Она была уверена, что найдет Петера и что даже если им придется выяснять некоторые неприятные вопросы, это еще не станет концом их отношений. В «У Надин» еще не было посетителей. Услышав, что на кухне кто-то есть, Лаура позвала: – Надин? Анри? Через некоторое время в зал вышел Анри, и фрау Симон немного испугалась, увидев, как плохо выглядит хозяин кафе. Он был, как всегда, загоревшим и красивым, но под глазами у него залегли тени, в движениях читалось что-то суетливое, нервозное, а на лице лежал отпечаток боли и глубокой озабоченности. Раньше Лаура всегда видела этого вечного красавчика улыбающимся, но теперь он выглядел так, словно был в глубоком отчаянии. – Лаура! – удивленно воскликнул Анри. На нем был большой разноцветный фартук – единственное, что было на нем радостным, – и он вытирал о него свои измазанные помидорами руки. – Ты откуда? Лаура улыбнулась ему беспечной улыбкой, хотя на самом деле чувствовала себя далеко не так радостно. – Так как Петер не едет ко мне, то я решила сама его навестить. Или того лучше: поискать его. Он здесь еще появлялся? – Нет. Но в воскресенье мы наткнулись на его машину. Она припаркована примерно в двухстах метрах отсюда, у трансформаторной будки. – Что? – Ну да, по всей вероятности, он уехал отсюда не на машине. – Но… «У Надин» находится на приличном расстоянии от Сен-Сира! Ему никогда не пришла бы в голову идея отправиться отсюда пешком! Жоли пожал плечами: – Однако его машина стоит тут. – Значит, и он должен быть где-то здесь! Анри снова пожал плечами: – Здесь его нет. – Может быть, он в том отеле, в начале улицы? – предположила Лаура. В самом начале дороги, ведущей к «У Надин», перед обширным парком была одна гостиница. Жоли покачал головой. – Она закрыта с первого октября. Петер не мог там остановиться. – Он снова стал суетливо тереть руки о фартук. – Послушай, Лаура, я сожалею, но мне надо опять на кухню. Уже начало одиннадцатого, а с двенадцати здесь начнется такая суматоха… Мне нужно еще многое подготовить. Я совсем один и могу только надеяться, что Надин вернется к одиннадцати. У фрау Симон создалось впечатление, что вопрос о судьбе Петера хозяина кафе совершенно не волнует, и это сильно ее разозлило. Она с Петером были многолетними посетителями и друзьями Анри и Надин, и она посчитала, что Анри мог бы проявить немного больше усердия. – Может быть, ты можешь еще что-нибудь вспомнить? – спросила Лаура. – Что-нибудь, что бросилось тебе в глаза в Петере. Что-то необычное или особенное? – Нет, собственно, ничего. – Анри немного помедлил. – Если только… – Да? – У него был с собой портфель. Это бросилось мне в глаза. Мне показалось странным, что он потащил с собой портфель. Но с другой стороны… может быть, это вообще ничего не значит. Или там были какие-то бумаги, которые он не хотел оставлять в машине. – Портфель… – Лаура, мне действительно нужно… Фрау Симон холодно посмотрела на собеседника. – Я посмотрю, где машина, – коротко сказала она, после чего повернулась и оставила Жоли стоять посреди зала с его кричащим разноцветным фартуком и нервозными руками. Машина была заперта; она выглядела так, будто ее владелец вернется в любую минуту. На сиденье рядом с водительским Лаура увидела папку, а на полу возле сиденья стоял красный термос, который она наполнила ему чаем в то утро, в день отъезда. На заднем сиденье лежала дождевая куртка Петера и две дорожные сумки, а под ними – его спортивная обувь. Снаряжение – вернее, часть снаряжения для запланированных парусных гонок. Которые он и не намеревался устраивать. Которые являлись лишь частью игры в прятки. «Мне надо еще раз поговорить с Кристофером, – подумала Лаура. – Он ведь должен был удивиться, что Петер не позвонил ему, как обычно, чтобы договориться на осень. Или между ними все же состоялся разговор? Может, Петер объяснил Кристоферу, почему в этом году их традиционная встреча не состоится?» В воскресенье утром Кристофер Хейманн был слишком болен с похмелья, чтобы о чем-то вспомнить или дать ясный ответ, но позже она попытается поговорить с ним еще раз и, может быть, застанет его в лучшем состоянии. Лаура знала, что он мог иногда выпить немного лишнего, с тех пор как от него ушла жена с детьми, но алкоголиком Хейманн не был. Он лишь пытался время от времени уйти в забытье. Оставленная на улице машина, которая, вероятно, с субботнего вечера не сдвигалась с места, полностью сбивала Лауру с толку. Если Петер не находился где-то поблизости – а все говорило именно об этом, – он должен был каким-то образом отсюда уехать. На автобусе? Но зачем ему нужно было садиться на автобус, если у него была машина? Да и ходил ли здесь вообще автобус, и если да, то в какое время и куда? Если сама она этого не знала, то и Петер тоже не знал – он практически никогда не пользовался общественным транспортом. А если он взял такси? Но почему, почему, почему?.. Оставалась еще одна возможность, но Лаура боялась рассматривать ее. Могло быть так, что кто-то приехал на другой машине и забрал Петера. А это, опять же, могло указывать на женщину – на ту персону, с которой он провел выходные в Перуже и, вероятно, еще много других выходных в иных местах. Если дело обстояло так, то «У Надин» было бы местом их встречи. И Петера забрали бы с улицы… чтобы Анри и Надин ничего не заметили. Поэтому его любовница и не заходила в заведение. Лауре не хотелось развивать эту мысль. Такие предположения причиняли ей слишком большую боль. Должно было быть какое-то иное объяснение. Сначала она попросит Анри помочь ей открыть машину. Ей надо было заглянуть в багажник, взял ли Петер с собой вещи. Может быть, это поможет ей сделать дальнейшие выводы. 5 Надин провела какое-то время в кафе «Две сестры», принадлежавшем, правда, не двум, а трем сестрам, которые в прошлом были проститутками. У них работала кухарка, которая делала фантастические блинчики, но в это утро Надин пила только кофе. Ее желудок был словно зашнурован. Когда она наконец встала и расплатилась за кофе, было уже почти половина одиннадцатого – оказалось, что она просидела целый час, уставившись в пространство перед собой. Она обещала Анри вернуться в одиннадцать, и ей следовало бы сейчас подумать о том, чтобы потихоньку двигаться к дому, но от одной только мысли об «У Надин» она почувствовала себя еще несчастнее и подумала, что, наверное, начнет кричать, если встанет там на кухне и начнет нарезать овощи для пиццы или накрывать столы в зале. «Наш маленький мир», – сказал однажды Анри об их заведении. Это прозвучало с любовью и гордостью, но его жене стало тошно от этого. Ей всегда хотелось в большой мир, по-настоящему большой мир, в котором жили интересные люди и ни один день не походил на другой. Если Анри устраивает этот маленький мир, то пусть и наслаждается им сам. На этом пути она не хотела следовать за ним. Но как уйти с этой дороги? У Надин не было собственных денег, она ничему не обучилась. Она всегда могла рассчитывать только на мужчин, а мужчины в большинстве случаев оказывались ненадежными. Надин шла по набережной; ветер постоянно бросал волосы ей в лицо, а она сердито приглаживала их. Наконец залезла в карманы своей куртки, но у нее не оказалось с собой ни резинки, ни заколки. Да и неважно. Теперь ей на глаза вновь набежали слезы, и хорошо, что волосы скрывали их. У нее не было с собой даже носового платка, и она громко шмыгнула носом. Ей хотелось по-настоящему выреветься, сильно, как в воскресное утро в доме ее матери. Но это было исключением, и так легко не повторится. Надин вообще не была склонна к тому, чтобы давать волю своим страданиям. В крайнем случае, ее глаза лишь наполнялись слезами, как сейчас, да и то это были скорее слезы раздражения и гнева. То, что действительно причиняло боль, засело глубоко в ней в виде большого тяжелого комка, неподвижного и не поддающегося разрушению. Она не могла к нему подобраться, и он не выходил наружу – просто сидел там, как жирная старая жаба, и становился все толще, чтобы когда-нибудь заполнить ее всю, целиком. Тогда от нее ничего больше не останется. Внезапно Надин столкнулась с идущей навстречу женщиной. – Извините, – промямлила она, погруженная в свои мысли. – Ты свою собственную мать не узнаёшь, – произнесла Мария Иснар, качая головой. – Я машу тебе уже столько времени, но ты не реагируешь! – Она оглядела свою дочь. – Каждый раз, когда я тебя встречаю, ты выглядишь все хуже. Что с тобой происходит? Надин проигнорировала этот вопрос. – А что ты здесь делаешь? – спросила она вместо ответа. Ее мать настолько редко покидала свой одинокий дом, что привести ее сюда могло лишь какое-то чрезвычайное событие. Мария указала на свою сумку и сказала заговорщически низким голосом: – Здесь аэрозольный баллончик со слезоточивым газом. Я только что купила его себе. Для самозащиты. – С каких это пор ты думаешь о самозащите? Мария уставилась на свою дочь. – Да ты разве еще не знаешь? Даже я в своем уединении… – Что, мама? – В Шмэн-де-ла-Клер нашли женщину. Убитую. И ее четырехлетний ребенок тоже мертв. Убийца, вероятно, застал обеих спящими. Женщина вроде бы еще пыталась добраться до окна в своей комнате, но он оказался быстрее. – Мария заговорила еще тише: – Он задушил ее веревкой. Ночная рубашка была вся порезана ножом на клочки. Изнасиловал он ее или нет, должны еще выяснить. Собственные проблемы Надин на мгновение отошли на задний план. – О боже! Да это ужасно… Ты говоришь, в Шмэн-де-ла-Клер? Дорога в это местечко шла за пределами города, но относилась к Сен-Сиру. Дома там располагались на большом расстоянии друг от друга, отдельно между полями, и к каждому из них можно было добраться лишь по длинным и ухабистым частным тропинкам. Это была волшебная местность – широкая, светлая долина, где Надин никогда не одолело бы одиночество, как дома в Ле-Боссе. И вот теперь в эту милую идиллию проник такой неописуемый ужас… – Уже знают, кто это был? – спросила Жоли. – Нет. Об этом сумасшедшем ничего не известно. Мне позвонила наша соседка, Изабель, ты ее знаешь, – та, что иногда делает для меня покупки. – У Марии была целая сеть людей, выполнявших для нее те дела, которыми сама она была не в состоянии заниматься. – Изабель довольно много об этом знает. Это Надин не удивляло. Изабель была первоклассной сплетницей. Каким-то таинственным образом ей всегда удавалось первой узнать все новости. – В общем, в доме якобы ничего не пропало, – продолжала Мария. – Сумка жертвы стояла посреди зала, с деньгами и кредитными карточками, но никто ее даже не открывал. То же самое со шкафами и выдвижными ящиками. Преступник или преступники пришли только для того, чтобы убить. – Она содрогнулась от собственной формулировки. – Только для того, чтобы убить… – А кто стал жертвой? – спросила Надин. – Кто-то из местных? – В той стороне стояло много дачных домов, поэтому ее вопрос был вполне уместным. – Нет. Она жила в Париже. Молодая вдова с четырехлетней дочерью. Муж умер от рака крови, когда она была беременна. – Изабель, видимо, удалось вытащить на свет все детали случившегося. – Она якобы была очень… очень состоятельной. Ей не нужно было работать. Нелюдимая, депрессивная личность, так говорит Изабель. Она вела такой уединенный образ жизни, что в Париже, видимо, ни одна душа не заметила, что она не вернулась в конце сентября, как было запланировано. Дело в том, что она как раз собиралась уехать. Понимаешь? Десять дней она лежала задушенная в своем дачном доме, и никто не заметил ее пропажу! – Марию передернуло, и она добавила с мрачной миной: – Ну да, у меня все было бы точно так же. Я могла бы долго лежать мертвой, прежде чем кто-нибудь это заметил бы! – Ах, мама! – запротестовала Надин виновато, потому что эти слова ее матери были правдой. – У тебя ведь есть я! – Ты, бывает, по две недели не звонишь. А у меня появляешься еще реже… Нет-нет! – Мария подняла руки в протестующем жесте, заметив, что Надин уже открыла рот, чтобы защищаться. – Это не упрек. У тебя, конечно, собственная жизнь, и ты не можешь обременять себя еще и своей старой матерью. – Я должна была больше заботиться о тебе, – сказала Надин. – Я исправлюсь. Эта мысль повлекла за собой другую, еще более мрачную. Жоли поняла, что заботиться о матери означает остаться в этом городе. Продолжать вести ту жизнь, что она сейчас вела. Принять печь для пиццы как судьбу. Принять зал с туристами среднего пошиба. Принять Анри с его маленьким миром.