— Да. — Я Кинси Миллхоун. Она не сразу вспомнила, кто я такая, а затем спохватилась: — Я забыла, что вы должны прийти. Извините. Проходите, пожалуйста. — Я не вовремя? — Все нормально. Извините, я не могла вчера с вами долго разговаривать, я как раз уходила из дома, когда вы позвонили. Я вошла в гостиную, обставленную дешевой, но стильной мебелью: плетеные кресла, большие индонезийские диванные подушки в наволочках из черно-желтой набивной ткани, на полу циновка и множество растений, которые при ближайшем рассмотрении оказались искусственными. — Нет проблем. Спасибо за то, что согласились встретиться со мной сегодня. Вы повар? — Без специального образования. Это мое хобби уже много лет. Я пеку в основном свадебные торты, но могу испечь все, что угодно. Присаживайтесь. Я села в одно из плетеных кресел, спинка и сиденье которых были снабжены специальными подушечками в парусиновых наволочках. — Хозяин квартиры, которую я снимаю, был пекарем. Сейчас он на пенсии, но любит что-нибудь испечь. В вашем доме пахнет так же, как у него, — ванилью и жженым сахаром. — Я настолько привыкла к этому запаху, что даже не замечаю его. Это, наверное, все равно что работать в пивоварне и не ощущать запаха пива. Но мой муж всегда говорил, что у нас дома пахнет именно так — ванилью и сахаром. — Вы замужем? — Сейчас нет. Я уже шесть лет в разводе. У него свой бизнес. Мы остались добрыми друзьями. — У вас есть дети? — Сын, — ответила она. — Кевин и его жена Мерси ждут своего первенца, дочку, в ближайшие десять дней, если малышка родится в срок. Они хотят назвать ее Елизаветой в мою честь, хотя раньше собирались дать ей имя Либби. — Ее пальцы коснулись серебряного медальона, словно чтобы не сглазить. — Вы выглядите слишком молодо для бабушки. — Спасибо, — сказала она. — Чем я могу вам помочь? — Дейзи Салливан наняла меня в надежде найти свою мать. — Да, я слышала. Вы уже общались с Кэти Креймер. — Приятная женщина, — солгала я, надеясь, что Бог не вырвет мой язык. Она улыбнулась, заправляя за ухо прядь волос. — Желаю вам успеха! Я очень хотела бы знать, что случилось с Виолеттой. Она изменила мою жизнь. — В самом деле? К лучшему или к худшему? — О, конечно, к лучшему. Она оказалась первым взрослым человеком, который проявил ко мне интерес. Я выросла в Сирина-Стейшн, одном из самых дерьмовых мест на свете. Вы его видели? — Дейзи мне его показала. Он кажется городом призраков. — Теперь да. Раньше там жило намного больше людей, но все были такие занудные и консервативные. Виолетта была как струя свежего воздуха, простите за банальность. Она плевала на общепринятые правила и на то, что думали о ней люди. В ней жил дух свободы. По сравнению с ней все остальные казались скучными и тусклыми. — Вы первый человек из тех, с кем я разговаривала, кто сказал о ней что-то хорошее. — Я уже тогда была ее единственной защитницей. Сейчас я понимаю, что ей было свойственно саморазрушение. Она была импульсивной… или, лучше сказать, безрассудной. Она одновременно и привлекала, и отталкивала людей. — Как это? — Я думаю, что многие хотели бы делать то же самое, что и она, но не имели такой смелости. — Она была счастлива? — О нет. Совсем нет. Ей отчаянно хотелось другой жизни. Ей до смерти надоели бедность и побои Фоли. — Так вы думаете, что она сбежала из города? Она взглянула на меня, прищурившись. — Конечно. — Каким образом? — Таким, каким делала и все остальное. Она знала, чего хочет, и перехитрила всех, кто стоял у нее на пути. — Это звучит жестоко. — Ну, это вопрос семантики. Я бы сказала «определенно», но иногда это одно и то же. Я чувствовала себя несчастной, когда она уехала, не попрощавшись. Я бы сказала ей: «Счастливого пути, и да благословит вас Бог!», но в четырнадцать лет я не могла бы произнести таких слов, хотя именно так и думала. Я очень страдала, но была рада за нее. Понимаете, что я имею в виду? Ей выпал шанс, и она воспользовалась им. Дверь распахнулась, и она выскользнула из нее. Я восхищалась ею. — Вы, должно быть, очень по ней скучали. — Сначала ужасно. Мы всегда болтали с ней обо всем, а тут она внезапно исчезла. Я была просто убита. — И что вы сделали? — Что я могла сделать? Училась жить без нее. — Она никогда не давала о себе знать? — Нет, хотя тогда я была уверена, что даст. Пусть бы это была одна-единственная открытка с одной строчкой или вообще без текста. Даже почтовой марки было бы достаточно. Все, что угодно, но я бы знала, где она. Я воображала ее на Гаити или в Вермонте — в каком-нибудь месте, совершенно не похожем на это. Я много месяцев ежедневно заглядывала в почтовый ящик, но полагаю, она не могла рисковать. — Не понимаю, какой здесь риск? — Вы ошибаетесь. Соня — женщина, работавшая на почте, — заметила бы ее послание при разборе корреспонденции. Я бы не сказала ни единой душе, но пошли бы слухи. Соня была сплетницей, и Виолетта это знала. — Вы последняя имели с ней более или менее длительный контакт. — Да, и я много думала о том вечере. Он не выходит у меня из головы. Это все равно как мелодия какой-нибудь песни, которая звучит в вашем мозгу, что бы вы ни делали. Даже теперь, хотя прошло столько лет. Образ Виолетты тускнеет. Но знаете что? Стоит мне почувствовать запах фиалкового одеколона — бац! — и она снова возникает передо мной. И тогда я не могу сдержать слез. — Вам когда-нибудь приходило в голову, что с ней могло что-то случиться? — Вы имеете в виду преступление? Люди говорили об этом, но я никогда в это не верила. — Почему? Вы же видели, как Фоли ее бил. Вы не думали, что она могла попасть в беду? Она покачала головой. — Я считала, что произошло нечто другое. Я пришла в тот день раньше назначенного времени и увидела на стуле коричневые бумажные пакеты. Оттуда виднелись ее любимые вещи, и я спросила, что она собирается с ними делать. Она сказала, что разбирала свой шкаф и кое-какую одежду хочет отдать в благотворительную организацию. Тогда это показалось мне глупостью. Позднее — после того как она исчезла — до меня дошло, что она приготовила вещи не для этого. — Чтобы уехать? Куда? — Не знаю. Может быть, к другу или к подруге. Наверное, было такое место. Я заморгала. — Она говорила что-нибудь об этом? — Ни слова. Фоли не было дома — не знаю, где он был, — и я пришла, чтобы посидеть с Дейзи. Она сменила тему, так что я не стала больше задавать вопросов. — Странно, но я впервые об этом слышу. Я прочла все статьи о Виолетте, но нигде не упоминалось ни о каких пакетах с одеждой. — Ничего удивительного. Я попыталась рассказать об этом помощникам шерифа, но они вели себя так, словно ничего не хотели слышать. К тому времени они были заняты тем, что расспрашивали Фоли о том, где он был в тот субботний вечер. Я не настаивала, чтобы они меня выслушали: я считала, что поскольку Виолетта ничего мне не сказала, значит, не хотела, чтобы кто-нибудь знал. — И вы так ничего им и не сказали? — Нет. Я боялась, что если они подумают, что она уехала из города, то перекроют дороги или что-нибудь в этом роде. — Зачем? Она была взрослым человеком. Если она решила уехать по доброй воле, они не имели права вмешиваться. В обязанности полиции не входит охотиться за сбежавшими женами или мужьями. — Я старалась, чтобы мои слова не звучали так, будто я ее обвиняю. Ведь ей было тогда четырнадцать лет, а подростки оценивают события совсем не так, как взрослые. — О да, то, что вы говорите, разумно, но в то время я этого не понимала. Фоли тогда совсем потерял голову, и я боялась, что он бросится за ней вдогонку. — Но к тому времени она могла уже быть в Канаде. — Конечно. Я считала, что чем дальше она уедет, тем в большей безопасности будет. Мысленно я закатила глаза. — Вас не беспокоило, что ваше молчание поставило Фоли в трудное положение?