Пэдди отбросил простыню и одеяло, встал с кровати и почувствовал неровность коврика, который сделала своими руками его сестра, участвуя в проекте «Ремесла» в ее педагогическом колледже. Коврик был слеплен непрофессионально – Изольда была очень далека от любой формы ремесленных искусств. Красные, розовые, фиолетовые ленты неуверенно плутали по всей длине, то напоминая толстые огурцы, то вдруг становясь похожими на тоненькие карандашики; нити разных цветов путались между собой, бессовестно влезая на чужую территорию и непонятным образом прокладывая себе путь. Алая бахрома по краям была подрезана криво и походила на всклокоченную неровную челку на рисунке дошкольника, который изобразил свой автопортрет. Но Пэдди коврик нравился. Ему была мила эта очаровательная нелепость, а на некоторые несовершенства он не обращал внимание. Главное, его сделала Изольда, которую он любил. Она сидела в крошечной сырой квартирке, в которой они тогда жили в Лимерике, ругалась, пытаясь проткнуть грубую ткань тупой иголкой, и постоянно делала перерывы, чтобы быстро почесать лицо. «Я уже чешусь как ненормальная от этой проклятой работы». А потом она снова склонялась над недоделанным ковриком, который расползался цветным пятном на ее коленях. Пэдди зевнул, снял с себя серую футболку и бросил ее на кровать. Потом подцепил большими пальцами рук резинку от шорт, стянул их с себя и оставил валяться на полу. После чего проследовал в ванную комнату, вытащил шланг от электрического душа и включил воду. Пэдди стоял под теплыми потоками, позволяя им намочить и расплющить волосы на голове, чувствуя, как вода струится по груди, животу и стекает по ногам. Когда он потянулся за гелем для душа, ему вдруг показалось, что он услышал приглушенный крик. Пэдди замер, держа тюбик в руке и высунув голову из потока воды. Снова крики, одиночный длинный визг, скрежет тормозов и – ба-бах – звук взорвавшегося автомобиля. Все слишком драматично, чтобы исходить откуда-нибудь еще, кроме как из телевизора мистера Кеннеди, расположенного за стеной. Пэдди выдавил на руку гель и взбил его в мыльную пену, которой принялся растирать шею, плечи, подмышки, грудь, живот, бедра и все, что было между ними. Мэй O’Каллахан. Горячая вода продолжала литься. Ванная начала наполняться паром с нежным яблочным ароматом. Филип Он схватил деревянную ручку и начал трясти ее снова и снова. Дурацкий маленький колокольчик затренькал в его руке. Разве кто-то может это услышать? – Мэй? Где его завтрак? Она не должна заставлять его ждать, ведь он пожилой человек. Особенно если он уже давным-давно проснулся. – Мэй? Филип раздраженно закашлял и с трудом вылез из кровати. Эти подушки слишком плоские – как ему может быть удобно в кровати, если ему не на что опереться? Он неуклюже уперся в них локтем. Открылась дверь, и появилась Мэй, неся поднос. – Доброе утро. Как спалось? Каждый раз с одним и тем же вопросом, каждый раз делает вид, будто ее интересует ответ. Филип заворчал и демонстративно посмотрел на поднос. – Вот, пожалуйста. – Она поставила поднос на одеяло. – Поправить подушки? Она подошла, чтобы их поправить, но он нетерпеливо отмахнулся. – Все с ними нормально. Снова вареное яйцо. Он надеялся, что на этот раз оно хотя бы не было сварено вкрутую, как в прошлый. И тост снова нарезан этими дурацкими узкими ломтиками, как будто он маленький мальчик. Она налила чай из маленького чайника. – Сегодня сыро. Как будто он сам не слышал, что идет дождь, как будто он был не только старым и беспомощным, но еще и глухим. Он взял нож и срезал верхнюю часть яйца. На палец капнуло желтым – это хорошо. Он посмотрел на поднос, а потом взглянул на Мэй. – Соль? Она снова забыла. Такая простая вещь, а она никак не может запомнить. Он приложил все силы, чтобы сохранить спокойное выражение лица, и ему удалось сдержать вздох. – Извини. Филип слушал торопливый топот ее шагов на лестнице и с горечью вспоминал завтраки, которые ему готовила Эйдин. Нежная овсяная каша, сверху политая ложечкой джема из черной смородины. Каждое воскресенье – две жирные сосиски, которые он разрезал вдоль и ел вместе с толстыми кусками свежеиспеченного, еще теплого, только что из печки, домашнего черного хлеба, сдобренного томатной пастой. Или, как ни странно, селедка, восхитительно соленая, компанию которой на тарелке составлял жареный на гриле томат, разрезанный пополам. Картофельная запеканка, запеченная до золотистой корочки, сверху – кусочек масла, немного соли и горчицы. От воспоминаний у Филипа потекли слюнки. Он посмотрел вниз на маленькое белое яйцо, важно торчащее из фарфоровой патошницы, и издал тяжелый вздох. Достаточно громкий для того, чтобы Мэй, которая как раз заходила в комнату, его услышала. Мэй Она убрала остатки завтрака, вытряхнула влажное кухонное полотенце и повесила его на ручку плиты. Потом выглянула в большое окно, находящееся над раковиной, как всегда внимательно изучила сад, но Одинокого Джорджа под дождем не оказалось, что было, в общем-то, ожидаемо. Собиралось ли небо проясняться? По большому счету это не имело значения, у Мэй было все необходимое для любой погоды. С крючка на задней двери она сняла желтый дождевик и положила его поверх рюкзака, в котором находились зеленые резиновые сапоги и непромокаемые штаны, садовые перчатки, лопатка, садовая вилка, секатор и синяя пенка на тот случай, если придется работать, стоя на коленях. Мэй намазала маслом два кусочка хлеба, положила между ними толстый ломоть ветчины и приправила майонезом. Смешно, конечно, не приходить на обед домой, когда работаешь всего через два дома, но и одного приема пищи в компании его мрачной старой физиономии ей было более чем достаточно. Гораздо приятнее съесть сэндвич на ходу. Она прикрыла веки и почувствовала сухость в глазах. Вода в стакане на тумбочке осталась нетронутой, как, впрочем, и всегда. Его не волнует то, что он заставляет ее бегать по лестнице туда-сюда, чтобы принести эту чертову соль, его не волнует то, что соль плохо влияет на его давление. Обслужи его правильно, если… Нет, она не должна так думать; маме это не понравилось бы. Мэй почувствовала знакомый прилив грусти, когда вспомнила о матери, которую похоронила восемнадцать месяцев назад. Она дотронулась до маленькой молочно-белой ракушки на золотой цепочке, которую носила на шее. Каким-то образом это всегда успокаивало. Такая красивая вещица, такая нежная. В сотый раз Мэй захотелось узнать, кто же сделал ей этот подарок. Она услышала звук поворачивающегося во входной двери ключа. Пэм, точно вовремя, как всегда. – Привет, я пришла. Голова Пэм появилась из-за кухонной двери. – Доброе утро, Мэй. Ужасная погода. – Пэм сняла свой сухой пиджак и повесила его на спинку стула. – Убедись, что ты надежно упакована. Мэй улыбнулась. – Естественно, остальным же не так повезло, как тебе с твоим водителем. Каждое утро муж Пэм, Джек, подвозил ее на работу. – И то верно. – Пэм рылась в своей сумке. – Я принесла тебе рецепт лосося, про который рассказывала – изучи его, посмотрим, что ты скажешь. – Отлично, спасибо. Мэй без энтузиазма планировала на вечер предстоящего воскресенья ужин для Филипа. Он не заслуживал, а вероятно, и не хотел никакого празднования, но она не могла оставить незамеченным его восьмидесятилетие. Скромный ужин, только члены семьи – и Ребекка, которая обычно не нуждалась в приглашении на подобные мероприятия, – и, разумеется, Хильда, тетя Мэй, если та сможет. Хильда была одной из немногих, кому удавалось неплохо ладить со своим зятем. Пэм, конечно, тоже будет присутствовать, поскольку поможет готовить ужин. Мэй умела многое, но вот готовка не была ее сильной стороной. Она подняла рюкзак. – Ну все, я ухожу. Удачи с брюзгой. Пэм улыбнулась. – Все будет в порядке. Поговорим с тобой завтра. Бернард Он нагнулся, поцеловал Шона в голову – какие шелковистые волосы – и провел тыльной стороной ладони по его небритому подбородку. – Не перетрудись сегодня – полегче с количеством слов. – Ха-ха. – Шон бросил кусок банана себе в тарелку и потянулся за мандарином. – А ты не забудь купить пармезан. – Он произносил «пар-ме-зааан», что, по секрету, забавляло Бернарда. Проходя по тропинке через сад, Бернард заметил Мэй, которая выходила из ворот соседнего дома. – Так, мисс О’Каллахан, какую шалость вы замышляете сегодня? – Утром – работа в саду, а после обеда – мытье окон: как видишь, никаких шалостей. – Мэй посмотрела на небо. – Знаешь, я думаю, дождь прекращается. Как Шон? – Такой же, как всегда – талантливый, эгоистичный и прекрасный, – и все еще влюбленный в меня, хвала небесам. Одинокий Джордж передает привет. Мэй улыбнулась. – В самом деле? – Конечно, скучает по тебе как ненормальный. – Бернард посмотрел на часы. – Ого, мне пора бежать, поболтаем позже. Если вечером ты ничем не занята – не считая, конечно, прогулки с этими твоими животными, – заскакивай на бокал вина. В полвосьмого. – Думаю, у меня получится, спасибо, Бернард.