Желудок Моник судорожно сжался, и внезапно она поняла, что за инстинктивную реакцию сейчас испытывала. Это напоминало крик животных, когда они чуяли скотобойню. Здесь все дышало смертью. Разум Лафонд тут же воспротивился этому. Это было абсурдно. Средь бела дня, в провансальском дачном доме, в безмятежной идиллии не могло пахнуть смертью! Как она вообще пахнет? Эту ужасную вонь можно объяснить; должно быть самое простое объяснение, и сейчас она его найдет. Сию минуту. Моник прошла по коридору, открыла стеклянную дверь, которая отделяла спальни от остальных комнат, и вошла в спальню мадам Раймонд. В спальню хозяйки дома, которая лежала там под окном в ночной рубашке, разорванной в клочья. На шее у нее была короткая веревка, из глазниц вываливались вздутые глаза, а изо рта торчал окоченевший черный язык. Подоконник был заляпан чем-то похожим на рвоту. Моник воззрилась на представшую перед ней картину, не веря своим глазам и все еще пытаясь неким абсурдным образом придумать какое-то вразумительное объяснение увиденному. И тут у нее пронеслось в голове: «Бернадетт!» Она бросилась в соседнюю комнату, чтобы посмотреть, что с четырехлетней дочкой мадам Раймонд. Малышка лежала в своей детской кроватке. С ребенком обошлись так же, как и с матерью, только девочка, вероятно, спала, когда пришел убийца. Она – надо надеяться – не проснулась до того, как ей начали стягивать горло. – Мне надо подумать, что надо сделать в первую очередь! – громко произнесла Лафонд. Шок все еще стоял барьером между ней и страшной картиной и не давал ей ни закричать, ни упасть в обморок. Она покинула комнату, прошла неуверенными шагами на кухню и села на стул. Часы, казалось, тикали теперь еще громче, чем до этого, они буквально гремели; и жужжание мухи тоже все усиливалось, все нарастало с каждой секундой. Моник уставилась на гниющие фрукты – это были яблоки и бананы, которые уже почти полностью превратились в кашу, так что стала видна их коричневатая разложившаяся мякоть. Коричневатое разложившееся мясо… Тиканье часов и жужжание мухи слились вместе в оглушительный рев. Сила звука до боли давила на уши Моник – она стала невыносимой, проникла ей в голову и ревела так, что казалось, голова у нее вот-вот треснет. Женщина удивилась, что оконные стекла до сих пор не лопнули. Удивилась, что стены не покачнулись. Что мир не обрушился, хотя произошло самое ужасное. Она начала кричать. 6 Она ни разу не остановилась, чтобы отдохнуть. Рядом с ней на пассажирском сиденье все это время лежала бутылка с минеральной водой, из которой она время от времени пила по глоточку, пока вода не закончилась. Странным образом ей ни разу не захотелось в туалет, и только когда она вышла из машины на Па-д’Уйе, то заметила, что ей срочно нужно облегчиться. Женщина присела за кустиком и отметила при этом, насколько у нее все затекло от долгого сидения; она двигалась, как старуха. Наконец Лаура подошла к одному из столов для пикника и посмотрела вниз, на тысячи светящихся огоньков в бухте Кассис. Было около половины одиннадцатого, вечер был прохладным и облачным, а здесь, наверху, дул ветер, от которого становилось зябко. Ей надо надеть куртку, но она все равно собиралась пробыть здесь лишь пару минут. С этого места Петер последний раз позвонил ей. Здесь нить обрывалась. Здесь он два дня назад – неужели всего два дня? – стоял и смотрел на ту же бухту, на то же море, что и она сейчас… Если это было на самом деле так. Если он вообще здесь был. С той поры, как мир Лауры обрушился, едва ли осталось еще хоть что-то, во что она могла верить, но после того, как Анри Жоли подтвердил, что Петер был в «У Надин», многое свидетельствовало в пользу того, что до этого ее муж был на плато. Где-то он должен был остановиться, чтобы позвонить – Петер никогда не говорил по телефону во время езды, – тогда почему бы и не здесь? Во всяком случае, на это место он мог бы заехать почти автоматически. Здесь они каждый раз стояли и наслаждались первым видом, открывающимся на море, если ехали по этой трассе вместе. Интересно, имело ли это для него такое же значение, как и для нее, – этот полюбившийся ритуал, который соблюдали только они двое? После всего, что произошло, это показалось Лауре сомнительным. «Если б он меня любил, – подумала она и глубоко вдохнула воздух, который здесь был намного мягче, чем дома, – то у него не было бы этих выходных дней с другой женщиной». А возможно, этих выходных было множество. Или тайных обеденных часов, если она жила во Франкфурте или часто там бывала. Или командировок… Как долго все это длится? Почему Лаура ничего не замечала? Но в конце концов, ведь мимо нее полностью проходили все его финансовые авантюры. Лаура призадумалась, вспоминая, как в последнее время у нее обстояло дело с деньгами: большие счета она всегда отдавала Петеру, а он, вероятно, частенько их не оплачивал. Для своих собственных нужд у нее был небольшой счет, на который муж время от времени, весьма нерегулярно, переводил деньги. Уже довольно долго туда ничего не поступало, и активы на счету Лауры существенно сократились, но ее это не волновало, потому что она исходила из того, что ей достаточно будет сказать Петеру одно-единственное слово, и поток денег снова придет в движение. А если б этого не случилось, у нее была еще кредитная карточка на один из счетов Петера, хотя по ней Лаура уже давно не закупалась. Если эта карточка заблокирована, то она этого и не заметила. Как Спящая красавица. Она была настоящей Спящей красавицей. Окруженной розами, в плену у столетнего сна… За все время после исчезновения Петера Лаура еще ни разу не плакала, и даже в этот момент она не испытывала такого желания, что было для нее весьма необычным. Обычно глаза у нее чуть что, так сразу были на мокром месте, и она быстро начинала плакать по причинам, которые были намного ничтожнее теперешней. И вот она стояла здесь, на том месте, с которым ее связывали самые романтические воспоминания, а ее глаза оставались ясными и сухими. Вблизи от нее страстно целовались в машине двое мужчин, но Лаура едва замечала это. Она словно вела внутренний диалог с человеком, которого, как она считала, знает и который оказался совсем другим. Здесь ты стоял. Говорил со мной по телефону. Ты сказал, что устал. Неудивительно, подумала я, после такой длительной поездки. Сегодня я знаю, что ты показался мне не уставшим – возможно, это и было то, что вызвало во мне чувство беспокойства и угнетенности. Ты казался скорее напряженным и нервным. Предстоящие гонки на паруснике с Кристофером были чем-то, что обычно делало тебя счастливым, уравновешенным и радостным. Но тогда от тебя не исходило ни малейшей радости. Тебе было плохо. Ты намеревался встретиться со своей любовницей и скрыться с ней, а свои долги и ничего не подозревающую жену просто стряхнуть с себя. Ты стоял здесь и казался себе самому чудовищем и неудачником – и именно таким ты и был и остаешься. Ей так хотелось, чтобы она смогла почувствовать этот холодный приговор, который только что мысленно произнесла… Но она была еще далека от этого. Ей придется пройти через длинный путь печали, затем через путь, полный ненависти и презрения, и лишь потом – когда-нибудь, возможно – она сможет думать о Петере с хладнокровием и без эмоций. На этом пути между будущим и настоящим пролегал ад. …Спустя полчаса Лаура уже открывала дверь в их загородный домик. Это был маленький дом в квартале Колетт, окруженный плавно восходящим склоном, на террасах которого рос виноград. Квартал относился к Ла-Кадьеру, но располагался за его пределами, и отсюда была хорошо видна гора, на которой и стояло само селение, хотя путь туда пешком занял бы все двадцать минут. Колетт располагался немного обособленно, и через него проходила только одна частная дорога. Участки там были большими и ограждались высокими заборами, большинство жителей имели собак. Несмотря на то что количество взломов на Лазурном Берегу сократилось, люди здесь все же по-прежнему серьезно заботились об охране своей собственности. Если б Лаура следовала своему внутреннему чувству, она с удовольствием и сразу же поехала бы к Анри и Надин, потому что, насколько ей было известно, «У Надин» было первым местом, где остановился Петер. Но там сегодня выходной день, о чем она вспомнила по дороге, и ей было неудобно в это время появиться в кафе по личным обстоятельствам. Придется потерпеть до завтрашнего утра. Уже при входе в дом Лаура поняла, что в нем никто не бывал с тех пор, как они с Петером были здесь летом. Повсюду царили тишина и нетронутая пыль. Тем не менее женщина прошла по всем комнатам, чтобы еще раз убедиться в этом, – но то, что она увидела, только подтвердило ее первое впечатление. Кровати не были застланы постельным бельем, на идеально сложенных одеялах и подушках не было ни сгибов, ни вмятин. Здесь точно никто не ночевал. На кухне не нашлось ни грязной чашки, ни использованной тарелки или ложки, в ванной не было взятого из шкафа и использованного полотенца. На столах, стульях и полках виднелась пыль. Петер в дом не входил. На эту ночь уже не было смысла открывать тяжелые оконные ставни, и фрау Симон так и застыла в забаррикадированных комнатах, вдыхая тяжелый, спертый воздух и стараясь упорядочить свои мысли. Зачем Петер сюда поехал? Связано это как-то с той женщиной? Откуда ей знать, что она была француженкой? Это может быть и банальная франкфуртская связь, которая завязалась в одном из почасовых гостиничных номеров в районе Рейн-Майн. В то время, когда он не проплачивал ей выходные в Перуже. Пришла ли ей в голову мысль о француженке из-за Перужа? Но, может быть, Петер выбрал это место только из-за того, что был безнадежным франкофилом («В конце концов, меня он тоже всегда тащил в эту страну», – подумала Лаура), или потому, что у него действительно были дела в Женеве, но не такие уж обширные, а как раз такие, чтобы оставалось достаточно времени для романтических выходных. Они даже могли вместе выехать из Франкфурта. Но зачем Петер поехал теперь в Прованс? Это не обязательно должно быть связано с ней, подумала фрау Симон. Может быть, та женщина была просто мимолетным увлечением. Может быть, она никакой роли больше не играет. Может быть, Петер поехал сюда, чтобы еще раз увидеть эту страну, которую он так любил… Может быть – внезапно Лауру словно ударило током – он вообще не намеревался скрываться. Может быть, он просто хотел уйти в подполье. Ведь она никогда не подозревала, что он хотел сбежать за границу. Это предположение высказала Мелани, а Лаура приняла его без всяких сомнений. Конечно, еще и потому, что оно прозвучало вполне убедительно. Но это еще не значит, что все действительно так! «Я слишком драматизирую эту связь, – подумала Симон и заметила, что от этой мысли ее боль немного утихла. – Правда такова, что Петер просто впал в панику из-за своих долгов. Он просто спрятался, он ищет покоя и одиночества, ему надо все обдумать. Он должен обмозговать, как преподнести мне то, что в финансовом отношении нам пришел конец. Что нам придется продать оба наших дома. Что придется начать все сначала, причем с самого малого». Она вдруг совершенно уверенно почувствовала, что ее муж где-то рядом. Он, конечно, не стал уединяться в этом доме, в непосредственной близости и в пределах досягаемости. Возможно, отсиживается в каком-нибудь отеле или на съемной квартире. Но и оттуда ему надо было куда-то выходить. Лаура знала, где он обычно гулял, знала местечки, которые он особенно любил. В ближайшие дни они встретятся. И тогда она поговорит с ним. «Теперь я смогу опять работать, – подумала она и почувствовала от этой мысли почти радостное сердцебиение. – Как это говорится? В каждом кризисе имеется возможность позитивного развития. Мы с Петером после всего этого уже не будем теми же людьми, что прежде». На следующий день она начнет его искать. Вторник, 9 октября 1 Надин как раз собиралась выйти из дома, когда ее окликнул Анри: – Ты куда? Его голос звучал не столько резко, сколько испуганно, и женщина обернулась. Она только что слышала, что муж был в ванной и брился, и была уверена, что он не заметит ее ухода. А теперь он стоял в маленькой прихожей около кухни, которая вела к заднему выходу. На лице у Анри была пена для бритья, а в руке – помазок из барсучьей шерсти. На нем были трусы и футболка, а его темные волосы были еще взъерошены после ночи. «Какой красивый мужчина!» – подумала Надин, и эта мысль была такой же верной, как и та, вчерашняя, когда она внезапно осознала: «Какой же он старый! Какой красивый, но слабый мужчина!» – Мне что, теперь нужно отчитываться, когда я ухожу из дома? – спросила Надин в ответ. – Я думаю, что это вопрос вежливости, когда перед уходом информируешь своих близких, – ответил ее супруг. – Я хочу прогуляться. Просто прогуляться. Можно? Анри оглядел жену сверху донизу. Надин знала, что он наверняка не думал о том, что она красива. Не в это утро. Она видела себя в зеркале – и нашла, что сегодня была непривлекательна, как никогда раньше. Даже когда болела – что было редким случаем при ее крепком здоровье, – она не выглядела так плохо. «Разбитой, – подумала Надин о себе несколько минут назад. – Я выгляжу разбитой». Она нырнула в свой спортивный костюм, туго стянула сзади свисающие пряди волос и отказалась от туши для ресниц и помады, что было для нее совершенно непривычно. Раньше друзья подшучивали: «Надин всегда накрашена, даже если она отправляется чистить туалет». Ее светский внешний вид был частью ее натуры, но теперь все это казалось ей ненужным и несущественным. – Конечно, ты можешь прогуляться, когда только пожелаешь, – мягко произнес Петер. – Спасибо, – ответила Надин. – Я могу сегодня в обед на тебя рассчитывать? Ты поможешь мне? – Почему ты не спросишь об этом свою любимую Катрин? – Я спрашиваю тебя. – Я вернусь самое позднее в одиннадцать. Этого достаточно? – Конечно, – снова кивнул Петер и на этот раз добавил. – Спасибо. Его жена покинула дом, не произнеся больше ни слова. 2 Катрин Мишо критически разглядывала себя в зеркале. Пик угревой атаки, случившейся в субботу, прошел, и теперь прыщи начали отшелушиваться. Она выглядела плохо, но уже не так плохо. Если использовать много макияжа и приложить побольше усилий, она могла бы… Эта мысль вызвала в Катрин неприятные воспоминания. Три года назад, когда она опять, в который уже раз, достигла низшей точки душевного кризиса и ей казалось, что она не вынесет больше своего постоянного одиночества – и тем более перспективы на пожизненное одиночество, – она ответила на объявление о знакомстве в газете. Текст ей понравился: мужчина писал, что он не очень привлекателен и тоже не ищет красавицу, что ему нужна просто сердечная и романтически настроенная женщина. Он пережил несколько разочарований и сможет оценить, если женщина прежде всего будет искренней и верной. Мишо показалось, что она подходит по всем критериям: она не была, бог свидетель, красавицей, но зато у нее было доброе сердце и – пусть и довольно сильно скрытые горечью и тщетностью надежд – романтические чувства. За свою верность и искренность Катрин могла поручиться – каким соблазнам может подвергнуться такая женщина, как она? Мишо написала автору объявления под зашифрованным номером, но не стала прикладывать к письму свою фотографию, сообщив, что на данный момент у нее нет свежего снимка и что она не хотела выдать себя за более молодую, если приложит старое фото. Это был, как ей казалось, удачный ход, поскольку он позволил ей выглядеть честной в глазах нового знакомого. На третий вечер тот мужчина позвонил ей. В этот же день у нее после длительной – слишком длительной – фазы затухания опять наступило обострение. Угревая сыпь атаковала ее с особой свирепостью: и на шее, и на груди и животе, и на спине. Она была похожа на монстра. – Я живу в Тулоне, – сказал мужчина, представившийся Стефаном Матье, – в общем, недалеко от вас. Мы могли бы встретиться завтра вечером.