Дело ясное, что дело тёмное. Осталось понять, где я нахожусь. Для этого пришлось приподняться на локтях: встать сразу на ноги показалось мне не самой удачной идеей. Шконка, на которой я лежал, не походила на тюремную, а вот решётка на окне, расположенном почти у самого потолка, наводила на нехорошие впечатления. Скорее всего, тюремная больница. Зашибись, короче! Нет, отец обязательно что-то придумает, выцарапает меня отсюда, долго этот кошмар продолжаться не может. Я вообще привык на него полагаться, всегда считал, что он способен решить любую проблему, и дело даже не в его деньгах. Просто с самого начала он был пробивным, шёл на таран и сносил все преграды. Мне очень хотелось походить на него, но я отдавал себе отчёт: в моём случае и труба пониже, и дым пожиже. Может быть, когданибудь… Но пока я оставался его блеклой тенью. Ладно, всё будет пучком. Но тут меня ждал новый сюрприз. В далёком детстве я сильно порезал левую ладонь: строгал какую-то дощечку, не рассчитал и полоснул по руке ножом. Ничего страшного, так, в итоге заимел шрам. Мне советовали свести его при помощи лазера, но я каждый раз отмахивался: дескать, зачем, шрамы украшают воина. Сейчас, разглядывая ладонь, я вдруг понял, что это… не моя рука. Шрам куда-то делся… Сам по себе рассосаться он точно не мог. Да и пальцы, они у меня не были такими чересчур вытянутыми, как у профессионального музыканта. Бред? Слишком детальный и логичный для бреда. Нет, была у моего приятеля история, как он писал курсовик по пьяни. Вернулся с вечеринки бухой в дрова, внезапно почувствовал вдохновение, засел за работу, накатал с дюжину листов, причём, как говорил, всё казалось изумительно стройным и понятным. Закончив трудиться, завалился спать. Когда проснулся и перечитал, что наваял, просто охренел: предложения могли оборваться посредине, потом пропуск в пол-листа, какие-то загадочные расчёты, чертежи… Но это явно не мой случай. Тогда что ж получается? Я попал? По всему выходит, что так, причём состоялся перенос не физический, а ментальный. Моё сознание, очевидно, подгрузилось в чужое тело. Выглядит лютой жестью, но пока это самое логичное объяснение происходящему. Если вспомнить то, что говорил Станислав Сигизмундович (долго ему ещё сухарики хрумкать не придётся со сломанной-то челюстью), получается, что это не мой мир, а некая параллельная реальность. Дополнительно поляк упоминал о существовании императора и дворянства. В принципе, у нас в половине Европы монархия, и ничего, живут как-то люди и не парятся. А вот фразочка, что я будто бы убил сразу пятерых, причём с помощью магии, – это уже за гранью добра и зла. Допустим, настоящий хозяин тела, в котором я нахожусь, действительно перебил столько народа (зачем – другой вопрос), но вот упоминание магии… Я что, Гарри Поттер здешнего разлива? Где тогда моя волшебная палочка?! Шок, бляха муха, это по-нашему, по-большевистски… Ход размышлений прервал визит ещё одного совершенно незнакомого мне человека. Он тенью проскользнул в комнату и встал напротив меня. Готов поклясться всем, что у меня осталось: прежде мы никогда не встречались. Однако я ощутил в себе внезапно нахлынувшее чувство любви и нежности по отношению к этому мужчине. Он был немолод, выглядел чрезвычайно усталым, я бы даже сказал, измождённым. Тёмные круги залегли у него под глазами, подбородок заострился, скулы были обтянуты кожей. Высокий, худощавый, пропорционально сложенный, с широкими плечами и узкой талией. Плотный серый костюм-тройка сидел на нём как влитой. Он слегка прихрамывал и опирался на элегантную тросточку, совсем как лондонский денди. Ещё мне показалось, что его окутывало что-то вроде прозрачного кокона, который иногда светился и переливался красками. И это было как-то странно. Неужели я вижу человеческую ауру? Если это так, то почему не могу рассмотреть свою? Всё чудесатей и чудесатей. Покуда я предавался этим мыслям, незваный гость глядел на меня с нежностью и печалью, не проронив при этом ни слова. Я присел на шконке, подобрав ноги. Что-то внутри перевернулось, в душе засаднило. Растерянность овладела мной. – Отец, – машинально вырвалось из моих уст. – Зачем? Тебе нельзя сюда приходить! Глава 3 Сказав это, я замер. Отец… Мой отец совсем не такой. Нет, что-то общее в чертах лица у них есть, только мой родитель был типичным новым русским из девяностых, полубандитом-полубизнесменом. У него до сих пор в шкафу висит малиновый турецкий пиджак, в котором папа ездил на разборки. Коротко стригся, ходил в тренажёрку, качался, таскал на шее массивную золотую цепь. Она в доме не сохранилась, осталась только на старых фотках. Надо сказать, выглядел тогда папа угрожающе. Потом, в двухтысячных, набрался манер, пообтесался, но я-то знал, на что он способен. Закатает врага в асфальт и не поморщится. Как говорится, old school. Таких больше не делают. А человек, который вошёл в палату тюремной больницы, держался иначе, в нём сразу чувствовалась порода, нечто, что автоматически выделяло среди других. Это сложно описать, тут надо видеть и чувствовать. Но почему я назвал его отцом, причём это произошло совершенно непроизвольно? В голове промелькнула догадка: кажется, это сработала память того, в чьём теле я оказался. Стоило мне слегка потерять контроль над собой, как он включился. Да уж, такими темпами и до шизы, то есть шизофрении недалеко. Скоро буду сам с собой разговаривать. С другой стороны, из всего необходимо извлекать пользу. Вряд ли удастся встроиться в этот мир без знаний о нём, а память реципиента (слово-то какое!) может стать в этом хорошим подспорьем. Вот только надо научиться ей управлять. Честное слово, не хочу делить башку с другим сознанием. Пока я размышлял о том, что произошло, отец положил руку мне на голову. – Здравствуй, сынок! Я не мог не прийти. Я до сих пор чувствую вину перед тобой. Ты проявил истинное благородство, когда взял вину старшего брата на себя. Та-дам! Оказывается, я буду мотать четверть века не за себя, а за чужого человека… Девки заплясали ещё интересней! Даже не по четыре, а по восемь в один ряд. Не, ну ни хрена себе аттракцион неслыханной щедрости за мой счёт! Понятно, что паренёк, в теле которого я оказался, выгораживал своего брата, но если взглянуть на вещи трезво, мне до его родни как до лампочки. То есть абсолютно фиолетово. Для меня они никто и звать их никак. Вот только что мне прикажете делать? Сказать, что вы ошибаетесь и, вообще, я не тот, за кого вы меня принимаете? Так ни одна вменяемая собака не поверит. Да я и сам бы не поверил. От такого открытия меня кинуло в жар. – Ты правильно поступил, – продолжил гнуть линию отец «родной». – Только у Валерия есть шансы удержать наш род на плаву. После моей смерти он станет достойным наследником и продолжателем фамилии Ланских. Ага, выходит, мы с реципиентом двойные тёзки. Только вот в два раза от этого слаще не стало. – Мне пришлось публично заявить, что я отрекаюсь от тебя и что ты больше не мой сын, – голос собеседника дрогнул. – Это был худший день в моей жизни. Я чуть не сошёл с ума. Нет, это я чуть не сошёл с ума, когда сообразил, в какую «Санта-Барбару» угодил не по своей воле. – Но хуже всего пришлось матери. Она высохла от горя. Мама… мамочка… Тут я взял себя в руки. Женщину, про которую говорит мой собеседник, я не знаю. Мама осталась в другом мире, даже боюсь представить, как она сейчас. У неё доброе улыбающееся лицо, смеющиеся глаза. Когда мне было плохо, я приходил к ней, мы просто разговаривали, и мне становилось намного лучше. Она всегда поддерживала меня, переживала мои огорчения сильнее, чем я, и больше меня радовалась моим успехам… Я скинул с себя это наваждение – образ женщины с далеко не увядшей красотой… – Отец, – я сглотнул тугой комок слюны, – пожалуйста, расскажи, как всё произошло на самом деле. Он удивлённо посмотрел на меня. – Анатолий? – Папа… Я могу тебя называть моим отцом? – Публично – нет, но здесь мы одни. – Папа, не задавай мне, пожалуйста, вопросов… Просто отвечай на мои. В последнее время я стал сам не свой, в голове всё перепуталось, а я должен разложить всё по полочкам… Почему мой брат убил этих несчастных? – Несчастных? – в голосе отца проснулась ненависть. – Это были наёмные убийцы, подосланные Голицыными. Разумеется, с подачи Остерманов. Эти фамилии давно ненавидят нас и делают всё, чтобы окончательно втоптать в землю. Валерий, твой брат – последняя надежда нашей семьи. Он делает большие успехи в бизнесе и политике, простолюдины любят его… Другими словами, мой братик – популист. Знакомо до омерзения. – И тогда наши враги решили убить его, – продолжал отец. – Валерия заманили в ловушку, якобы прочитать лекцию в закрытом клубе. Он часто так делает, его речи пользуются спросом у публики. Когда он приехал, на него напали. Напали не просто так, а с целью убить. Защищаясь, он применил магию. К сожалению, киллеры погибли все до одного. Свидетелей произошедшего не осталось; доказать, что это была самооборона, он бы не смог. Тем более убийцы оказались как на подбор сплошь отставные унтера, половина с боевыми наградами. Следствие с самого начала было бы пристрастным, учитывая, как много у нас врагов в высших эшелонах власти. Валерий сначала хотел сдаться на милость судьбы, но ты принял решение взять вину на себя и заявил, что приехал тогда вместо брата. Собеседник немного помолчал. – Приговор оказался очень суров. Я попробовал попасть на аудиенцию к его величеству. Хотел упасть к его ногам и молить, чтобы тебя помиловали, ведь это в его власти. Но во дворе мне сказали, что император слишком занят и что нет смысла искать случай, чтобы с ним встретиться. С одной стороны, это меняло дело. Я был рад, что мой брат – не Джек-потрошитель, убивающий невинных направо и налево. С другой – мне предстояло сидеть и сидеть, так что повода для оптимизма не имелось. Саднило же меня сейчас другое. – Почему ты отказался от меня, папа? Действительно, после всего этого в семье на меня молиться должны, а тут прямо как в тридцатые годы: дети отрекаются от отцов, отцы – от детей. – Мне намекнули в Сенате, что в противном случае следователь не станет закрывать глаза на некоторые несостыковки, и тогда на скамье подсудимых окажетесь вы оба: Валерий за убийство, а ты – за дачу ложных показаний. Мать бы не пережила такого удара, а фамилия Ланских была бы окончательно смешана с грязью. Если хочешь, я буду просить у тебя прощения, сын мой. Он задумчиво наморщил лоб и посмотрел так, словно на мне было что-то написано. – Словами делу не поможешь, – изрёк банальность я. Вот только сейчас эта фраза отнюдь не казалась мне избитой. Слова действительно были тут бесполезны. – Если у меня какие-то шансы на УДО… то есть на досрочное освобождение? – поправился я. – Допустим, я стану примерно себя вести, и всё такое… – Примерное поведение не уменьшит твоего срока, – отрицательно помотал головой Ланской. – То есть мне придётся гнить в тюрьме четверть века, – приуныл я. Перспектива так себе. Если сейчас мне… ну, лет восемнадцать, на свободу с чистой совестью выйду в сорок три года. Не сказать, что преклонный возраст, однако лучшее время жизни провести в тюрьме… Бр-р-р! Долбануть башкой об стенку, чтобы раз и навсегда? А вдруг перекинет в другой мир, а там будет ещё большая жопа? Что-то стрёмно рисковать, да и не в моей натуре поднимать лапки кверху и самоубиваться. – Правда, есть один способ скостить срок, – произнёс собеседник. Если бы я был кроликом, приподнял бы сейчас уши и насторожился. Отсидеть меньше, чем тебе впаяли, это, несомненно, позитивная хрень, однако, судя по выражению лица Ланского-старшего, сейчас он скажет «но», и за этим последует нечто такое, чего делать точно не захочется. – Ты можешь подать прошение о том, чтобы пойти служить в батальон смертников, – выдал внезапно отец.