Он побежал, а я чуть отстал, подгоняя его словами. Мне в таком темпе бежать было просто неудобно, я привык к более скоростному способу передвижения, но приходилось подстраиваться, потому что заставить человека что-то делать можно только в том случае, если он в состоянии это выполнить. А бежать быстрее для пленника было, как я понимал, то же самое, что летать. Попытаться можно, но результата не будет. И я нервы ни себе, ни ему портить не стал. Приказ остановиться я дал тогда, когда у него уже ноги стали цепляться одна за другую. Но вовсе не потому, что пожалел пленника. Просто мы уже вышли на рубеж следующего просмотра дороги. Отсюда, кстати, и здания фермы были видны. Именно с этой точки я в первый раз и увидел своего нынешнего узника, сиявшего теплотой своего тела в окулярах моего бинокля. Осмотр показал, что поблизости никого нет, но никого не было уже и на ферме. Значит, Пехлеван, обнаружив пропажу часового, увел куда-то свой отряд. Может быть, местных жителей распустил по домам, а остальных отправил в горы? Это возможный вариант, хотя мне лично Пехлеван казался более решительным командиром, и я предполагал, что он постарается всячески обострить ситуацию. –  Ну что, молодой человек, куда твой Пехлеван сбежал? Знаешь? Пленник что-то промычал. Мне показалось, что он матерился, не открывая рта, и оттого его мычание напоминало не мычание коровы, а легкое рычание собаки, лежащей перед хозяином с костью в зубах. Поэтому я, чувствуя себя хозяином положения, все же был настороже, когда отворачивался или поднимал к глазам бинокль. Это была выработанная и за время службы плотно укоренившаяся привычка. Как оказалось, вырабатывал я эту привычку не зря. Опустить бинокль, одновременно обернуться и сделать шаг в сторону я успел вовремя. Пленник уже стоял на коленях и из этого положения пытался нанести мне удар ножом. Нож был небольшой, с широким и острым лезвием, сверкнувшим под звездами. Будь лезвие длиннее или сумей парень подняться раньше, он мог бы меня достать. Однако у него ушло слишком много времени на то, чтобы разрезать веревку. Он попытался это сделать, наверное, сразу, как я в первый раз поднял бинокль. А поднимал я его трижды. В три захода с веревкой он справился. Но совершить прыжок, одновременно нанеся удар, пленник не сумел. Скакать на коленях вообще-то с непривычки трудно. Он промахнулся и упал, заработал удар каблуком по затылку, а потом моя ступня с силой припечатала его кисть, после чего отобрать у него нож было нетрудно. Чуть труднее было связать концы веревки, чтобы восстановить статус-кво, но я и с этим справился. Парень оправился на удивление быстро. Я сел на ближайший камень и ждал, когда он совсем оклемается, рассматривая тем временем при свете звезд нож. Откуда он взялся, предположить было нетрудно. Я сам обыскивал пленника еще в самом начале. У него ножа с собой не было. С кем он общался? Только с подполковником Лагуном и майором Полтора Коляном. Нож дал кто-то из них, но знали об этом, скорее всего, оба. Спрятать нож можно было только в рукаве. Но я, когда Полтора Коляна вывел пленника на крыльцо, осматривал веревки и прощупывал руки. Тогда ножа не было. Значит, он «пришел» в рукав, когда я на минуту оставил их двоих на крыльце, чтобы сказать пару слов Александру Игоревичу. Таким образом, можно допустить, что Лагун здесь ни при чем, а вся инициатива исходила от майора. Стоило понять и разобраться, из каких побуждений Полтора Коляна решил сделать мне такую гадость. В отместку за поражение в борьбе руками? Это очень сомнительно. Не выглядит он таким самолюбивым человеком, которого поражение сильно обидело. Значит, была другая причина. И, скорее всего, именно по этой причине Полтора Коляна хотел пойти в этот рейд вместе со мной. Но что это была за причина, для меня оставалось загадкой. Разгадать ее мне мог помочь пленник, который только-только пришел в себя. Каблук у меня все же не самый мягкий… * * * –  Как тебя, дурака, зовут-то? – спросил я. –  Илдар, – неохотно согласился он с почетным званием, которым я его наградил. –  И зачем же ты себе жизнь, Илдар, осложняешь? – я не спросил, а просто посетовал на его глупость. – Ты узнал меня? –  Что ж не узнать? Узнал. Ты тот спецназовец, который ювелира грохнул. –  Тот самый, кого ты и твой Пехлеван обманули… –  Не обманули, а перехитрили. Военная хитрость не считается обманом. –  Но подлостью быть может, – подытожил я. – Где сейчас Пехлеван? –  Откуда я знаю… –  Не знаешь?… Пусть так. Но ты-то сам куда пойти собирался? Хотел зарезать меня и пойти. Вот я и спрашиваю, куда? –  В село. У меня там дом, мать, отец, жена, сын… –  Значит, ты на ферму идти уже передумал? –  Что мне там делать! –  А что ты там раньше делал? –  Ты не знаешь Пехлевана. Назад он уже не примет. Скажет, что я оставил его без охраны, а он мне свою жизнь доверил. Я же оказался слаб и не смог защитить его. Он не примет меня. Убивать, может быть, и не станет, он не кровожадный, но не простит. А если узнает, что за мной приходил ты, – не простит тем более. Тогда наверняка убьет. Он будет подозревать, что я тебе что-то рассказал. Пехлеван настоящий мужчина и не терпит предательства. –  А ты разве его предал? – удивился я. –  Нет, но… Он посчитает, что предал. –  Значит, он будет не прав, а ты будешь невинной жертвой. Так? Я неторопливо подводил Илдара к нужному мне выводу, но сделать его он должен был сам, хотя и по моей настойчивой подсказке. Может быть, со связанными руками ему хуже думалось, и потому он не спешил с выводами. А мне затягивать беседу не хотелось. Я искал вариант, могущий вывести меня на Пехлевана, но пока его не видел. –  Почему так? – не понял он, с некоторым трудом воспринимая русские формулировки, хотя русским языком вроде бы владел вполне прилично и говорил с незначительным акцентом. –  Потому что убийство невиновного возлагает на убийцу вину. Или ты со мной не согласен? –  Я виноват, что ты меня захватил. Я был плохим часовым, – справедливо признал он. Хорошо, когда человек настолько самокритичен. Такие люди не всегда бывают упрямы. Они иногда и вдумчивыми бывают. Плохо, когда человек не понимает других важных вещей. Мне предстояло это ему объяснить. Причем объяснять следовало не простыми словами, а на примерах, доступных горцу. –  И в этом виноват тоже Пехлеван. Моя категоричность действовала на пленника, я видел это. Я никогда не занимался гипнозом, но наблюдал за сеансами, которые проводили профессионалы, и старался повторять те же нотки в голосе. –  Как так? –  Я, когда был командиром взвода, никогда не посылал на ответственный пост молодого солдата. Просто потому, что солдата необходимо прежде подготовить, а потом ставить ему серьезную задачу. Пехлеван не подготовил тебя как следует, но выставил на пост. Значит, сам Пехлеван как твой командир и виноват. Но и это не главное. Он не задал по поводу моего утверждения никакого вопроса, и уже по одному этому я понял, что сильно озадачил парня. Но я хотел озадачить его еще сильнее и потому продолжил: –  Главное в том, что, даже если бы Пехлеван постарался подготовить тебя, толку в любом случае было бы мало. Он, во-первых, сам слишком плохо подготовлен и ничему научить не может. –  Он был знаменитым борцом, поэтому его и зовут Пехлеван! – Авторитет Нажмутдинова все еще висел над Илдаром театральной люстрой, готовой свалиться в зал, и от этого он чувствовал себя неуютно при любой критике в адрес своего командира. –  А он что, должен был тебя борьбе учить? Или военному делу? Это совершенно разные вещи. Если бы он тебя учил борьбе и выпустил потом на ковер, все было бы ничего. Но как можно научить тому, чего сам не знаешь? Он не должен был выставлять тебя против профессионала. Ты ни при каких условиях не смог бы противостоять мне, даже если бы нашел меня на своем пути связанного, как ты сейчас. Ну разве что у меня и ноги были бы связаны, может быть, ты какое-то время еще сумел бы сопротивляться… –  Почему? – не согласился пленник. – Я тоже не самый плохой воин. –  В любом случае ты не профессионал. Последнему может противостоять только профессионал. Спецназовцу ГРУ ни ты, ни Пехлеван ничего противопоставить не сможете. Даже в «рукопашке». Илдар заинтересовался, хотя в его голосе отчетливо слышалось недоверие. –  Ты смог бы победить Пехлевана в схватке один на один? –  Я просто сделал бы его инвалидом. Меньше, чем за минуту. Я не шутил и не хвастался понапрасну. Я знаю силу своих пальцев, как ее не знает никто другой. И пусть кисть у Шахмардана Саламовича тоже сильная, она выдержит, но другие мышцы силу моих пальцев выдержать не смогут. Тем более горло, до которого я всегда могу добраться за счет своей быстроты. Все же я намного моложе и легче килограммов на тридцать. И я тренирован. Пусть моему пленнику в это не верится, при необходимости я смогу доказать свою правоту. Но Илдар, хотя и видел, как мы состязались час назад с майором, мне не поверил и усмехнулся. Это он зря. –  И тебя, может быть, этим спасу, – сказал я. –  Это как? –  Захочет Пехлеван тебя убить, а ты ему скажешь, что я тебя прислал, чтобы вызвать его на схватку. Один на один. Ты же говоришь, что он мужчина достойный. Если достойный, то согласится. Но это ты придержи на крайний случай. Может, обойдется и так, а я еще успею кое-какие дела сделать. Мне к обстановке присмотреться нужно. Пока не все могу понять. Хотя ты, наверное, можешь мне помочь и кое-что подсказать. –  Извини, Самовар, я тебя не понял. Ты что, раздумал меня расстреливать? – Илдар, кажется, был сильно удивлен. Он все, о чем мы сейчас говорили, похоже, воспринимал как какие-то гипотетические рассуждения. –  Какой дурак тебе сказал, что я собирался тебя расстрелять? –  Подполковник говорил. Сказал, ты отомстить хочешь. И майор говорил. –  А зачем майор тебе нож дал? – прозвучал мой естественный вопрос. –  Ногти чистить, – съехидничал пленник. Меня обрадовало то, что он не сказал, будто майор не давал ему ножа. И ответ его выглядел непроизвольным – по крайней мере, не настолько хитроумным, чтобы подумать, будто он умышленно натравливает меня на майора. –  Ладно, оставим этот вопрос, как говорится, «на потом». Так ты сам из этих мест, из села за фермой? –  Из этих, – согласился Илдар. По тону его голоса я начал догадываться, что мой пленник начал приходить в себя и окончательно осознал, что я не намерен его расстреливать. От этого он стал смелее и наглее. –  А Пехлеван? –  Из нашего района, но из другого села. Он, правда, молодым уехал. В Махачкале жил. Потом вернулся. Детей тренировал, когда сам выступать перестал. В сельской спортшколе. –  Ты тоже у него тренировался? –  Нет, у нас в селе своя спортшкола есть. Там мой отец тренирует. Он когда-то и Пехлевана тренировал, когда тот молодым был. Но у Пехлевана опыта много. Отец говорил, что он стал хорошим тренером. Все его ученики за него горой стоят. Все за ним пойти готовы, если позовет. Даже те, кто не воевал и воевать не хотел. Все пойдут, как из нашего села многие пошли, только он позвал. Ученики моего отца, и я с ними. –  Тем хуже для них, – сказал я. – Но ты, кажется, уже не хочешь к нему идти. Ты же сам мне сказал, чтобы я тебя расстрелял. Так было дело? –  Мне стыдно. Я Пехлевана подвел. –  Я тебе еще раз говорю, что ты его подвел только потому, что он – плохой командир. Не научил своих бойцов. –  Сегодня днем эти бойцы заставили отступить отряд подполковника. Несколько человек убили, нескольких ранили. Ничего не умеющие бойцы… – Илдар откровенно радовался. –  Да. Двоих убили, двоих ранили. Легко ранили. Но подполковник тоже плохой командир. Мне кажется, он потому и вытащил меня из СИЗО, что ему в отряде нужен человек, который умеет воевать. А иначе я и сейчас бы по милости твоего Пехлевана оставался в камере. И по твоей милости тоже… Вообще-то я мог бы и без Лагуна убежать. Но когда организация побега идет снаружи, получается лучше. Однако дело не в этом. Дело в том, что Пехлеван не научил тебя, а я обучен. И ты просто не мог мне противостоять. За что я тебя прощаю. С любым моим солдатом такой номер не прошел бы. А с тобой прошел. Я отвлек его в сторону, расслабляя, а потом снова, причем резко, усиливая давление и силой голоса, и интонацией, вернулся к прежнему разговору. Беседа в таком тоне чем-то сродни рукопашной схватке. Там тоже требуется отвлечь противника, а потом нанести удар или хотя бы озадачить его перед нанесением основного удара. Кто не привык к тому, что перебивают темп и логику, хоть в схватке, хоть в разговоре, теряет нить в оценке ситуации. А тот, кто эту нить держит в руках, и владеет положением, и имеет возможность повернуть его так, как ему надо. –  Так ты идешь к Пехлевану? –  Я же сказал, что пойду домой. Когда все успокоится, забудется, пойду к Пехлевану, если позовет. Не позовет – могу и дома жить. Мне по горам бегать уже надоело.