотря на это, после удара керосиновой лампой ее трясло еще десять дней. Лампа погасла, пока летела в голову, но Лотту охватила такая паника, что началась лихорадка. Было хорошо выйти из тени Каролины с новым именем. Только она не сразу его узнала, когда Лотту вызвали на свет рампы. Как только она поняла, что зовут именно ее, то бросилась на сцену с трепещущим сердцем. Там ее охватило сценическое волнение. Ей казалось, как всегда, что в этот вечер ее окончательно сровняют с землей. Лотта не могла произнести ни звука. До сих пор все складывалось хорошо, но как она могла быть уверена, что однажды не впадет в ступор прямо на сцене? Она не может сознательно влиять на то, что с ней происходит в свете прожектора. И лишь мягкий голос вывел ее из оцепенения. Он поднялся к ней из оркестровой ямы и тихо спросил, какую музыку она любит. Выбор, который он ей предоставил, помог справиться с неуверенностью. Она знала, что этот незнакомец, наверное, композитор, но не могла его разглядеть. – Станцуйте что-нибудь под «Голубой Дунай». Сможете? Она на секунду задумалась, кусая губы. Предложение молодого человека пришлось кстати, но ей было страшно обидеть или рассмешить его своим собственным выбором. Конечно, любой дурак знал «Голубой Дунай». На ее родине этот вальс звучал на каждом углу. – Я постараюсь, – приглушенно ответила она. Но первые звуки, как и предполагал молодой человек, быстро заглушили беспокойство Лотты. Мягкие аккорды рассеяли напряжение. Свет теперь не казался ей таким ярким, скорее согревающим. И в эту музыку она могла скользнуть, как в ароматную ванну с теплой водой. Она так хорошо знала этот вальс, что в голове раздавалось тремоло струнных, хотя аккомпанировал только рояль. Пока она не сбилась с ритма в сложном месте, все шло хорошо. Но как назло, самый известный из всех вальсов до того, как перейти в окрыляющий трехдольный размер, начинался с двухдольного. Лотта начала движение и уже не могла остановиться. Туфли полетели в угол, и она с поднятыми руками качалась, босая, в такт вальса. – Стоп, – прозвучал голос режиссера. Музыка остановилась. Сердце Лотты разрывалось от обиды – ей так хотелось показать третью из многочисленных тем, составляющих «Голубой Дунай». Во время танца Лотта наконец-то становилась самой собой. Теперь она уныло разыскивала глазами туфли. – Вы можете показать нам что-то другое? – крикнул режиссер. Ухмыляясь, Лотта снова сбросила туфли, без колебаний изобразила танцующего на канате клоуна и исполнила песню дерзкой проститутки. Лотта получила роль. И хотя речь шла о маленьком эпизоде, это не умалило ее радости. Конечно, она хотела бы сыграть и Джульетту, но больше всего ей не терпелось просто приобщиться к магии, которая во время спектакля разворачивалась на сцене. Это было священное волшебство, завораживающее и дарившее невидимые крылья не только Титании, но и безымянному эльфу. Покашливание возвращает Лотту в реальность. Она с нетерпением смотрит на собеседника, думая, что тот заговорит, но он опять смотрит на воду. Лотта разглядывает его профиль и обнаруживает еще одно достоинство – уши. Он музыкант, то есть ценит их, наверное, как незаменимый инструмент, но ему определенно никто не говорил, что они еще и красивые. Похожая на улитку форма его ушных раковин идеальна. Он снимает очки, чтобы рукавом пиджака убрать несколько капель воды, которые попали на них из-за сильного гребка. По его лицу, обнаженному и открытому, пробегает тень. Хотя Лотте и в голову не приходит, что он огорчился из-за воды на стеклах очков, теперь она старается грести осторожнее.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!