— Зачем мне эти трупики цветов? — капризно пожала она плечами. Подошла к извозчичьей кобыле, протянула букетик ей. Савраска равнодушно накрыла фиалки большой дряблой губой и в два счета их сжевала. — Скорей, мы опаздываем, — сказал Петя. — У нас это не принято. Там, перед мостом, конка останавливается. Идем! Поглядывал на спутницу нервно, шепнул: — На вас все смотрят. В Иркутске вы одевались иначе. — Я тебя фраппирую? — с вызовом спросила Коломбина. — Что вы… То есть, что ты! — испугался он. — Я же поэт и мнение толпы презираю. Просто очень уж необычно… Впрочем, неважно. Неужто он меня стесняется, удивилась она. Разве Арлекины умеют стесняться? Оглянулась на свое отражение в освещенной витрине и внутренне дрогнула — очень уж впечатляющий был наряд, но подступившая робость тут же была с позором изгнана. Это жалкое чувство навсегда осталось там, за рогатыми уральскими горами. В вагоне Петя вполголоса рассказывал о месте, куда едут. — Такого клуба в России нигде больше нет, даже в Петербурге, — говорил он, щекоча ей ухо своим дыханием. — Что за люди, ты таких у себя в Иркутске не видела! У нас все под особенными именами, каждый сам себе выдумывает. А некоторых нарекает дож. Меня, например, он окрестил «Керубино». — Керубино? — разочарованно переспросила Коломбина и подумала, что Петя и в самом деле куда больше похож на кудрявого пажа, чем на самоуверенно-победительного Арлекина. Интонацию вопроса Петя понял неправильно — горделиво приосанился. — Это еще что. У нас есть прозвища и почуднее. Аваддон, Офелия, Калибан, Гораций. А Лорелея Рубинштейн… — Как, там бывает сама Лорелея Рубинштейн?! — ахнула провинциалка. — Поэтесса? Было от чего ахнуть. Пряные, бесстыдно чувственные стихи Лорелеи доходили до Иркутска с большим опозданием. Передовые барышни, понимающие современную поэзию, знали их наизусть. — Да, — с важным видом кивнул Керубино-Петя. — У нас ее прозвище — Львица Экстаза. Или просто Львица. Хотя, конечно, все знают, кто это на самом деле. Ах, как сладко стиснулось у Коломбины в груди! Щедрая Фортуна открывала перед ней двери в самое что ни на есть избранное общество, и на Петю она теперь смотрела гораздо ласковей, чем прежде. А он рассказывал дальше. — Главный в кружке — Просперо. Человек, каких мало — даже не один на тысячу, а один на миллион. Он уже очень немолод, волосы все седые, но об этом сразу забываешь, столько в нем силы, энергии, магнетизма. В библейские времена такими, наверное, были пророки. Да он и есть вроде пророка, если вдуматься. Сам из бывших шлиссельбуржцев, много лет просидел в каземате за революционную деятельность, но о прежних своих воззрениях никогда не рассказывает, потому что совершенно отошел от политики. Говорит: политика — это для массы, а все, что массовое, красивым не бывает, ибо красота всегда единственна и неповторима. С виду Просперо суровый и часто бывает резким, но на самом деле он добрый и великодушный, все это знают. Тайком помогает деньгами тем из соискателей, кто нуждается. Он раньше, еще до крепости, был инженером-химиком, а теперь получил наследство и богат, так что может себе это позволить. — Кто такие «соискатели»? — спросила она. — Так называются члены клуба. Мы все поэты. Нас двенадцать человек, всегда двенадцать. А Просперо у нас — дож. Это все равно что председатель, только председателя выбирают, а тут наоборот: дож сам выбирает, кого принимать в члены, а кого нет. Коломбина встревожилась: — Но если вас должно быть непременно двенадцать, то как же быть со мной? Я получаюсь лишняя? Петя таинственно произнес: — Когда один из соискателей венчается, на освободившееся место можно привести нового. Разумеется, окончательное решение принимает Просперо. Но прежде, чем я введу тебя в его дом, ты должна поклясться, что никогда и никому не передашь того, что я тебе поведал. Венчается? Освободившееся место? Коломбина ничего не поняла, но, конечно, сразу же воскликнула: — Клянусь небом, землей, водой и огнем, что буду молчать! На нее заоборачивались с соседних скамеек, и Петя приложил палец к губам. — А чем вы там занимаетесь? — перешла на шепот умирающая от любопытства Коломбина. Ответ был торжественен: — Служим Вечной Невесте и посвящаем Ей стихи. А некоторые, избранные счастливцы, приносят Ей и высший дар — собственную жизнь. — А кто это, вечная невеста? Он ответил коротким, свистящим словом, от которого у Коломбины сразу пересохло во рту: — Смерть. — А… а почему смерть — это невеста? Ведь среди соискателей есть и женщины — та же Лорелея Рубинштейн. Зачем ей невеста? — Это только так говорится, потому что по-русски «смерть» женского рода. Само собой, для женщин Смерть — Вечный Жених. У нас вообще всё очень поэтично. Для соискателей Смерть это как бы la belle dame sans merci, Прекрасная Дама, которой мы посвящаем стихи, а если понадобится, то и самое жизнь. Для соискательниц же Смерть — Прекрасный Принц или Заколдованный Царевич, это смотря по вкусу. Коломбина сосредоточенно наморщила лоб: — И как же свершается обряд венчания? Тут Петя взглянул на нее так, будто перед ним была какая-нибудь дикая папуаска с костяшкой в носу. Недоверчиво прищурился: — Ты что, не слыхала о «Любовниках Смерти»? Да об этом пишут все газеты! — Газет не читаю, — надменно объявила она. — Это слишком обыкновенно. — Господи! Так ты ничего не знаешь о московских самоубийствах? Коломбина осторожно помотала головой. — Уже четверо наших обручились со Смертью. — Петя придвинулся ближе, его глаза заблестели. — И каждому сразу же нашлась замена! Еще бы — ведь о нас говорит весь город! Только никто не знает, где мы и кто мы! Если ты приехала в Москву, чтобы «поставить точку», тебе невероятно, фантастически повезло. Ты, можно сказать, вытащила счастливый билет. Обратилась именно к тому человеку, который действительно может тебе помочь. У тебя есть шанс уйти из жизни без пошлого провинциализма, умереть не как овца на бойне, а возвышенно, осмысленно, красиво! Может быть, мы даже уйдем с тобой вместе, как Моретта и Ликантроп. — Его голос вдохновенно зазвенел. — Как раз на вакансию Моретты я и хочу тебя предложить. — А кто это — Моретта? — в восторге воскликнула Коломбина, заразившись его возбуждением, но по-прежнему еще ничего не поняв. Она знала за собой этот недостаток — несообразительность. Нет, глупой она себя вовсе не считала (слава Богу, поумней многих), просто ум был немножко медленный — подчас сама на себя раздражалась. — Моретта и Ликантроп — самые новейшие избранники, — шепотом объяснил Петя. — Получили Знак и тут же застрелились, одиннадцать дней назад. Место Ликантропа уже занято. Вакансия Моретты — последняя. У бедной Коломбины голова шла кругом. Она схватила Петю за руку. — Знак? Какой знак? — Смерть подает своему избраннику или избраннице Знак. Без Знака убивать себя нельзя — это строжайше запрещено. — Да что это такое — Знак? Какой он? — Он всякий раз иной. Это невозможно предугадать, но и ошибиться тоже невозможно… Петя внимательно поглядел на побледневшую спутницу. Нахмурился: — Испугалась? И правильно, у нас ведь не в игрушки играют. Смотри, еще не поздно уйти. Только помни про данную клятву. Она и вправду испугалась. Не смерти, конечно, а того, что он сейчас передумает брать ее с собой. Очень кстати вспомнилась рекламная вывеска компании «Мёбиус». — С тобой мне ничто не страшно, — сказала Коломбина, и Петя просиял. Воспользовавшись тем, что она сама взяла его за руку, стал поглаживать пальцем девичью ладонь, и Коломбину охватило безошибочное предчувствие: сегодня это непременно свершится. Она ответила на пожатие. Так они и ехали через площади, улицы и бульвары. Некоторое время спустя руки вспотели, и Коломбина, сочтя этот природный феномен вульгарным, пальцы высвободила. Однако Петя уже осмелел. Победительно положил ей руку на плечо. Погладил шею. — Ожерелье из змеиной кожи? — шепнул в самое ухо. — Бонтонно. Вдруг тихонечко вскрикнул. Коломбина повернулась, увидела, как стремительно расширяются Петины зрачки. — Там… там… — пролепетал он, не в силах пошевелиться. — Что это? — Египетская кобра, — объяснила она. — Живая. Знаешь, Клеопатра такой себя умертвила. Он дернулся, прижавшись к окну. Руки сцепил на груди. — Не бойся, — сказала Коломбина. — Люцифер моих друзей не кусает. Петя кивнул, глядя на подвижное черное ожерелье, но придвинуться больше не пытался. Сошли на круто идущей вверх зеленой улице, которую Петя назвал Рождественским бульваром. Свернули в переулок. Был уже десятый час, стемнело, и зажглись фонари. — Вот он, дом Просперо, — тихонько сказал Петя, показав на одноэтажный особнячок. Собственно, Коломбина разглядела в темноте лишь шесть зашторенных окон, наполненных изнутри таинственным красноватым сиянием. — Ну что же ты встала? — поторопил остановившуюся спутницу Петя. — Полагается приходить ровно в девять, мы опаздываем.