Бурый подивился, куда делась ее колченогость: – Где ж хромота твоя? – Нету, избавитель! – Кромешница захихикала, завертелась, а потом зажгла еще целых три свечи. Чтобы увидел Бурый, как помолодела она, и порадовался. И он порадовался, не зная еще, что взяла навия его юность. Себе взяла. Вытянулась ею вся из-за Кромки, явилась в людской явий мир. Но после, узнавши, не обиделся. Потому что к тому времени брал то же у других. Научился. Утром ведьма вывела его к Дедке. Меньшим показался ему и ведун. Много меньшим, чем ране. А Дедко ухмыльнулся широко. – Ну? – спросил. – Бурый! – сказала ведьма. – Бурый он! Чуешь, старый? – Ох, чую! – Дедко прикрыл ладонью глаза и попятился. Но то был притворный страх. Не скоро еще сравняется с ним ученик. А когда сравняется, Дедки уж в сем мире не будет. Так установлено. Ели в огроменном зале, где Бурый давеча печь топил. Он сидел за длинным столом, в центре. Справа – Дедко, слева – хозяйка. Да та не столько ела, сколько прислуживала. Подкладывала Бурому, подливала, вилась вкруг него ужицей. – Пей, любезный, ешь, любезный… И он наворачивал. Добрая еда, а питье – и того лучше. – И как ты, мать, зелье духмянишь? – спрашивал по третьему разу Дедко. – Чисто июльска роса! – А то! – Хозяйка расплывалась улыбкой. – Мне лешак тутошний сам корешочки-травки тягает, а уж варить-дарить за сто лет научилась. Хошь, такое зелье сделаю, старый, что юнаком обернешься? Али такое, что козлом толсторогим заделаешься, ась? Дедко захихикал. – Не, – сказал, – молодым мне навроде ни к чему. А уж козлом, так тут твое зелье против меня слабо! – Спробуем? – сощурилась ведьма. – Я теперича молоденькая, надоть третьего кобеля завесть! Дедко отставил чарку, запустил персты в нечесану бороду, тоже сощурился… и сложив из изуродованной руки кукиш, наставил на хозяйку. – Нутко, мать, зачинай плясать! Подолом крутить, меня веселить! – пропел он высоким голосом. И застучал правой рукой по черным доскам, так же припевая: Ой-хо! Ой-хо-хо! Скачет милка высоко! Высоко-высоко! Милка черноока! Личко красное! Губки ласковые! И к изумлению Бурого, навия тотчас принялась кружить да подпрыгивать на месте пьяным тетеревом. А лицо у нее стало злое-презлое. Дедко же поколачивал по столу шибко и весело да подпевал: Ой-хо! Ой-хо-хо! Скачет милка высоко, Легки ножки пляшут, Нету милки краше! Наконец хозяйка изловчилась совладать с руками-ногами да сотворить противные чары. Пыхтя и отдуваясь, она плюхнулась в деревянное креслице и злобно плюнула в сторону обидчика. Не достала. – А ты мне подначки не кидай! – ухмыльнулся ведун. – Я те не мужик черный. – Сподтишка меня достал! – обидчиво прохрипела навия. – Другой раз ужо поплачешь! – И другой раз, и третий! – Дедко захихикал. – Ладноть, чё нам с тобой пихаться, праздник губить? Пошутил я. Посчитаемся, не серчай! – Ыть тебя, старый! – Хозяйка махнула рукой. – Посчитаемся! Уймись! За него от, – кивок на Бурого, – все долги с тебя вон на сто лет вперед! Встала, обняла голову отрока, проворковала на ушко: – Пусть энтого Дедку лиховина пожрет, брось его! Останься со мной! Нежить тя, холить да ласкать буду, как никто! – Чё, шепчет с ней жить? – поинтересовался Дедко. – Ты ее слушай-слушай, так бестолком и помрешь. Да я ить тебя и не оставлю! – Встал, поклонился: – Благодарю, Хозяйка, за угощенье да наученье. Время – в дорогу, к своему порогу. Малец, ставший отныне Бурым, сообразил: не навию он благодарит, а истинную свою Хозяйку. – Пойдем, малой! – бросил Дедко и вышел в сени. Бурый встал. Навия фыркнула, обняла его, прижалась мяконько: – Приходи ко мне, слышь, приходи! Как надумаешь, только в лес выдь да меня вспомни. И ступай, куда ноги ведут. Без дороги ко мне и придешь. – Малой! – донеслось уже со двора. – Сколь тебя ждать! Навия еще крепче прижалась, присосалась губами к губам, но оторвалась почти сразу, явно нехотя. – Старый козел! – проворчала. И тут же ласково добавила: – Не забывай меня, Бурый, слышь, не забывай! – Не забуду! – пообещал он, не лукавя. Когда ступил на залитый весенним солнцем двор, Дедко был уже за воротами. Черепа на кольях понуро глядели в стороны. Пока шел через просторный двор, услыхал позади топоток. Повернулся – и обомлел. Тяжким скоком летел на него ведьмин мишка. Отрок перепугаться толком не успел, как вскипело внутри властное, толкнуло вперед. А мишка встал на задние лапы, передними над головой затряс. Кобели с боков подскочили, залаяли. Тут до Бурого дошло: провожают его. – Сядь! – махнул он мишке. И зверь, рыкнув, упал на четыре лапы, пихнулся огромной башкой. Бурый запустил пальцы в жесткий клочковатый мех. Один из кобелей тут же взгромоздил лапы на медвежью холку, лизнул Бурого в лицо. – Брысь, шелудивые! – гаркнул из-за ворот Дедко. – Сколь мне ждать, малой? Звери отпрянули, а Бурый, махнув на прощанье дивному дому, потрусил за ведуном, туда, где пел встревоженный весной лес. Когда Бурый оглянулся, не было уже ничего: ни ограды с черепами, ни ворот, ни дома за ними. Но он знал: захочет – дорога откроется. А он захочет. Судьба у него – по Кромке ходить. И за Кромку. Павел Мамонтов. Волчонок – Наконец-то! – изрёк молодой крепкий мужчина и сладко потянулся. Он взирал с обрывистого берега на ближайший прибрежный холм, облюбованный вполне себе ладным городишком. Первая линия деревянных стен доходила почти до самой пристани, обустроенной на песчаном берегу, а на вершине холма алел червлёной крышей детинец, где жил княжий посадник. Он тоже был окружён стеной. Мужчина поправил тесёмки заплечного мешка и тула со стрелами, давая передышку затёкшим плечам, и уверенным шагом направился в город, по хорошо заметной тропинке.