— Почему не ешь? Не хочешь? Ты же так любишь эскалопы. Я не могла больше сдерживаться. Я взорвалась: — Папа, он уже давно ничего не ест! Как ты раньше не замечал?! Отец посмотрел сначала на меня, потом на Майо, потом перевел взгляд на маму. — Что происходит? Ты заболел, Майо? Франческа, скажи мне правду. И мама наконец–то произнесла: — Джакомо… У Майо проблема, наркозависимость… но мы справимся. Я как раз ищу общину… Майо попробовал улыбнуться и сказал: — Простите, мне очень жаль. Все не так плохо, просто я действительно не голоден. Он чесался. От него несло табаком и еще чем–то прогорклым. Он был под кайфом, и я знала, что он страдал от этого, но не так, как я. Ему было наплевать на всех нас. Отец встал из–за стола, подошел к Майо сзади и обнял его за плечи. Майо остался сидеть: напряженная спина, неподвижное лицо. Отец плакал, сжимал его плечи. — Простите меня, — сказал он. Потом ушел в свою комнату и упал на кровать. Я не поняла, за что мы должны его простить, но я ненавидела его, ненавидела их всех. Маму — за то, что она ничего не сказала, и отца — за его слабость. Почему они не рассердились, не заорали? Никто не защитил нас. Никто не защитил меня. Это был последний раз, когда мы собрались вместе. Не знаю, о чем разговаривали родители в тот вечер, но полоска света под дверью в их комнате оставалась допоздна. Я представляла себе маму, утешающую отца. На следующий день была суббота, утром я ушла в школу, мама — в аптеку, отец — на собрание сельхозкооператива. Майо спал до обеда. Домработница сказала, что он проснулся, выпил чаю с печеньем и куда–то пошел. Больше мы его не видели. Антония — Она тебе рассказала? Мы сидим с папой в «Диане», его любимом ресторане на виа Индипенденца. — Да. Ты знал? — С тех пор, как ты забеременела, она только об этом и думает. Она уверена, что раньше этого делать было нельзя. Длинноносый официант приносит тарелку с пармезаном и нарезанной кубиками мортаделлой. Он совсем седой, я помню его с детства — красивый мужчина, всегда любезно улыбается, но имени его не знаю. Спрашиваю у отца. — Понятия не имею, как его зовут. А зачем тебе? — Просто так. Почему же Альма не могла рассказать мне раньше о брате и обо всем остальном? Чего она боялась? Я часто зову родителей по именам: Альма и Франко — привыкла с детства, когда слышала их обращение друг к другу. Что интересно, так часто делают единственные в семье дети. — Чего боялась? Многого. Тяжело узнать, что твой дед покончил с собой, а дядя без вести пропал. — Тебе никогда не приходило в голову, что я должна об этом знать? — Мне — приходило. Но ты же знаешь, я всегда уважал ее выбор. — Ты думаешь, в этом есть ее вина? Отец наливает мне немного ламбруско. — Тебе можно пить? — Полбокала, да. Он наполняет маленький пузатый бокал. Вино приятное, легкое, игристое. — Конечно нет. Так получилось. Все происходит по воле случая. Только она этому никогда не поверит, а у нас никогда не будет неопровержимых доказательств. Но, возможно, кое–что сможет примирить ее с прошлым… — По его губам скользит едва заметная улыбка. — И знаешь, что? Ты думала над этим? — пристально смотрит на меня. Мой отец в любой ситуации остается профессором, никогда не упустит возможности порассуждать. Представляю себе пожар: «А скажи, пожалуйста, что здесь сделано из несгораемого материала?» — спросит он, когда все вокруг будет полыхать и взрываться. Но у меня есть ответ на его вопрос, я думала над этим. — Если я узнаю, как он пропал. В его взгляде удовлетворение. — Попробуешь? Длинноносый официант приносит тортеллини. Улыбается шире, чем обычно, чувствую, спросит про мою беременность: я заметила, что его взгляд скользнул на мой живот. Прежде чем ответить, пробую ложку ароматного, горячего бульона. Вкус восхитительный: я заметила, во время беременности вкусовые ощущения обостряются. — Конечно, попробую. Франко положил ложку, посмотрел на меня с улыбкой. — Когда я был моложе, я сам хотел это сделать. — И что тебе помешало? Пристально смотрит на меня, а сам крутит большим и указательным пальцами правой руки кольцо на безымянном пальце левой. Старое обручальное кольцо красного золота. Я знаю, что внутри выгравировано имя моей бабушки — Франческа, а на мамином кольце — Джакомо, имя дедушки. Эти обручальные кольца — немногое из того, что мама сохранила в память о своей семье. Еще одно бабушкино кольцо — маленький сапфир с бриллиантами — она подарила мне. Я ношу его всегда. Действительно, странно: они никогда не говорили об умерших бабушке и дедушке, а носят их обручальные кольца. — Если я скажу глупость, ты подумаешь, что твой отец сошел с ума? — спрашивает он, стараясь быть серьезным. — Пожалуй, это интересно — хоть раз услышать от тебя какую–нибудь глупость. — Молодчина! — улыбается отец. Родители всегда с восторгом воспринимали мои слова, с тех самых пор, когда года в четыре я стала складывать буквы и писать на подаренной мне доске: «дом», «кот». Будучи подростком, я начала догадываться, что мои родители не предназначены для этой роли, что им пришлось заучить ее. Они стараются, играют хорошо, правильно, но без вдохновения. Тогда я решила уйти из дома, чтобы не возненавидеть их за это. Франко вытирает без того чистые губы большой белой салфеткой. — Я был уверен, что только ты сможешь, ну, вроде как выполнить предназначение. Нелепое убеждение, но я его не стыжусь. Не стыдится, а щеки покраснели. Может, от еды или от вина. — Semel in anno licet insanire[5]. Ты — мой единственный раз в году, ты всегда им была. Хочу ответить, что его надежда на то, что я смогу раскрыть семейные тайны, совсем не кажется мне глупостью, но официант опережает меня своим вопросом: — Что подать на второе? Как всегда, запеченные овощи? Или, может быть, жаркое? Конечно, он заметил мой живот, намекает, что беременные едят за двоих. Прописная истина, и в моем случае это так: я ем гораздо больше, чем обычно. Франко жестом дает понять: «Я больше ничего не буду, а ты бери что хочешь». — Пожалуйста, овощи гриль и двойную порцию крокет с соусом, — я заказываю самое дорогое блюдо меню, чтобы порадовать официанта. Хочу отблагодарить его за наше тридцатилетнее знакомство, хотя за все время так и не удосужилась узнать его имя, правда, не по своей вине — просто мои родители всегда были патологически закрытыми людьми. Действительно, официант не может сдержать радости: