– Наши встречи не прошли бесследно, мой любимый. Вот уже больше двух месяцев, как я хожу тяжелой. – Ты беременна?! – У Федора Никитича округлились глаза. Можно было подумать, до сего мига он даже не догадывался, откуда берутся дети! – И что теперь будет? – Плод можно либо вытравить, – поморщилась Ксения, – либо родить. Родить и отдать кому-нибудь на воспитание. Коли платить серебро за присмотр и уход, будет расти себе чадо в покое и благополучии, и я даже смогу его навещать. Я полагаю сказать родителям, что хочу поселиться страдницей в Горской обители. Они давно уже этого от меня ждут и потому поверят. Сама же поеду в Заволочье, найду хорошую семью, договорюсь… Ну, а через полгода или через год, как сложится, вернусь и скажу, что в монастыре не понравилось. – Полгода… – эхом повторил боярин. – Полагаю, в конце месяца надобно будет отъезжать. Иначе живот заметен уже станет. – Ты опять собираешься сбежать… На целых полгода! Даже на год. На целую вечность! – Я не хочу убивать нашего ребенка, – шепотом ответила Ксения. – Травить его не стану. – Потерять тебя на полгода… И лишь ради того, чтобы наше дитя выросло простым смердом? – Если ты захочешь, то, как подрастет, можешь дать ему доход. Тогда он станет служилым человеком. – Полгода, год… – откинулся на спину Федор Никитич. – Детей в чужие руки… – Зато они будут живы. Их в любой день можно будет навестить, обнять. Боярин с силой потер ладонью лоб, болезненно поморщился и сказал: – Я знаю способ лучше. Я знаю, как сделать так, чтобы ты никуда не убегала, не уезжала, не пропадала, как обойтись без расставаний, без хитростей и тайных знаков, как сделать так, чтобы все твои ночи принадлежали мне, а дни… И дни тоже были моими. И все вечера, и все рассветы. Ты просто выйдешь за меня замуж! – Нет, не выйду, – покачала головой Ксения. – Я знаю, мой любимый витязь, ты благороден, честен и хочешь поступить по совести. Но я не могу стать твоей женой. Я порченая, старая и худородная. Твоя супруга должна быть достойна тебя, должна иметь благородное происхождение и безупречную судьбу. Мне же, мой могучий кречет, вполне хватит твоей любви. Я буду твоей, покуда в твоем сердце останется для меня хоть малый уголок… А когда настанет час, то просто уеду к нашим детям. И буду счастлива. – Ты выйдешь за меня замуж, – ответил Федор Никитич. – Мы никогда больше не расстанемся ни на миг, дети будут расти рядом с нами, и тебе не придется к ним уезжать. – Я благодарна тебе, мой любимый, но твое благородство излишне, – мотнула головой женщина. – Я никогда не желала венчания. Не хочу, чтобы через пять или десять лет ты проклял меня и себя за сей светлый порыв. Чтобы твои друзья шептались у тебя за спиной, показывая на меня пальцем, а родичи укоряли неравным браком. Для моего счастья вполне достаточно твоих ласк. Ничего более мне не надобно. – Ты, наверное, не поняла, боярская дщерь Ксения свет Ивановна, – подмигнул гостье Федор Никитич, снова поднимаясь на локоть. – Я не прошу тебя стать моей женой. Я тебе приказываю! – С чего это ты вдруг стал мною командовать?! – тут же вскинулась Ксения. – Вспомни про перо ворона! – засмеялся боярин. – Ты поклялась исполнить любую мою прихоть! Вот и выполняй. Желание ты услышала. Теперь ступай домой и готовься к свадьбе. Завтра я пришлю сватов. – Мужчина чуть наклонился и легонько щелкнул Ксению по кончику носа: – Собирайся домой, мой лягушонок! Сегодня ты наденешь свою зеленую шкурку в последний раз. К концу месяца станешь моей целиком и полностью. До самого последнего мгновения и до самого крохотного волоска! В этот раз Ксения вошла на отцовский двор через калитку и оказалась тут же замечена стоящими на крыльце родителями. – Ксюшка, ты опять за свое?! – стукнул кулаком по перилам старый боярин, одетый ради свежего дня в суконный кафтан с беличьим воротником и заячью ушанку. – Токмо я радоваться начал, что ты в разум вошла, ан ты опять ночами дома не ночуешь, баба гулящая! Совсем стыд потеряла! Матушка молчала, стягивая на груди овечью душегрейку, однако смотрела укоризненно. – Все, ты меня довела! Коли словам никак внять не способна, стало быть, сейчас вожжи принесу! Боярская дочь тем временем поднялась по ступеням крыльца и тихо сказала: – Папа, а я замуж выхожу… – Ишь ты, сподобилась… – чуть понизил тон Иван Васильевич. – Правда, что ли? Кто же вдруг на тебя польстился, горемычная? – Боярский сын Федор Никитич… – Это который с Петровки, что ли, мясом торгует? Жилкин земляк? – Это который с Варварки, – покачала головой Ксения. – Царский брат. – А чего же тогда не сам царь-батюшка?! – моментально взвился боярин. – Али султан сарацинский с персидским шахом?! Тьфу, совсем умом тронулась с гулянками своими! – в сердцах сплюнул Иван Васильевич. – Женихи ей уже с пьяных похождений мерещатся. Пошла прочь с глаз моих, ведьма бесстыжая! Ксения перечить не стала, но в дверях обернулась: – Вы бы все же приготовились сватов встретить. А то нехорошо как-то получится. Женщина вошла в дом, и Мария Ивановна быстро перекрестилась: – А вроде как серьезно она сказывала, Ванечка? – Может, что и так, – неуверенно пожал плечами боярин. – Может, поманил кто-то обещанием таковым для разврата? В ее-то положении за любой посул, ровно утопающий за соломинку, ухватишься! – И Иван Васильевич тоже осенил себя крестным знамением, вздохнул: – Эх, горемыка наша горемычная… За что же ей выпала таковая судьба мучительная? Ксения тем временем поднялась к себе в светелку, сняла платье, разложив на лавке проветриваться. Подняла крышку сундука, достала шкатулку с драгоценностями: парой жемчужных сережек, янтарными бусами, иконкой в серебряном окладе, бисерными нарукавниками. Достала из сокровищницы перо ворона и откинулась с ним на постель. Подняла над лицом и подула. Легкое перышко взмыло ввысь, затем начало опадать. Женщина опять подула, заставив его взмыть обратно, подула снова… И неожиданно для нее самой глаза Ксении защипало от слез. К полудню нового дня Арбат заполнился шумом и движением. На утоптанную глинистую колею стремительно въехали полтора десятка холопов. На добрых конях, в новой упряжи, в атласных цветастых рубахах и суконных шароварах, заправленных в высокие сапоги, опоясанные ремнями с костяными накладками, сии рабы выглядели так, что иной боярин изошел бы от зависти. Вслед за ними на улицу вкатились запряженные четверками лошадей тяжелые крытые возки – обитые парчой и бархатом, с золочеными колесами, со стенками, крышей, задками, с резными передками, со множеством бубенцов, что звенели на конской упряжи. И все бубенцы, знамо – из чистого серебра. Три роскошных, ценою в каменные хоромы, возка остановились возле подворья боярского сына Шестова. Холопы спешились. Одни метнулись ставить скамеечки под ноги выходящим на свет божий князьям, другие кинулись к воротам, сперва постучав, а затем нагло их перемахнув и разведя створки. Князь Василий Шуйский, князь Андрей Куракин и князь Борис Черкасский по прозвищу Хорошай-мурза, одетые в крытые парчой собольи шубы с длинными, прорезанными посередь рукавами, в высоких бобровых шапках, со сверкающими из-под воротов самоцветными оплечьями и золотыми цепями степенно, бок о бок, вошли на двор, опираясь на посохи из вишни и мореного дуба, обитые медью внизу и серебром поверху, да с оголовьем из яхонтов и смарагдов – вошли на двор, остановились перед крыльцом, подняли глаза на замерших наверху растерянных хозяев. – Ты, что ли, Иван Шестов будешь? – грозно поинтересовался Василий Иванович. – Я… – сглотнул боярский сын. Князь Шуйский переглянулся с сотоварищи, и они одновременно ударили посохами по тесу нижней ступени. – У вас товар, у нас купец, красный удалой молодец! – громко провозгласили гости. – Ой, мамочки… – только и выдохнул Иван Васильевич и схватился за сердце. А его супруга, не в силах справиться с предательской слабостью в коленях, отвалилась к дверному косяку… * * * На свадьбе боярского сына Федора Никитича и боярской дочери Ксении Ивановны гуляла вся Москва. Вроде как и незнатными людьми молодые уродились – ан жених от великой радости накрыл столы для всех желающих и на Варварке, и на Арбате, да еще и в Замоскворечье, и в Белом городе. Так отчего же и не повеселиться, не порадоваться за молодых? Не выпить хмельного меда, не позвенеть в колокола, не покричать здравицы, не подраться с друзьями – ибо что за свадьба-то без драки? Даже сам государь Федор Иванович не погнушался на этой свадьбе посидеть, вина заморского испить, «совета и любви» пожелать. И не один пришел – с супругой Ириной, крепкая любовь к которой вот уж двадцать лет в царе не угасала, да с братом жены Борисом, тоже уж четверть века в своей половинке души не чающем. Вот они – примеры настоящей любви и истинной супружеской верности! Глядя на такие семейные пары, любой зануда поверит, что нет для человека большего счастья, нежели вечные брачные клятвы принести! Три дня гуляла вся Москва на свадьбе царского брата и Ксении Шестовой. А после того молодые собрались в паломничество по святым местам, в долгое свадебное путешествие, затеянное с обычной в таких случаях целью: чтобы родить первенца подальше от любопытных глаз. Там, где некому будет посчитать срок, прошедший между днем венчания и днем появления на свет счастливого младенца. – Поперва в Сергиев Посад. – Внутри богатой, крытой кожей и обитой бархатом кибитки Ксения сидела у мужа на коленях, мягко пощипывая его бородку. – Оттуда в Горский монастырь, из него – в Белозерскую обитель. Оттуда до Вологды рукой подать, и аккурат к марту мы попадем в Павло-Оборскую пустынь. Там нашего мальчика и окрестим. Хочу, чтобы это сделал тамошний инок отец Пафнутий. – Полагаешь, это мальчик? – погладил живот жены Федор Никитич. – А кто еще может родиться у лучшего мужчины обитаемого мира? – поцеловала кончик его носа Ксения. – Моего сына должен крестить московский митрополит, а не монах захудалого монастыря! – твердо заявил боярский сын Захарьин. – Не спеши, мой милый, дай я тебе кое-что расскажу, – погладила мужа по щеке женщина. – Когда-то очень давно в моей жизни случилась беда, огромное несчастье. Если бы не оное горе, то сидела бы я сейчас хозяйкой на какой-нибудь усадьбе да девок дворовых гоняла. И никогда бы в жизни не встретила тебя, не познала бы настоящей любви, не стала бы счастлива. Но ведь тогда я не знала, что, пережив позор, ступила на дорогу к тебе! Тогда я думала, что рухнула в пучину безнадежности, намеревалась наложить на себя руки… Но нашелся инок, который убедил меня поверить в Промысел Божий. Смиренно пройти свой путь и узнать, что за награда ждет меня в конце? Если бы не он, то лежала бы я сейчас в сырой земле за кладбищенской оградой, а не целовала тебя в сахарные уста! Так неужели сей монах не достоин права принять нашего сына в лоно церкви? Назови мне хоть одного митрополита, более достойного, чем он! – Если это правда… Если сей послушник действительно сотворил подобное чудо и сохранил мне тебя… – провел пальцем по щеке и шее жены Федор Никитич и твердо пообещал: – Тогда я сделаю его митрополитом! Как достойнейшего из достойных! И тогда все равно наших детей будет крестить митрополит. – Все-то ты по-своему завсегда переворачиваешь, – рассмеялась Ксения и забросила руки мужу за шею. – Как же я жила без тебя, мой любый? Почему же ты не затоптал меня еще десять лет назад?! – Я пытался. Но ты слишком редко ходила на торг… – крепко обнял супругу боярин и уткнулся лбом в ее лоб. – Какое странное чувство… Ты больше никогда и никуда не убежишь, ты будешь просыпаться в моей постели каждое утро и проводить со мной все дни и ночи, ты станешь встречать меня дома после любой моей отлучки. Но мне почему-то все равно боязно оставлять тебя одну. Вдруг вернусь, а в доме опять пусто? – Больше никогда, мой любимый! Никогда более ни одна сила в мире не сможет нас с тобою разлучить. Я тебе в этом клянусь! Супруги уезжали из Москвы, крепко удерживая друг друга за руки и глядя друг другу в глаза. В эти часы в мире не было никого счастливее их. * * * Ксения и Федор Захарьины вернулись в столицу только через год. Вернулись с крепким мальчиком по имени Борис и найденным где-то в Костромских чащобах, чуть растерянным от обрушившихся на него почестей духовником. К общему изумлению, сей духовник почти сразу стал настоятелем дворцового Чудова монастыря – обители царственных особ и резиденции православного патриарха, а вскорости Пафнутий возвысился и до места архимандрита, стремительно вознесясь из безвестных иноков в высшие иерархи христианского мира. Но это случилось потом. А в августе тысяча пятьсот девяносто первого года Ксения и Федор просто радовались возвращению, радовались ребенку, радовались друзьям, из которых чуть ли не первыми их навестили князь Василий Шуйский и его неизменная зеленоглазая спутница. Супруги приняли неразлучную пару в библиотеке, оставив младенца с няньками и кормилицами, а сами утонули среди подушек, вкушая молодое вино и удерживая друг друга за руки. Напротив точно так же развалились на коврах Василий Иванович и княжна Елена, попивая угощение и напоминая друг другу о себе легкими прикосновениями пальцев. – Ну, сказывай, друже, как тут жизнь без нас текла? – предложил князю Федор Никитич. – Чего нового, чего старого? Что изменилось и каких нам теперь ждать неожиданностей? – Положим, дружище, главная из неожиданностей сидит перед тобой, – широко оскалился Василий Иванович. – Вот уже три месяца, как я стал первым среди наследников русского престола. Если Федор Иванович так и не родит сына, то его трон отныне законно наследую я! – Не может быть! Как же тебе это удалось?