Гуров вынул из нагрудного кармана квитанцию, сунул Крячко под нос. – Вот, смотри, Фома неверующий. Я их наизусть заучил, пока тысячу раз переставлял и так и эдак. – Допустим. И что нам это дает? – В Царской башне уже несколько лет оборудован действующий музей, – пояснил Лев. – А под музеем камеры хранения. Мысль улавливаешь? – Думаешь, Камов спрятал компромат в музейной ячейке? Почему тогда не в вокзальной? Там этих камер пруд пруди. – Да не в музейной, а под музеем. Там после реконструкции новый зал открыли. Все те же камеры хранения, но на полном самообслуживании. Новейшее изобретение, я читал об этом в Интернете. Ни ключей, ни жетонов не требуется. Приходит посетитель, набирает персональный код, укладывает вещи в ячейку и может гулять по городу сколько душе угодно. Единственное требование – минимум один раз в неделю система должна обновляться. Если за неделю ячейку не оплатили, система ее блокирует. И выбрал место не Камов, а Ярцев. Он изначально не привозил Камову компромат. Он передал ему данные по ячейке. – А платят-то где? – В самих ячейках встроена система считывания. Оплата банковской картой. Подносишь к окошку карту, она данные считывает, и готово дело. Пойдем проверим. – Да погоди ты, – остановил Гурова Крячко. – Ты номер ячейки знаешь? Нет. Так как проверять собрался? – Есть идея. Ее мне, кстати, ты подкинул. Когда про пароль рассуждал, я тебе про раскладку клавиатурную пример привел. А потом у меня в голове мысль проскочила, что то же самое может быть и с цифрами. Каждая буква соответствует определенной цифре. В моем детстве ребятишки-школьники частенько такой системой шифровки пользовались. Вот я и подумал: что, если каждая буква – это не буква, а цифра? А теперь вот думаю: раз первая строчка – название места, то вторая должна быть номером ячейки. Стоит проверить. Пока Гуров объяснял свою теорию, они дошли до зала с камерами хранения. Прошлись по рядам, наблюдая за тем, как посетители закладывают вещи в ячейки, вернулись к началу рядов, и Лев снова вынул квитанцию. – Буква В соответствует цифре три, – начал он. – Д – это пять. С буквой Н сложнее. Если при шифровке учитывали буквы Е и Й, тогда последняя цифра – пятнадцать. Без учета этих букв – тринадцать. А если не учитывалась одна из них, то четырнадцать. Итак, у нас три варианта. Три-пять-пятнадцать, три-пять-четырнадцать и три-пять-тринадцать. Все три ячейки рядом. Пошли искать? Ячейки с нужными номерами располагались в третьем ряду. Та, что с цифрой четырнадцать на конце, оказалась не занята, две другие были заперты. – А какой нам прок от номера ячейки, если мы кода не знаем? – дошло вдруг до Крячко. – Нам бы и код не помог. С момента смерти Камова прошло больше недели. Дальше в дело вступают сотрудники, обслуживающие автоматические камеры хранения. Видишь наклейку? На ней номер телефона аварийки. Звони. На то, чтобы уладить вопрос со службой помощи автоматических камер хранения, Крячко пришлось применить все свои способности коммуникабельности. И все равно без генерала Орлова не обошлось. В срочном порядке тот выбил разрешение на доступ к персональным данным плательщиков двух ячеек. Как и предполагал Гуров, ячейка под номером три-пять-пятнадцать оплачивалась с двух карт, и принадлежали они покойным Камову и Ярцеву. Только после этого сотрудник, обслуживающий камеры хранения, разблокировал нужную ячейку. В ней оказалась пластиковая папка с документами. Забрав трофей, напарники поехали в Главк. Предъявив генералу документы, изъятые из ячейки, Гуров потребовал ордер на арест префекта Преснова. Тот просмотрел бумаги, отложил папку в сторону и задал резонный вопрос: – Вы добыли доказательства того, что господин Преснов был нечист на руку десять лет назад. Поддельные разрешения на застройку земель, подставные фирмы, через которые отмывались деньги, – это все, конечно, хорошо. Но каким образом эти материалы доказывают причастность Преснова к убийству Ярцева и Камова? Или вы хотите предъявить ему обвинение в мошенничестве вместо обвинения в заказном убийстве? – Он расколется, – уверенно заявил Лев. – Мы выложим перед ним все карты, заставим сделать чистосердечное признание. – Ты, Лев Иванович, мужик башковитый, но иногда такую глупость сморозишь, аж моим седым волосам стыдно становится. Никогда в жизни Преснов не признает за собой заказного убийства. Он скорее место префекта потеряет, за мошенничество в тюрьму пойдет, но не за убийство. – Дядя Ваня из Тулы подтвердит, что Ярцев приезжал к нему, грозил разоблачением, – продолжал давить Гуров. – И ничего этим не докажет, – отмахнулся Орлов. – Ярцев покончил с собой, и доказать обратное еще никому не удалось. Думаю, и не удастся. Его автомобиль сгорел дотла. Его самого только по коронкам и опознали. Нет, Лева, с такой хилой доказательной базой к префекту не суйся. Запрещаю, слышишь? Идите и ищите что-то более существенное, чем слова престарелого дяди Вани. Вернувшись к себе в кабинет, Гуров в раздражении бросил папку на стол. – Доконает меня это дело, – еле сдерживая гнев, проговорил он. – Куда ни сунься, все впустую. Уже все этапы преступления по полочкам разложили, каждый шаг всех участников проследили, а доказать ничего не можем. – Не принимай близко к сердцу, – пытался успокоить напарника Крячко. – Что-нибудь придумаем. – Что мы придумаем? Придем к Преснову с диктофоном, накачаем «сывороткой правды» и заставим выложить, как он заказал Ярцева, а потом и Камова? Или объявим Воскобойникову амнистию в обмен на улики против Преснова? – кипятился Лев. – Давай не будем отчаиваться. Мы уже столько всего сумели нарыть и на Воскобойникова, и на Преснова, что отступать поздно. Где-то они наверняка прокололись, оставили след, только мы на него пока не вышли. У нас еще три дня до полного краха, так что давай не будем тратить их на жалость к себе. – Мне себя не жалко, я злюсь на идиотов, которые, имея на руках такие козыри, умудрились проиграть партию. Как, скажи на милость, оба – и Камов, и Ярцев – сумели просрать свою жизнь? Ярцев хоть подстраховался, пусть хреново, но хоть так. А Камов? Какого лешего он полез к Преснову, не обезопасив себя? Примера Ярцева ему, видимо, оказалось недостаточно. – Гуров нервно ходил по кабинету, не в состоянии усидеть на месте. – Решил, что уж его-то никто убивать не станет, он ведь в аферах Преснова не участвовал. Да за одно то, что он держал в руках эту папку, Преснов просто обязан был от него избавиться. – Почему же они не заставили его отдать папку? – задумчиво проговорил Крячко. – Ведь столько дней он был в полной их власти. Почему папка так и осталась лежать в ячейке? – Какая разница? Не забрали и не забрали. Может, Камов им вообще про нее не сказал. – Возможно, но тогда чем он собирался их шантажировать? – Убийством Ярцева, – на автомате выдал Гуров и застыл на месте. – А ведь это возможно. Он не сказал про папку, оставив ее, как пожизненную страховку. На всякий непредвиденный случай. А к Преснову пришел с обвинением в убийстве Ярцева, и тот к его словам отнесся очень серьезно. Такой огород нагородил: похитил адвоката, подослал к следователю мнимую любовницу, подыскал подходящий контингент, в котором Камов затерялся бы, как безвестный труп, не прояви его жена такой настойчивости. Выходит, у Камова были доказательства, что смерть Ярцева никакое не самоубийство. Что это могло быть? – Фотографии, где Преснов встречается с Ярцевым, а затем с Головой? – выдвинул предположение Станислав. – Вполне подходит, только Камова это не защитило бы. Бомжи, вот в чем загадка. Камов должен был не умереть, а исчезнуть в неизвестном направлении и оставаться в таком состоянии вечно. Условие! Должно быть какое-то условие, при котором компромат всплывет лишь тогда, когда Камов будет официально признан покойником. Это может быть только завещание. Стас, по-моему, мы только что сорвали джек-пот! – Я все равно не понял, в чем тут подвох, – признался Крячко. – Да что тут непонятного? Камов не идиот, он подстраховался, и страховка его была покруче, чем у Ярцева. Он сказал Преснову, что передал некую информацию, доказывающую причастность префекта к убийству Ярцева, своему душеприказчику. Составил завещание, включив в него пункт, обязывающий того предать огласке информацию в случае его смерти. И все! Преснов уже не мог убить Камова. Не его вина, что Голова оказался хитрее. Он ведь его не убил. Он сделал из него человека-фантома, который будет жить вечно. И завещание никогда не будет оглашено. Надо отдать должное этому мерзавцу, котелок у него варит что надо. – И что это дает нам? – Полное признание Преснова. А я-то, дурак, столько лишних телодвижений, столько усилий впустую потратил, а ответ был так близко. Ну, теперь мы все исправим. И немедленно. Только бы Камов не блефовал. Только бы он на самом деле оставил улики против Преснова. А, плевать! Даже если их нет, блефовать будем мы, но префекта дожмем. – Лева, ты меня пугаешь, – проговорил Крячко. – Ты сейчас похож на тех бедолаг, что в Кащенко за стальными дверями маются. Носишься по кабинету, несешь всякий бред и ни шиша не объясняешь. – Ничего, Стас, скоро все встанет на свои места. Поехали к вдове, – срываясь с места, бросил Лев. – К какой из вдов? – уточнил Станислав. – К Ольге Камовой, к кому же еще. Гуров вылетел в коридор и помчался к выходу, Крячко едва за ним поспевал. Запрыгнув в машину, он вставил ключ в замок зажигания и, как только Стас занял пассажирское сиденье, рванул с места, будто за ним черти гнались. В палате у Ольги Камовой оказался посетитель. Алексей Гликберг сидел возле постели больной, нежно сжимал ее руку и нашептывал что-то ласковое. Глаза Ольги были закрыты, время от времени лицо кривилось от боли, с губ срывался слабый стон. Услышав голос Гурова, она несколько оживилась. Пока полковник выкладывал свои предположения, Ольга слушала, не перебивая, после чего подтвердила наличие у семьи Камовых душеприказчика. Она, как и Роман, составила завещание с изъявлением последней воли. В случае смерти одного из супругов оставшемуся не будет нужды принимать сложные решения. На встречу с нотариусом согласилась без вопросов, продиктовала адрес нотариальной конторы. Чтобы не утомлять вдову, приезда нотариуса ждали в приемном покое. Пока утрясали юридические вопросы, оповещали немногочисленных родственников Романа, пока нотариус из Ликино-Дулево добирался в Москву, прошло больше трех часов. Наконец все формальности были соблюдены. Двоюродная тетка Романа, проживающая в Рязани, от личного присутствия при оглашении завещания отказалась, сославшись на плохое самочувствие. Двое ее детей тоже не горели желанием ехать в Подмосковье ради того, чтобы узнать, что в завещании брата их имен нет. Был еще дед по отцовской линии, но с ним Роман не общался, при жизни даже ни разу не встречался, и потому дед, даже не дослушав сообщение, бросил трубку. Вот почему так вышло, что в палате Ольги, помимо нотариуса, в момент оглашения последней воли покойного присутствовали только Гуров и Крячко. По просьбе вдовы Гликберг тоже остался, и нотариус приступил к выполнению своих обязанностей. Чтение стандартного текста закончили за пятнадцать минут, после чего очередь дошла до изменений, внесенных за неделю до исчезновения Камова. – Данный пункт по воле покойного был внесен с соблюдением всех юридических нюансов. Если у кого-то из присутствующих имеются на этот счет сомнения… – Послушайте, уважаемый, – перебил нотариуса Крячко. – Все мы знаем, ради чего здесь собрались, так что давайте опустим предисловие и перейдем к главному. – Все согласны с предложением господина, э, полковника… – Сделайте так, как он просит, – подала голос Ольга. – Как вам будет угодно, – согласился нотариус. – Изменения завещания касаются некоего пакета, который Роман Камов передал мне на хранение. Главное условие, при котором позволено вскрыть и ознакомиться с содержимым пакета, – документально подтвержденная смерть волеизъявителя. Поскольку условие соблюдено, я передаю пакет вдове, дабы она могла ознакомиться с его содержимым первой. – Прошу вас, сделайте все сами, – попросила Ольга. Когда нотариус вскрыл пакет, глазам присутствующих предстал прибор, размером чуть меньше кнопочного мобильного телефона. – Что это? – спросила Ольга. – Диктофон, – ответил Гуров. – Видимо, Роман оставил для вас аудиосообщение. – Аудио? Голосовое? Он записал свою предсмертную волю на диктофон? После каждого заданного вопроса Ольга растерянно переводила взгляд с одного мужчины на другого, но никто из них не решался подтвердить ее догадку. – Да что с вами такое? – рассердилась она. – Почему вы молчите? Леша, прошу тебя, объясни, что происходит? – Думаю, будет лучше, если мы прослушаем запись без вас, – снова заговорил Гуров. – Вам уже достаточно досталось: стресс после аварии, перенесенная операция, известие о смерти мужа. Не стоит взваливать на себя еще и это. – Значит, я права, там запись голоса моего Романтика. Почему вы не включаете? Я хочу его слышать! – Лев Иванович прав, – поддержал Гурова Гликберг. – Не стоит делать этого сейчас. – Но я хочу! – возвысила голос Ольга. – Ты не вправе мне мешать! – Зачем упорствовать, Олюшка? Ты еще слаба, – уговаривал Гликберг. – Вот окрепнешь, поправишься, выйдешь из больницы и непременно прослушаешь запись. Она ведь никуда не денется, ведь так, товарищ полковник? – Я не стану ждать, – упрямо повторила Ольга. – Не хотите слушать при мне? Прекрасно! Не будем слушать совсем. Раз я должна ждать выписки, подождете и вы! На ожидание у Гурова и Крячко времени не было. Бросив быстрый взгляд на напарника, Крячко забрал из рук нотариуса диктофон и нажал кнопку воспроизведения. Несколько секунд ничего не происходило. Ольга уже открыла рот, чтобы задать вопрос, но в этот момент в палате прозвучал четкий профессионально поставленный голос: «Если вы слушаете это сообщение, значит, мой план все-таки провалился…» Совещание в кабинете генерала Орлова состоялось спустя час после оглашения завещания. С разрешения Ольги Гуров забрал диктофон в Главк. – Товарищ генерал, приказ выполнен. Вот то, что вы требовали, – выкладывая диктофон на стол, доложил он. – Теперь я могу рассчитывать на ордер? – Обиделся? – догадался Орлов. – Зря. Видишь, как мой отказ подстегнул твою мыслительную деятельность? Так что спусти пар и выкладывай подробности. Наш покойник облапошил префекта и сделал запись всех его разговоров? – Нет, голоса префекта на записи нет, – сообщил Крячко. – Насчет этого мы ошиблись, ни Ярцев, ни Камов своих бесед с префектом не фиксировали. Может, не сообразили, а может, побоялись быть пойманными. – Тогда что на этой записи? – спросил генерал.