Более болезненные свежие воспоминания еще какое-то время останутся в корнях. Мне придется подождать, пока волосы вырастут, чтобы избавиться и от них тоже, и тогда все следы исчезнут, и я буду жить дальше. Я подхожу к кассе, когда американец платит за свою стрижку. – Вам идет, – говорит он, рассматривая меня. Смущаясь, я пытаюсь заправить за ухо волосы, но их нет. Я чувствую себя легче – легкомысленной, радостной до головокружения. – Вам тоже. – Спасибо. Он открывает мне дверь. – Спасибо. – Я выхожу на улицу. – Вы слишком уж вежливы, – говорит он мне. – Спасибо, – улыбаюсь я. – Вы тоже. – Спасибо, – кивает он. Мы смеемся. Разглядываем ожидающие нас такси, будто стоящие в очереди, а потом с любопытством опять смотрим друг на друга. Он странно улыбается. – Первое такси или второе? – спрашивает он. – Мне? Он кивает. – Мой водитель болтает без умолку. Я изучаю оба такси, вижу, как во втором папа наклоняется вперед и разговаривает с водителем. – Первое. Мой папа болтает без умолку. Он переводит взгляд на второе такси, где папа теперь прижимает лицо к стеклу и с недоумением рассматривает меня. – Значит, второе такси, – говорит американец и, пока идет к своему, два раза оборачивается. – Эй! – протестую я, зачарованно глядя на него. Я подплываю к своему такси, и мы одновременно захлопываем двери. Водитель и папа смотрят на меня так, как будто увидели привидение. – Что? – Мое сердце бешено колотится. – Что случилось? Рассказывайте. – Твои волосы! – с чувством произносит папа, на его лице написан ужас. – Ты похожа на мальчика. Глава восьмая Чем ближе такси подъезжает к моему дому в Фисборо, тем сильнее затягивается узел у меня в животе. – Занятно, что тот мужчина тоже попросил таксиста дождаться его, правда, Грейси? – Джойс. Да, занятно, – отвечаю я, нервно покачивая ногой. – Люди теперь так делают, когда стригутся? – Как делают, папа? – Оставляют такси дожидаться их. – Я не знаю. Он пересаживается на край сиденья и наклоняется ближе к водителю: – Я говорю, Джек, люди, что, так теперь делают, когда идут к цирюльнику? – Как так? – Они просят таксистов дожидаться их на улице? – Меня никогда раньше не просили, – вежливо объясняет водитель. Папа удовлетворенно откидывается на сиденье: – Так я и думал, Грейси. – Меня зовут Джойс, – огрызаюсь я. – Джойс. Это совпадение. А ты знаешь, что говорят о совпадениях? – Ага. Мы доезжаем до моей улицы, и желудок у меня переворачивается. – Что совпадений не существует, – заканчивает папа, хотя я уже сказала «да». – Конечно нет, – говорит он самому себе. – Не существует. Вон идет Патрик, – машет он. – Надеюсь, он не будет махать в ответ. – Папа смотрит на своего друга из клуба по понедельникам, который опирается обеими руками на ходунки. – И Дэвид со своей собакой. – Он снова машет, хотя Дэвид останавливается, чтобы дать собаке покакать, и смотрит в другую сторону. У меня складывается ощущение, что в такси папа чувствует себя довольно важной персоной. Он редко на нем ездит, так как это слишком дорого, а во все места, куда ему нужно, он может добраться пешком или немного проехать на автобусе. – Дом, милый дом, – объявляет он. – Сколько я тебе должен, Джек? – Он снова наклоняется вперед. Достает из кармана две банкноты по пять евро. – Боюсь, должен вас огорчить… двадцать евро, пожалуйста. – Сколько? – Папа в ужасе поднимает глаза. – Папа, я заплачу, убери свои деньги. – Я даю водителю двадцать пять евро и говорю, чтобы он оставил сдачу себе. Папа смотрит на меня так, как будто я только что взяла у него кружку пива и вылила его в канаву. Мы с Конором живем в Фисборо в таунхаусе из красного кирпича с тех самых пор, как поженились десять лет назад. Эти дома были построены в сороковые, и мы годами вкладывали деньги в модернизацию своего жилища. Наконец дом стал таким, каким мы хотели, то есть он был таким до этой недели. Черная изгородь окружает маленький палисадник перед домом – царство розовых кустов, посаженных моей матерью. Папа живет в двух улицах от нас, точно в таком же доме, я в нем выросла, и, хотя мы никогда не перестаем расти, когда я оказываюсь там, то снова возвращаюсь в свою молодость. Входная дверь моего дома открывается в тот момент, когда такси отъезжает. Фрэн, папина соседка, улыбается мне, стоя на пороге. Она странно смотрит на нас, избегая встречаться со мной взглядом. Мне придется к этому привыкнуть. – Ой, твои волосы! – восклицает она, но спохватывается. – Прости, дорогая, я собиралась уйти до вашего приезда. – Она широко распахивает дверь и вывозит за собой клетчатую сумку на колесах. На ее правой руке резиновая перчатка. Папа заметно нервничает и отводит глаза. – Фрэн, что ты здесь делала? Как ты вообще попала в мой дом? – Я пытаюсь быть предельно вежливой, но вид человека, находящегося в доме без моего разрешения, одновременно поражает меня и приводит в ярость. Она краснеет и смотрит на папу. Папа смотрит на ее руку и покашливает. Она опускает глаза, нервно хихикает и стаскивает с руки перчатку. – А твой папа дал мне ключ. Я подумала, что… в общем, я положила для тебя в прихожей симпатичный коврик. Надеюсь, тебе он понравится. Я смотрю на нее в полном замешательстве. – Не важно, я уже ухожу. – Фрэн подходит ко мне, берет за руку и сильно сжимает ее, все еще не в силах взглянуть на меня. – Держись, дорогая. – Она идет вниз по дороге, волоча за собой сумку на колесах, чулки закрутились вокруг ее толстых лодыжек. – Папа! – Я сердито смотрю на него. – Что это, черт возьми, такое? – Я врываюсь в дом и вижу отвратительный пыльный ковер, лежащий на моем бежевом ковровом покрытии. – Почему ты даешь совершенно незнакомой тетке ключи от моего дома, чтобы она могла войти и оставить здесь ковер? Я не нуждаюсь ни в чьей благотворительности! Он снимает кепку и мнет ее в руках: – Дорогая, она не чужой человек. Она знает тебя с того дня, когда тебя привезли домой из роддома… Это не та история, которую стоит сейчас рассказывать, и папа осекается. – Мне все равно! – шиплю я. – Это мой дом, не твой! Ты не вправе так поступать. Мне противен этот дерьмовый ковер! – Я поднимаю один конец грязной уродины, вытаскиваю ее на улицу и захлопываю дверь. Вне себя от злости я поворачиваюсь к папе, чтобы снова на него накричать. Лицо у него побледнело, плечи вздрагивают, он, не отрываясь, смотрит на пол. Мои глаза следуют за его взглядом. Выцветшие пятна разнообразных оттенков коричневого разбрызганы по бежевому ковровому покрытию. В некоторых местах они счищены, но приглаженные в другую сторону ворсинки выдают, что на них что-то было. Моя кровь. Я закрываю лицо руками. Папа говорит тихим обиженным голосом: – Я считал, лучше тебе этого не видеть, когда ты вернешься домой.