«Как будто сам не знаю», – мысленно прорычал пастырь у нее в голове. – Тебе нужно забыть ее. Не невеста она тебе давно. Другому она была отдана и в другом царствии будет его женой, а не твоей. – Девушка успокаивающе провела рукой по мужскому плечу. Пастырь даже не дернулся – это был добрый знак. Пора переходить к более решительным действиям. – Чернобог говорил тебе уже, забудь. Коли не слушаешь меня, хоть его послушай. Но пастырь был уперт при жизни – остался таким и на службе у смерти. К тому же что она знает о любви, эта необвенчанная утопленница, чей суженый предал ее, еще не успев забрать к себе в дом. Только вот эмоции услужили ему в тот раз хуже Теней, его прислужников. Он настолько сильно был занят собой, своим горем, что не заметил, как цепкие пальчики Драгомиры вцепились в его резной деревянный посох. Не успел он поймать воровку за руку, как та уже хохоча прыгала обратно в речку. – Хочешь обратно? Отними! – веселилась девушка, вновь превращаясь в обворожительную, соблазнительную версию себя. Ничего не оставалось делать, как поспешно скинуть с себя одежду и ринуться в заботливо расставленные сети. Берегиня даже под водой умудрялась смеяться и пускать пузыри, проворно уворачиваясь от Волчьего пастыря, которого никто никогда еще не видел таким злым. «Она родила дочь. – Он не знал, зачем пустил ее себе в голову, но просто так ее оттуда уже не выманить. – Не твою, так еще и мертвую. Ладно бы оставила после себя хоть какое-нибудь воспоминание. – Драгомира дернулась в сторону, и следом за ней пронесся ворох белых искорок. – Но нет. Ушла на тот свет, не доставшись ни тебе, ни ему». «Зачем ты мне все это говоришь?!» Рывок, другой. Под водой не было никого сильнее и быстрее берегини. «Чтобы заполучить твое сердце, милый мой, – улыбнулась она. – Не обещаниями, так угрозами. Коли ты такой необычный мужчина, и сердце у тебя наверняка необыкновенно вкусное!» В самый последний момент он увернулся от ее щучьих зубов, только вот берегиня все это время играла с ним, не пыталась ранить по-настоящему. Правда, как и любой другой юной девице, многое ей очень быстро надоедало. Так и жалкие потуги пастыря вскоре утомили Драгомиру, и она равнодушно выпустила его посох из рук. Тот покорно устремился ко дну, туда, где томился здоровенный узорчатый сундук, окованный широкими полосами блестящего железа. В том сундуке и хранился весь скарб берегини: чья-то рубашка, пустая курительная трубка, кроличья шапка да и прочая ерунда, что для обычного человека, может, и стоила каких-то денег, но точно не могла называться «сокровищем». Все эти вещи оставляли после себя предыдущие несчастные, кому не повезло оказаться на этом берегу. Вот и от пастыря замечательный сувенир останется – такая красивая палка! В тот момент, когда страж рывком направился вниз, рассекая мутную воду вопреки всем природным и физическим законам, довольная берегиня схватила его за его пятку. Из нормальных рук выскользнула бы, но тут нечистая сила замешана, оттого так легко, как нож в масло, ее острые когти вошли в его толстую кожу. И вот теперь, когда он полностью в ее власти, довольная дочь Перуна не жалеет сил и тянет-тянет жертву к песочной простыне, чтобы укрыть его каменным одеялом. «Пусти, окаянная», – вопреки ожиданиям не просит – требует – Волчий пастырь. Девица же только хохочет. Не раскрывая рта, даже не прищурив глаза в немом задоре. У него в голове, куда он по глупости пустил ее, она торжествует тем самым звонким, оглушающим смехом, от которого вся рыба в реке передохла, если бы могла его услышать. Сильнее течения… В каком-то смысле в этот момент Драгомира оказывается и сильнее самой смерти. Ей-то уже все равно, что станет с тем, старым миром, который для нее перестал существовать уже много лет назад. С каждым днем воспоминания о человеческой ипостаси становятся все менее четкими, уплывают, растворяются, становятся неважными и ненужными. Только имя одно остается – Богдан. Как напоминание о том, из-за чего она, собственно, и переродилась. Были ли у него густые щегольские усы, Драгомира уже не помнит. Подпоясывался ли он кушаком, кушал ли сметану ложками, подмигивал ли проходящим мимо двора девчонкам? Каждое такое предположение девушка примеряла к бывшему жениху только со знаком вопроса, словно какую одежку на любимую куклу. Подходит? А так? А если с синими лентами? Что берегиня знает точно, на этом берегу он еще ни разу не появлялся. Появился – узнала бы сразу. Без заигрываний и умасливаний схватила бы за обе ноги и часами топила бы неверного в воде, не давая ему до конца задохнуться. Он бы немощно булькал и просил прощения, только вот такие, как она, уже не прощают. «Давай сделку», – как гром посреди ясного неба раздается голос у нее в голове. Драгомира так увлеклась фантазиями и остатками воспоминаний, что едва не забывает, что сию минуту все еще сжимает крепкую жилистую шею незваного гостя. Девушка равнодушно кивает. Что он может ей предложить? Разве что Богдана приведет сюда, чтобы она наконец смогла утолить свою жажду крови. Только вот что потом? Будет куковать в реке до конца времен или пока река не высохнет, а берегиня вместе с ней. Поэтому она так сильно удивляется, когда он предлагает ей: «Я сделаю тебя человеком, дам еще одну жизнь». Она резко отстраняется, озадаченно склоняет голову в коротком раздумье. Только вот все уже решено заранее, и Волчий пастырь знает об этом, потому что кто как не он решает, кому остаться, а кому уйти. «В чем подвох?» – спрашивает Драгомира. Не такая уж она и деревенская дурочка, какой обычно бывают представительницы ее рода. Возможно, с ней что-то и получится. Жизнь не твоя будет, вот в чем подвох. Но Драгомире пастырь мысленно отвечает: «Ни в чем, самая что ни на есть честная сделка». – Что, отплевался? – Дарья брезгливо смотрит на незнакомца, но все же подбадривающе касается его мокрого плеча. Лев промок не то что насквозь или, как говорят, «до нитки». Вонючая речная вода – в унитазе и то чище – забилась в каждую его клеточку, вытеснила мысли, мечты, желания. – Зачем вы меня толкнули? – кашляет парень. Руками упирается в холодную землю на берегу; волосы слипшимися сосульками свисают по обе стороны от лица. Вряд ли можно выглядеть еще более жалко, еще менее по-мужски. Дарья сидит тут же, всего в паре десятков сантиметров. Дорогую шелковую пижаму из двух предметов легко можно принять за изысканный костюм для ночных прогулок, только вот теперь ткань противно липнет к телу, призывая холодный колючий ветер залезть за воротник. И ничего изысканного в сидении на грязном берегу городской речки, к сожалению, нет. Женщина обхватывает подтянутые к груди колени руками и смотрит вперед, в пустоту и ночь полупустой московской улицы, где вдалеке время от времени раздается мурчание автомобильных моторов, где вспыхивает на долю секунды свет – и тут же затихает. – Не такая уж я и взрослая, можно на ты. – Мне не до знакомств сейчас. – У Льва зубы стучат друг о друга, как бусины межкомнатной занавески при малейшем порыве ветра. Некоторое время оба молчат; каждый пытается отдышаться. Только вот нет такого промежутка времени, который позволил бы обоим вернуться в свое спокойное, нормальное прошлое. Туда, где нет драки с Алексом, нет Дениса и его треклятой любовницы. Нет подарка на юбилей, в конце концов. Дарья тянется к мочкам ушей, но едва касается металла, как по коже проходит электрический разряд. – Ауч! – Что такое? – Несмотря на то что Лев сейчас больше похож на мокрого котенка, чем на человека, против добродушной природы не пойдешь. – Холодно? Я бы предложил куртку, но моей сейчас только покойников согревать. Тяжелая, мокрая верхняя одежда и правда не оставляла сомнений, что согреть в таком состоянии сможет разве что только в аду. Дарья задумчиво трясет головой. – Да нет, – говорит она, – так, ерунда. – А что у вас… у тебя, – тут же поправляется парень, – с глазами? Вы нечистая сила какая, или что? Говорит он все это скорее в шутку, но в глубине души, равно как и Дарья, знает: шутить здесь не над чем. Склизкое, тяжелое предчувствие тонкой лентой струится по телам обоих. Если бы не ночная прохлада и ледяная вода Москвы-реки, оба замерзли бы только от одной мысли об этих сверхъестественных ужасах. Спустя несколько секунд молчания – не неловкого, вполне себе естественного – Дарья поджимает губы и произносит: – Не знаю, сама бы не прочь узнать. Помню только, как долго не могла заснуть. А может, заснула?.. Не вспомню уже. Может, у меня лунатизм? А что, вполне простое, земное объяснение всепоглощающего ужаса, который женщина ощущала все это время где-то в районе живота. Там как будто поселился кто-то маленький и властный. Он командовал ее телом; словно у марионетки, заставлял руки и ноги двигаться в пространстве; временами даже говорил своим хриплым, скрипучим голосом через ее уста. – Может быть. У меня вот бабушка по этой части. Верит во все приметы, гадания и прочую чепуху. Она из деревни глухой, так у нее вокруг дома на заборе развешаны горшки кверху дном. Мне порой эти горшки человеческие головы напоминают. Дарья не удерживается от легкого – нервного – смешка. – Классная у тебя бабушка. Я свою помню плохо. Сейчас не отказалась бы от любого живого родственника, кроме родителей. С подругами о таких вещах не поговоришь. – О лунатизме? «Как же, – с грустью думает про себя женщина, – о лунатизме». Им больше не о чем говорить. Между ними не только разница в возрасте, семейное положение, пол и даже сферы деятельности. Только вот ни один не торопится покинуть место неудавшегося самоубийства, потому что чувствует – этой ночью у них больше общего, чем у близнецов в утробе матери. – Так зачем ты хотел прыгать? Лев опустошенно смотрит в черную почву у того места, где он сидит. – Я не знаю, как объяснить… Мне казалось, это не я. Все мое существо сопротивлялось тому, что я сделал сегодня. Не бог весть какой ужасный проступок – подрался с коллегой по работе, – объясняет мужчина, наткнувшись на непонимающий взгляд собеседницы. – Только вот у меня после этого внутри как будто что-то сорвалось. Я словно нажал красную кнопку, знаешь, на таких обычно написано «не нажимать». Плохо помню, что было потом. – Может, у тебя тоже лунатизм? – Вряд ли, – сочувствующе улыбается Лев, но улыбка слабая, блеклая, ее почти нет, – я спать сегодня еще не ложился. Выпил немного, конечно, но не настолько сильно, чтобы не контролировать собственные ноги… Слушай, – его осеняет, – вдруг сегодня буря какая магнитная? Ну, там, астероид пролетел, кольца Сатурна сгустились, я не знаю… – Вполне может быть, – соглашается Дарья скорее из желания согласиться, нежели из-за того, что она на самом деле считает так же. Надеется – да, но не считает. – И теперь за попытку суицида я после смерти попаду в кровавую реку Беловодья, – шутливо бормочет Лев себе под нос. Бабушка всегда говорила: «Только чистые душой люди попадают в Беловодье». Она не христианка – скорее ближе к каким-то старинным языческим поверьям, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: в рай она еще как верила. Рассказывала, что в этом таинственном Беловодье все живут по порядкам, никогда не слышали про войны и ссоры, а еще не болеют и не умирают. Младшие уважают старших, мужчины помогают женщинам; там никогда не случаются неурожаи. Сам город же опоясывает река с молочными водами. Но как и любое место в мире, Беловодье стремится к равновесию, говорила Нина. Именно поэтому на южной границе молочная река впадает в другую, наполненную кровью злых и подлых людей. Убийц, мошенников и изменщиков. У берегов кровавой реки пахнет смрадом и разложением, а сверху парят голодные вороны, предупреждающие появление новых «грешников». Лев в такое не верит; как и все, связанное с Ниной, делит пополам, но полностью не открещивается. В конце концов, бабушка хорошая знахарка и не раз спасала односельчанам жизнь, когда, казалось, уже никакие лекарства не помогали. – Теперь что? Холодает. То ли тело вновь привыкает, то ли и правда ночь сегодня благоволит разного рода потусторонним силам. Лев съеживается.