– Правда? Я этого не знала. – Это моя Лотта. – Курт берет ее руку и игриво целует. – Я уверен, что сам бог восхищается ее энергией. Вы просто чудо, дорогая. Послушать этих мужчин, так можно поверить, что ей действительно удастся завоевать американский континент. Ведь в Европе у нее уже получилось добиться успеха. Официанты подают настолько свежее фуа-гра, что оно тает во рту, потом мидии, речного угря и экзотически приправленный ананас. Лотта закрывает глаза и наслаждается восхитительным взрывом вкусов. – Какая роскошь! Чувствуешь себя виноватой, когда думаешь о тех, кто остался. Курт озадаченно кивает. Конечно, на ум приходит Ганс Фаллада. Как и многие другие писатели, он не смог расстаться со своим родным языком – важнейшим инструментом для творчества. Его квартиросъемщики написали донос, и его вскоре забрали – этого дружелюбного печального человека, который совсем недавно спас Курта, предупредив через посредника об аресте. Раньше эти подлые квартиранты владели домом. Они рассчитывали по дешевке его вернуть и оклеветали нового хозяина, назвав его врагом народа. Лотта думает, как же им повезло, но все равно кипит от злости. Хотя Фалладу вскоре освободили, он больше не вернулся в этот дом, а как нежелательный писатель скрывался в богом забытом Карвице. Последнее, что Лотта слышала о нем, – что он стал необщительным и напивается до беспамятства. – Боюсь, что в Нью-Йорке нам придется жить экономнее. Курт окидывает взглядом колонны, парчу и лангустов. – Не волнуйся, дорогая. Я буду придерживать наши деньги. Мне много не нужно. Лотта не отказывается от роскоши, когда ее бросают к ее ногам, но может обойтись и без нее. Она хочет покорить Бродвей и составить компанию своему мужу. Других планов у нее нет. По крайней мере, таких, которые требует особенно больших вложений. – Когда мы приедем туда, давай, не распаковывая чемоданы, поднимемся на небоскребы на всех лифтах, которые увидим, Курт. И конечно, нам надо посмотреть Бродвей. Да, а еще я хотела бы поехать в Хобокен, чтобы увидеть настоящих негров. Рейнхардт откашливается. – Я слышал, что они в основном в Гарлеме. – Правда? – спрашивает Лотта. – Господи, нам надо было это знать, когда мы играли «Песню Хобокена». В этой негритянской комедии – таков был подзаголовок – Лотта с коллегами бегала по сцене с черным гримом на лице в полном убеждении, что Хобокен – это вторая Африка. Наверное, драматург имел такое же смутное представление о Хобокене и Гарлеме, как и Брехт – об Алабаме и Бильбао. – Хорошо, – говорит Курт. – Тогда сначала мы осмотрим небоскребы. Но потом я хочу написать открытку моим родителям. Из Нью-Йорка до Палестины – так далеко наши сообщения еще никогда не путешествовали. – Они только что эмигрировали, как и мы, но в другую сторону, – объясняет Лотта, обращаясь к Максу Рейнхардту. – Мы будем скучать по ним. Она опускает голову на плечо своего мужа. Теперь его семьей станет она. После обеда Лотта и Курт прощаются со знакомыми, чтобы в бассейне, расположенном палубой ниже, проплыть несколько кругов. – Интересно, остались ли еще колонны в Афинах, – шепчет Курт. Интерьер даже небольшого бассейна очень импозантный. Не проплыв и круга, Курт снова садится на обогреваемую мраморную скамейку. – Ждешь, когда я тебе тут устрою водный балет? – И она ныряет, чтобы под водой встать на руки. Потом бьет ногами, так что Курта полностью окатывает водой. Когда Лотта выныривает, ее купание возмущенно прерывает какой-то другой гость, пожилой господин: – Что это за поведение! Но Лотта смотрит только на Курта. – Раньше ты держался подольше. – Здесь через три гребка доплываешь до конца дорожки. Лучше подожду, пока снова смогу плавать в море. Лотта хватается на бортик бассейна, чтобы подтянуться и вылезти из воды. – Ты прав, дорогой. У пожилого пловца, похоже, начался приступ кашля. Лотта наконец обращается к нему: – Я заметила, что здесь есть лестница, большое спасибо. Но я всегда предпочитаю прямой путь. – Она такая, – подтверждает Курт и пожимает плечами. Лотта берет полотенце, которое он протягивает ей, и вытирает волосы, перед тем как растереть тело. Потом садится на скамейку рядом с Куртом. – Скоро мы снова сможем плавать в Атлантике. В этот раз с другой стороны. А вообще, в Нью-Йорке есть пляж? – Наверное, должен быть. В конце концов, часть города располагается на берегу океана, – отвечает Курт. Лотта потягивается, поднимая вверх руки. – Думаю, пришло время отдохнуть. В своей кабине они прижимаются друг к другу, уставшие от теплой воды и слишком обильной еды. Указательным пальцем Лотта водит по обнаженной груди Курта. – И что подумает бедный Брави? – Ты обидишься, если я признаюсь, что все мои друзья предостерегали меня насчет тебя? – Нет. Да. – И что же ты им ответил? – Что кто-то должен был меня спасти от злых нацистов. – Это и была причина? – Нет, конечно. Я еще сказал, что это старая еврейская традиция – мужчина должен прощать свою жену. Лотта, оскорбленная, поворачивается на спину. – И никто тебе не поверил. Ты никогда не был хранителем еврейских традиций. И эту придумал сам. Смеясь, он поворачивается к ней. Она чувствует, как его губы прижимаются к ее ушку, и его шепот проникает прямо в сердце, как это всегда делает его музыка. – На самом деле это потому, что ты даешь мне то, что не способен дать никто другой. Успокоившись, она ласкает его лицо. – А я уже думала, что ты серьезно с этим своим «Je ne t’aime pas». – Если бы ты дослушала до конца, дорогая, то поняла бы, что это значит. Я люблю тебя. – И я тебя. Сцена 7 Прибытие, 10 сентября 1935 года Крик Курта выдернул ее из сна. – Поднимайся, Лотта! Быстро! Она в испуге еле-еле открыла склеенные глаза. На улице уже светло. Хотя она и спала долго, но кажется, что просто прилегла на минутку. – Что случилось, Курт? Ты увидел айсберг? – Гораздо лучше айсберга, дорогая. Надо быстро подняться на палубу. Я полночи стоял там, чтобы не пропустить такое зрелище. Будешь жалеть, если не поднимешься сейчас же. – Мы уже на месте? – Именно. Лотта быстро проскользнула во вчерашнее платье и чулки. Накинула пальто уже на лестнице, по которой через ступеньку взлетела на среднюю палубу. Наверху она сильно наклоняется через перила. – О!.. Курт обхватывает ее сзади. В благоговейной тишине они смотрят, как зеленая статуя с факелом в руке проплывает мимо. – Мы добрались, Курт. Welcome to New York, Darling. – Она поворачивается и целует его в кончик носа. Миновав остров Эллис в бухте Нью-Йорка, они добираются до Манхэттена, где смотрят на панораму, которую столько раз видели на фотографиях и экране. – Будто вернулись домой, – шепчет Лотта. – Но я даже не подозревала, что эти коробки действительно скребут небо! Обрадованный такому восторгу американец, стоящий рядом, заводит беседу: – Вы, наверное, здесь впервые? Они узнали, что он только что от родственников в Великобритании. А они объясняют, что хотят стать истинными американцами.