В мозолистых ладонях Дениса ее маленькие аккуратные ручки выглядели правильно, подходяще. Контраст подчеркивал и цвет кожи. Его, чуть смуглый, и ее, бледный, с ручейками виднеющихся вен. Муж тогда посмотрел на руки, как будто видел их впервые, и пожал плечами. – Это для того, чтобы крепче держать тебя, – с хитрой улыбкой ответил он тоном, которым обычно детям читают финальные строки «Красной шапочки». Дарью такой ответ устроил, и она заливисто смеялась, когда Денис навис над ее шеей, щелчком зубов изображая злого волка. Больше они к этой теме не возвращались. Ну, руки и руки. Тогда это казалось пустяком… Даже не так, тогда это казалось правильным, естественным. Сейчас же воспоминание об этих самых руках внушает Дарье отвращение, потому что ей хочется задушить мужа. А как можно душить человека, чьи собственные руки справились бы с этим лучше? Вселенская несправедливость. Дарья со всей силы ударяет по створкам лифта, но чуда не случается. Кабинка прохлаждается между шестнадцатым и семнадцатым этажами, даже не думая спускаться по первому же зову. «Сейчас три часа ночи, – словно говорит она, – иди спать. А я пока продолжу потягивать свой мартини из машинного масла». Кого он сейчас трогает этими самыми руками, которые ее в нем так будоражили? Ее, из телефона? Или другую, тоже молодую и красивую? Потому что жизнь так устроена: достигаешь определенного возраста – и все, гарантийный срок закончился, в ремонт не примут. Да и зачем ремонт, когда вот оно, рядом, бесплатно, все такое новое и блестящее. С другой стороны, Дарья ведь из тех женщин, которые всегда думали: «Я смогу пережить все». Ну, вот реально все: от потери конечности до смерти близкого человека. Потому что как бы сильно и глубоко случившееся ни задевало где-то на уровне сердца, жить дальше все равно придется. Сначала тяжело; нужно пройти через знаменитые «отрицание-гнев-депрессия…», пока наконец не наступит принятие. Предупрежден – вооружен. Правда ведь? Приходится идти по лестнице, шаткой, где каждая ступенька проворным плотом ускользает из поля зрения в темноту. Было бы чудесно не разбить голову. Только вот зачем Дарья спускается? Она уже и не помнит. Разбитая губа саднит, не давая забыть о случившемся. Лев машинально касается только начавшей заживать ранки, но тут же отдергивает руку – больно. Остается надеяться, что этому придурку Алексу досталось больше. Порой Лев ненавидит свою безотказность, но ничего не может поделать. Это сильнее него; не просто в его натуре – в крови его предков. Он как джинн из бутылки: что не попросишь – исполнит любое желание. Раб своей природы; дерево с корнями, вросшими глубоко в землю. – Расстоялись тут… Пройти не дают! – Голос врывается в сознание Льва нежданным гостем. Тяжелая женщина, но при этом, что называется, «метр с кепкой», задевает его твердым как камень локтем. Обесцвеченные до провинциального блонда волосы, накрученные в упругие кудряшки на бигуди, неодобрительно подпрыгивают с каждым шагом. Лев рассеянно оборачивается и обнаруживает, что стоит на абсолютно пустом тротуаре. Тускло-желтый свет фонаря лениво, будто нехотя, ползет по асфальту, и крохотные белые блики зависают над землей волшебными феями. Через несколько секунд – минут? – молодой мужчина вновь оборачивается, резко, как если бы его кто-то со всей силы дернул за рукав пиджака. Но грубой женщины уже и след простыл. Не известно, была ли она здесь вообще. Пустая улица выглядит мертвой. – Не вздумай плакать, – приказывает себе Лев, но сказать проще, чем сделать. Дело вовсе не в том, что пускать слезу – дело не мужское. Дело в приметах. Так как его бабушка выросла в глухой сибирской деревне, Лев за долгие годы, проведенные в ее компании на летних каникулах, успел многому от нее нахвататься. Можно не верить в то, что разбитое зеркало к несчастью, только вот на осколки можно и напороться. Ни в коем случае не говорить с банником; как выходишь за порог – три раза плюнуть через левое плечо, чтобы черта спугнуть; а самое главное – ни при каких обстоятельствах не плакать, как бы больно или тоскливо ни было, – смерть накличешь. Только как тут удержаться, когда не важно, мужчина ты или женщина, но выплакаться порой все равно тянет. Сегодня его почти уволили. Дмитрий, конечно, грозился после того, что увидел: как Лев, не жалея кулаков, бьет коллегу по, так сказать, «морде» на глазах у всего офиса. Минут тридцать или сорок (на часы посмотреть не получилось) начальник держал его в «аквариуме», говоря много важных слов. И об имидже, и о профессиональной этике, и о какой-то мистической зависти. Лев особо не слушал: слова клиньями пролетали мимо ушей подальше от здания-подковы, куда-нибудь в Центральную Африку, где местные племена небоскребы и смартфоны не видели даже на картинках. Сейчас же Лев снова ощущает себя мальчишкой. Странно, но он едва помнит себя в этом возрасте: все какие-то отрывистые воспоминания, смутные образы. Родители – и те все время предстают перед глазами не реальными людьми, а вырезкой из газетной статьи, фотографией в обрамлении спутанного текста. Бабушка говорила, они очень заняты. Работают. Только вот Лев никогда не мог взять в толк: что это за работа такая, когда на единственного сына не остается и двух дней в году. Кроме лета, все остальное время маленький Лев проводил в Обдорске у дальних родственников. Тетка Павла была не то троюродной, не то четвеюродной по линии матери. В общем, считай, почти сирота, только при живых родителях и куче родственников. Павла и ее муж Василий были среднестатистическими людьми. Не очень ругали, не очень хвалили, не очень обращали внимания и уж тем более не очень давали денег на карманные расходы. Ну был Лев и был – как какая подушечка декоративная или кот уличный, который два раза в день ест у них на кухне. Почему были? Потому что умерли. И Павла, и Василий. Оба как-то по-романтичному это сделали – в один день и без особой причины. Похороны Лев почти не помнит. Правда, последующее за этим печальным событием лето, проведенное у бабушки, отложилось у него хорошо. Наверное, Нина – самое четкое воспоминание за всю его жизнь. Он может описать ее с закрытыми глазами: вечно старую, седую, с небольшим горбом и желтыми, как пенка на кипяченом с маслом молоке, зубами. В тот вечер Нина ему сказала: – Езжай в Москву. Зачем, почему, непонятно. Езжай – и все тут. На вопрос, как же он ее тут одну оставит, старуха тяжело вздохнула и еле слышно ответила: – Я уже много лет одна живу – и ничего. До этого как-то жила и с высшей помощью еще проживу. Про деда Льва она никогда не упоминала. В доме не было ни его фотографий, ни вещей. Может, и не было вообще никакого деда – Лев об этом никогда не спрашивал. Только однажды, на его День рождения, бабушка посмеялась: – Смотрю на тебя, смотрю… Ну прямо вылитый леший! Он только очень надеялся, что это не прозвище ее бывшего любовника. Хотя, глядя на старую женщину сейчас, трудно представить, что у нее когда-то были ухажеры. Старики для нас порой как консервы – как их закрутили в банку с рассолом пятьдесят лет назад, так они и сохранились: сморщенные, с дряблой кожицей и рыхлой мякотью. Теперь, столько лет спустя, Нина зачем-то собирается навестить внука. Сама, на самолете. Лев с трудом может представить, как она пользуется редким в их местности престарелым автобусом с хрипящим на последнем издыхании мотором, не то что летящим на десятикилометровой высоте самолетом. С одной стороны, нужно ее встретить; в последний раз щекой прикоснуться к ее холодному костлявому плечу. С другой – нет уже сил. Ни на что. Ни на то, чтобы греть чужие попы в «Айзмосе», ни на то, чтобы просто засыпать и просыпаться в своей кровати. Мягкий, нежный шепот воды тянет Льва к себе, обволакивает своей немузыкальной симфонией. Поднявшись по широким бетонным ступенькам, парень, как завороженный, тянется в сторону витиеватого поручня. Руки впиваются в шершавую поверхность с пузырчатыми всполохами краски. Могу поспорить, вам это знакомо. Можете отпираться, сколько хотите; делать вид, что уж вы-то нормальный в отличие от всех этих сумасшедших. Что они – больные, их лечить надо было, а уж в вас-то хватает самообладания, чтобы удержаться в горизонтальной плоскости. Но… скажем, что насчет вашего любимого торгового центра с прозрачными стеклянными оградками? Неужели ни разу не представляли, что будет – чисто теоретически, – если взять, перегнуться, отпустить руки. Воображали ли себе короткий полет, чувство бесконечной свободы? И думали ли о том, что будет после? Резкий удар, кости в порошок, мозги эротичной струйкой текут по начищенному заботливыми руками приезжего полу. В этом смысле такая ненормальность почти нормальна. Думать о смерти, представлять ее в самых разных вариациях. Стоять на платформе в ожидании поезда и разглядывать контактные рельсы, мечтая коснуться их хотя бы на мгновение. – Эй! Не вернулась ли это базарная тетка, думает Лев. Не оборачивается, чтобы не потерять равновесие. Он не помнит момента, когда взобрался на парапет, выпрямился и грузной тенью навис над водой. «Интересно, сколько людей тут вот так стояли до меня?» – спрашивает себя. А сколько не удержались? – ЭЙ, ТЫ, ПРИДУРОК, А НУ СЛЕЗАЙ!!! – вновь доносится из-за спины. Забавно, как она не боится, что своим криком спугнет его. Такая напористость была бы достойна настоящей похвалы, если бы не обстоятельства. Телом Лев не оборачивается, но голову склоняет чуть вбок, чтобы лучше слышать продолжение маленького персонального спектакля. – Да-да, я к тебе обращаюсь! Она совсем рядом. Движением, не терпящим возражений, женщина хватает его за правую ногу и с нечеловеческой силой тянет обратно на асфальт. Такого напора нельзя было ни ожидать, ни предсказать. В тотализаторе Лев проиграл бы состояние с полнейшей уверенностью, что в мире не найдется ни одного слабоумного, кто бы попытался повторить этот трюк. – Ты кто такая?! – орет сотрудник «Айзмоса», осознав, что это вовсе не та толстая низкая тетка, а вполне себе привлекательная женщина, правда, тоже «за тридцать». – А ну, пусти! Только затем он видит ее глаза. Зрачки слились с белками, превратившись в сплошную серую пленку, и их обладательница смотрит прямо на него, но как будто сквозь. Животный страх волной проходит по телу. Казалось бы, такое зрелище отрезвит любого, но для Льва это очередное подтверждение, что ничто из происходящего не реально. – Ты хочешь прыгать? – явно не своим голосом, больше близким к электронному, чем к человеческому, шипит женщина. Если бы не этот пугающий взгляд, ее можно было бы назвать красивой. Мягкие светлые волосы, правильные черты лица, точеная фигурка. – Так я тебе помогу! – зло плюет она ему прямо в лицо и толкает навстречу холодной Москве-реке. · 5 · В лесу родился, а в доме хозяйничает Помочь некому. Пастырь сопротивляется изо всех своих нечеловеческих сил, но рассудок его вполне человеческого тела уже начинает мутнеть от недостатка кислорода. «Вот отец-то будет рад, какую добычу я ему принесла», – доносятся до него мысли берегини. Здесь, под водой, он в ее власти, в ее царстве. Казалось бы, такая ирония: вся остальная нечисть на земле сжимается от страха при его появлении, – только вот в руках зеленоволосой обитательницы реки он слаб и немощен, как настоящий смертный мужчина. А она все тащит и тащит его прямиком к илистому дну, где за ворохом сплетенной в объятиях растительности лежат ее сокровища, которые она бережно копила здесь год за годом. И ведь спроси, зачем она это делает, Драгомира не ответит. Возможно, призадумается на какое-то мгновение – и нырнет обратно в воду. В последние годы у реки мало кто появлялся. Местные мужики боятся: слухи слухами, а исчезновения односельчан вполне реальны. Раз в несколько месяцев появится на берегу какая забывчивая баба, которая не пойми почему пришла сюда белье полоскать. А так – скука смертная. Даже поговорить не с кем. Только вот Волчий пастырь, слава богам, не так-то сильно полагался на слухи и присказки. Подсторожить его у самой кромки воды оказалось проще простого. Откинув капюшон черной накидки, он сидел прямиком на траве, глядел в зарождающийся рассвет и думал о своих важных делах по сохранению мирового равновесия. Так, по крайней мере, предполагала Драгомира. Она наблюдала за пастырем, притаившись за плотными зарослями осоки, где сквозь просветы было видно, как давно не стриженные русые волосы падают призадумавшемуся мужчине на глаза. – Что печалит тебя, жених ненаглядный? – низким завлекающим голосом прошептала берегиня. Пастырь даже головы не поднял. Только в глазах на мгновение мелькнуло плохо скрываемое раздражение. – Возвращайся на дно. Обрадовавшись ответу, Драгомира расправила плечи и сладко улыбнулась, обнажив острые жемчужные зубки. Когда она наконец выплыла из-за осоки, то стало возможным разглядеть ее бледное обнаженное тело. Девушка совершенно не стеснялась наготы и даже не пыталась прикрыться длинными темно-зелеными волосами, солнечными лучами рассыпавшимися позади нее на поверхности воды.