– Если вы думаете, что я это просто так сказал, то ошибаетесь. – Правда? – Каждый раз, когда я смотрю на Сибиллу, мне вспоминается Цилле[6][Генрих Рудольф Цилле (1858–1929) – немецкий художник, график и фотограф. Известен своими рисунками бедняков, которые сопровождал краткими подписями, часто рифмованными.]. Лотта смеется, прикрывая рот рукой, чтобы не разбудить других. Окна спален открыты настежь. – А вы не такой уж и милый. Если бы Сибилла знала, что именно этого художника вы имеете в виду, она не была бы так польщена. Он пожимает плечами. – И все же его картины мне очень нравятся. И стихи. – «Плачь, не плачь, ведь все напрасно, эти слезы жизни, ясно, неизбежно в склеп стекут. Шкуру все равно сдерут». Он прав. И вы тоже. В Сибилле действительно есть что-то от ребенка Цилле. Стойкого и закаленного. Только ей никогда не придется пачкать руки, – отвечает Лотта. В школе она завидовала таким девочкам, как Сибилла. Ведь детям из очень хороших семей разрешалось сидеть впереди, куда тянулась и маленькая Каролина. Низкое происхождение она компенсировала смекалкой. Утверждала, что у нее плохое зрение, поэтому могла занять место в первом ряду, где ее не могли не заметить. На улочках Вены Лотта встречала много детей Цилле. Сибилла только на первый взгляд похожа на этих грязных, нахальных и нищих существ. Всех забавляют рисунки Цилле. Но кто действительно всматривается, у того смех застревает в горле. Цилле прячет свою любовь за насмешкой и издевательством, но никогда не скрывает, что у этих детей часто нет ничего, кроме крови, которой они могут харкать на снег. А от фосфора и серы спичечных фабрик у них выпадают ногти. Когда Лотта снова тянется за сигаретой, Вайль прячет ее за спиной, так что рука девушки вынуждена вытянуться вперед. Он обхватывает ее свободной рукой и быстро целует пальцы. – Милостивая госпожа, – говорит он насмешливо, – как хорошо, что вы составили мне компанию. Кстати, вы тоже чем-то похожи на ребенка Цилле. – Вы говорите это как знаток, – отвечает она с издевкой. Ах, что все это значит? Она делает маленький шаг к нему и целует в губы. Они легко касаются друг друга, пока Вайль не привлекает ее к себе обеими руками. Сигарета падает. На мгновение Лотта беспокоится, что горящий окурок может вызвать лесной пожар. Но потом забывается. Поцелуй этого молодого человека при полной луне кажется ей еще более нереальным, чем в лодке, – и одновременно совершенно нормальным. Мучительный возглас разъединяет их. – Что это? – спрашивает он испуганно. – Кайзеру часто снятся кошмары, – объясняет Лотта. – Он видит себя в большом темном помещении, которое становится все меньше и меньше, пока стены его не раздавят. Наверное, поэтому ему всегда кажется, что он бежит. Чтобы стены его не поймали. – Плохо, – говорит Вайль удрученно. – Думаю, это из-за войны. Лотта кусает губы. Она не хочет, чтобы Вайль считал ее сплетницей. Если уж обмениваться сигаретами и поцелуями, то можно доверить и несколько секретов, но не обязательно чужих. – Пусть это останется между нами. Маргарете однажды со мной поделилась, но мне не следовало об этом знать. Вайль кивает. – Не все так блестяще в империи Кайзера. – Не все. Но достаточно хорошо. Порой я даже не уверена, покину ли это место. Я здесь уже почти год. – Разве у вас нет дома? – удивленно спрашивает Вайль. Она задумывается на мгновение и качает головой. Ничто не держало ее, когда Кайзер предложил к ним переехать. Идея была спасительной, и она испугалась, когда вскоре в ее квартиру постучалась Маргарете. Лотта была уверена, что жена Кайзера хотела отменить его легкомысленное предложение. Вместо этого, улыбнувшись, она посоветовала Лотте захватить купальный костюм. Такой была Маргарете, когда муж ее не сердил, – терпимой и великодушной. Лотта рада, что последовала совету. Купальник уже протерся в нескольких местах, настолько необходимым он оказался. – Я не знаю, почему считаю этот дом своим, – объясняет Лотта. – Здесь райский уголок, но думаю, что моя настоящая жизнь – в Берлине и, наверное, не в каком-то определенном месте, а на сцене. – Вы где-то играете? – с любопытством спрашивает он. Она качает головой. – У меня сейчас перерыв. После переезда в Грюнхайде новых ангажементов она не искала. Несколько раз писала Реви ни к чему не обязывающие открытки, как ребенок на школьных каникулах: семья очень милая, дом очень красивый, еда очень вкусная. Иногда она выезжает в город, чтобы погулять с друзьями или посмотреть спектакли. Театр – единственное, чего здесь действительно не хватает. – Надо иметь квартиру в городе и дом на природе, – говорит она. – Кайзеру это удалось. А вам? Есть ли у вас место, которое вы называете домом? Он медлит с ответом. – Я снимаю квартиру в Берлине, в которой есть все, что необходимо. Но если вы имеете в виду, есть ли там люди, которых я мог бы назвать своими домашними, то мой ответ – нет. – Ах, боже мой, похоже, вам разбили сердце, – замечает она. – Правда? – смотрит он на нее. – До недавнего времени был такой человек, который мог бы разбить мне сердце. Но теперь его нет. Лотта не расспрашивает дальше, иначе ей придется утешать, а она не представляет, как помочь человеку, который пережил потерю близкого. – У нее был муж, который и не думал давать развод, – добавляет Вайль. Лотта смеется. – Не смотрите на меня с таким ужасом, Вайль. Я смеюсь, потому что предполагала самое страшное. Когда вы сказали, что такого человека больше нет, это прозвучало так, будто у нее чахотка или что-то в духе «Ромео и Джульетты». Кстати, я бы с удовольствием сыграла эту роль. – Джульетту? – спрашивает он. – Вообще-то вы на нее не похожи. Теперь Лотта знает, что в его глазах она не Каролина и не Джульетта. Со временем она выведала бы, что она представляет собой по его мнению. – Ну раз вы так считаете… В любом случае я рада, что вы не Ромео и от любовной тоски не погибли. Будет лучше, если вы сконцентрируетесь на своем произведении. Папочка имеет на вас большие виды. Он утверждает, что вы гений. – Папочка? – У вас не было чувства, что мы как приемные дети? Он морщится. – Спасибо большое. У меня есть родители, которые хорошо исполняют свою роль. Он замолкает на мгновение и потом продолжает: – Вам уже сказали, что послезавтра я уезжаю в Берлин? – А когда возвращаетесь? – Не знаю. Боюсь, не очень скоро. – Как жаль, нам будет вас не хватать. – Это обнадеживает. Он протягивает ей руку. – Могу ли я просить вас немного прогуляться со мной? – Конечно, – отвечает она. Под руку они идут по дороге к берегу. У поваленного ствола останавливаются и садятся. – Спойте для меня еще раз ту песню, – просит Вайль. – Какую? – Которую вы пели тогда на репетиции. – Именно сейчас и здесь? Вы серьезно? Вайль кивает. – Конечно. Я бы хотел забрать в Берлин звучание вашего голоса. – Не ждите от меня колоратур, я не оперная певица. – Вы же знаете, как я отношусь к опере и к вокальной музыке. Обе прекрасны, но их время прошло. Мир жаждет такого голоса, как у вас. Он звучит естественно, будто создан для моих идей. Она смотрит на него с некоторым сомнением. – Вы пьяны? Он качает головой. – Ну хорошо, – соглашается Лотта. Пока она поет, он не сводит с нее глаз.