Холостому офицеру с его нелегкой службой не до сына-малолетки, чего ж тут не понять. Поэтому жил я не с отцом, а с его родителями, то есть бабушкой и дедушкой, ну и привык считать их и своими родителями. Отец изредка приезжал в отпуск – помню, как совсем мальцом я трогал его форму: погоны, эмблемы, кокарду. И был в восторге… Помню, как он брал меня на руки, смотрел внимательно, без улыбки. Теперь, конечно, я сознаю, что в моих детских чертах он угадывал черты лица той, что стала странной, навсегда ушедшей звездой его жизни… Так! Похоже, во мне бывший филолог заговорил. Буду проще. Стало быть, отец колесил по городам и весям, я рос без него. Пошел в школу. Учился хорошо. С товарищами ладил, никто не спрашивал, почему у меня не мама с папой, а дедушка с бабушкой – мало ли чего на свете не бывает. А я не распространялся. Сейчас уж и не вспомнить, почему русский язык стал моим любимым предметом, не считая, понятно, физкультуры, которая у пацанов всегда на первом месте. У большинства все эти подлежащие, сказуемые, склонения и спряжения вызывают отчаянную, до зевоты, скуку, а мне – как рассказы о терра инкогнита, Колумбах и Магелланах… И английский учил охотно. Ну, словом, так шаг за шагом добрался до филфака. Там попал как медведь в малинник: на одного парня пятнадцать девушек. Нет, это не помешало мне опять же учиться неплохо, но я почувствовал, что мне чего-то не хватает. Чего-то мужского, что ли, что необходимо должно быть в жизни… Решил заняться каким-нибудь серьезным спортом, но человек я по натуре вообще осторожный, предусмотрительный, выдающихся физических данных у меня нет. Потому заниматься единоборствами или штангой, прямо скажу, не тянуло, а всякими там авто-мотогонками – ресурсов нет. Выбрал стрельбу, благо стрелковая секция у нас в универе славилась далеко за пределами города. И тут внезапно открылось: талант! Рука твердая, глазомер верный, нервы крепкие. Тренеры в меня так и вцепились, за год я шутя дошел до первого разряда. И кто знает, может, и стал бы первым в России (а может, и в мире) кандидатом филологических наук и мастером спорта по стрельбе… Но жизнь повернула по-иному. Случился этот поворот в конце второго курса. Правда, в нем ничего неожиданного не было, поскольку не было у нас военной кафедры, упразднили за несколько лет до того. А коли так, то извольте-ка, студент Егоров, послужить Родине, вот вам повестка из военкомата. * * * Не могу сказать, что меня это огорчило. Все-таки я сын офицера. Вспомнились те давние отцовские приезды, его форма, награды, особенный, весомый звук шагов в армейских берцах… Отец к тому времени, кстати, вышел в отставку, получил квартиру в городе, где закончил службу, вроде бы женился – во всяком случае, появилась у него женщина. Мы с ним тепло переписывались, поздравляли друг друга с праздниками, но фактически стали если не чужими людьми, то кем-то вроде дальних родственников… Тем не менее я написал ему – так, мол, и так, иду в армию, по твоим стопам. Он это горячо одобрил, ответил стандартным «мужчина, не служивший в армии, – не мужчина», благословил, напутствовал и все такое. И я пошел служить. В военкомате среди прочих документов я скромно предъявил призывной комиссии выписку из приказа Спорткомитета о присвоении мне первого разряда по стрельбе. Бумага попала к председателю, полковнику с эмблемами почему-то танкиста. Тот так и вскинул брови в радостном удивлении: – Ух ты! Смотри-ка, вольный стрелок! Ну-ну, подойди, познакомимся поближе… Познакомились. В итоге отправили меня в снайперскую учебку. Я не возражал, однако по наивности думал, что вряд ли там меня, перворазрядника, чему-то новому научат. Ошибался, конечно. Стрельба спортивная и стрельба боевая, спору нет, в основе одинаковы, но разница в деталях такова, что делает эти два занятия сильно отличными друг от друга. Во-первых, нас, курсантов, учили не просто стрелять, а стрелять из засады в условиях полевых, лесных, городских – причем как в городской, так и в промышленной застройке. А в этих обстоятельствах умение безошибочно прицелиться и выстрелить – всего лишь полдела, один из элементов непростого искусства военного снайпера. Выбор наилучшей позиции, маскировка, умение психологически подготовить себя к многочасовому почти неподвижному и неслышимому сидению в засаде, с минимальными потерями энергии и наблюдательности, а также выработка морально-волевых качеств – все это входило в курс обучения. Во-вторых, я был не совсем точен, называя нашу учебку снайперской. Это была часть, готовившая, скажем так, специалистов низового уровня полевой контрразведки, тех, кто в боевых условиях тянет лямку черновой противодиверсионной работы. Я попал, понятно, в снайперское подразделение, а были еще и специалисты силового задержания, и минеры-взрывотехники, и радисты-связисты… Но всех вполне жестко грузили физподготовкой, мы бегали, плавали, преодолевали препятствия, учились реальному рукопашному бою. Да, для нас, подразделения снайперов, эти дисциплины не были профилирующими. Но они были, и еще как были! И я приобрел оказавшиеся потом незаменимыми боевые навыки. И втретьих, нас обучали стрельбе из разных оружейных систем. Пользовали мы и старую добрую СВД (снайперская винтовка Драгунова), и современные виды оружия: ВСС (винтовка специальная снайперская) «Винторез», ВСК (войсковой снайперский комплекс), АС (автомат специальный) «Вал» и даже ВССК (винтовка специальная снайперская крупнокалиберная) «Выхлоп». Кроме того, нас учили оперативной стрельбе из короткого и полукороткого, скажем так, стволов: пистолеты, пистолеты-пулеметы, автомат АКСУ… Учили на совесть. Кто знает, какая у кого будет служба, из чего придется стрелять?.. Ну а лично меня военная судьба закинула почти на Северный Кавказ, в Ростовскую область, в гвардейскую мотострелковую бригаду. Сперва попал я в разведбат, но буквально через несколько дней бригадный особист, узнав, кто я такой, перетащил меня в свою службу, официально я стал числиться в управлении бригады. Так потекли войсковые будни. Я пребывал тогда в чине ефрейтора, но, что там говорить, служба моя отличалась от службы обычного бойца. Прав оказался тот танкист-полковник: снайпер, да еще в контрразведке, – вольный стрелок… Это совсем не значило, что я бездельничал. Напротив, начальник скучать не давал, и я ежедневно оттачивал свою воинскую квалификацию. Начальник – тот самый особист, майор Яшин. Он и командир пресловутого разведбата, майор Прокопенко сошлись во мнении, что разведка и контрразведка бригады должны работать в полном взаимодействии, как левая и правая руки, оправдывая высокое звание гвардейцев. И вот два майора нещадно гоняли подчиненных по окрестностям части, изощряясь в постановке боевых задач: разведчики должны были проникнуть на условный объект, а мы, контрразведка, стало быть, должны были это предотвратить. Кто кого. Соревновались с переменным успехом, но без ложной скромности скажу, что у меня кое-что получалось. Майор был мной доволен. И ближе к окончанию срочной службы присвоил сначала младшего сержанта, потом сержанта, после чего предложил остаться на контракт. Я размышлял недолго. Но все же поразмыслил. Окинул мысленным взором пройденный путь. Убедился, что лингвистика осталась в далеком прошлом, хотя совсем интереса я к ней не потерял. Однако филологом себя уже не видел. А вот военным – да, это мое, это я понял совершенно точно. И я стал профессиональным солдатом с перспективой роста в офицеры. Яшин мне все расписал веско: – Послужишь сержантом, – убеждал он, – потом станешь прапорщиком. Это я через комбрига сделаю, будь уверен. Из прапора перескочить в офицеры – тоже вопрос технический. Ну а потом, если хочешь расти дальше, думай, как пробиваться в академию. Правда, с твоим незаконченным высшим это будет непросто. Но решаемо! Все в твоих руках. Тут все без обмана, все так и могло быть. Но не стало. Яшина вскоре перебросили на новое место службы – с повышением. Простились мы по-дружески, обменялись электронными адресами, и он убыл. Пришедший на его место офицер оказался в сравнении с майором слабоват. Не скажу, что совсем уж никудышный, нет. Но до Яшина ему было, как до Москвы в лаптях. Ощутив это, я начал уже было подыскивать варианты перевода в другую часть… да только здесь судьба моя заложила очередной вираж. Грянули украинские события 2013–2014 годов – Майдан и прочее, и эта страна, которая и прежде брела по дороге «незалежности», хромая, спотыкаясь и шатаясь, стала стремительно превращаться в какую-то одичалую хрень. Полыхнула Донбасская война, дунул «Северный ветер» – не стану разъяснять, что это такое, знающий поймет, а не знающий пусть сам ищет ответ. И вот однажды под вечер вызвал меня новый особист и, напустив таинственный вид, завел туманный разговор о том, как молодые Донецкая и Луганская республики нуждаются в военных специалистах… Тут я вежливо попросил его выражаться конкретнее. Конкретно – мне предлагалось ехать повоевать в район Донецка. Чтобы делать это в статусе военнослужащего армии РФ – о том не могло быть и речи, требовалось официально уволиться из армии, поехать добровольцем… после чего меня без проблем должны будут восстановить в рядах Вооруженных сил. Более того, я не буду испытывать препятствий с продвижением по службе. Не скажу, что я так уж клюнул на эту приманку, но в ходе беседы четко уяснил, что предложение мне сделано такого рода, от которого отказываться не стоит. И согласился. Так я в первый раз уволился из армии. О своем пребывании в Донбассе я вспоминать не люблю. Бывал там на разных участках линии фронта. Донецк, Горловка, еще ряд населенных пунктов… Скажу лишь, что война – страшное дело, а гражданская война – вдвойне. Однако не могу не заметить, что там я приобрел бесценный боевой опыт, бесценный в прямом смысле, как показало время. Командировка моя длилась чуть меньше года. Вернулся – слово начальства оказалось твердо – спустя недолгое время восстановился на службе, стал старшим сержантом. Чуть позже – командиром отделения. Начальство завело и многозначительные разговоры об ордене Мужества, правда, не сейчас – по политическим соображениям. С Яшиным, теперь уже подполковником, я связи не прерывал, переписывались по электронке, и не раз я получал от него ценные советы. Стал готовиться к прыжку в следующий армейский ранг, из сержантов в прапорщики… Но не вышло. * * * Итак, я стал командиром отделения (комод – на армейском жаргоне) опять же в гвардейской бригаде – другой и в другом округе. На сей раз прочно основался в разведбате, и служба моя была не чисто снайперской. Приходилось исполнять разные задачи войсковой разведки, и это – век живи, век учись – тоже пошло на пользу. Я подтянул навыки в передвижении по местности, стрельбе из пистолета, владении холодным оружием, рукопашном бое… Вот только не думал, что последнее придется внезапно для себя применить в реале так скоро и с такими последствиями. Наш прежний взводный стал ротным, а на его место прислали свежеиспеченного лейтенанта из училища. Генеральского сына. Командир батальона, узнав об этом, впал в беспокойное уныние, бормотал, почесывая в затылке: – Вот, блин, не было печали… Что я с ним, чудаком, буду делать? Сопли ему вытирать? Анус, может быть?.. Само собой, я здесь довожу речь комбата до цензурного состояния. Говорилось все несколько иначе. И ведь провидцем явил себя подполковник Астахов, он же комбат, – хлебнул печали. Правда, подтирать ничего не пришлось, даже напротив. Лейтенант вовсе не явил себя оранжерейным цветочком, на который плюнь, и он завянет. Наоборот, генеральский отпрыск ударился в другую крайность: как говорится, берегов не видел. Мат у него был через слово, взводу он стал «закручивать гайки», да не по делу, не со знанием психологии, а – раззудись плечо, размахнись рука, благо здоровьем бог не обидел. Понять причины такого поведения нетрудно. Парень знал, конечно, что его считают избалованным папенькиным сынком, и изо всех сил стремился доказать обратное: что он настоящий армеец, военная кость. Не остался ошиваться где-нибудь в крупном штабе, поехал взводным в часть. Само по себе желание достойное, похвальное, но к нему бы ума побольше. А вот с этим у лейтенанта было грустно. Он завел привычку появляться после развода в ротной казарме, осматривать кровати и тумбочки бойцов своего взвода, матерно придираясь ко всякой мелочи. Да ведь хоть бы ругаться умел остроумно! – иные офицеры такие виртуозы по данной части, что аплодировать хочется. Нет же, этот именно сквернословил, изливался бессмысленной словесной грязью, слушать тошно. И вот в один прекрасный весенний день – действительно прекрасный, был конец апреля – я стоял в наряде дежурным по роте. Когда лейтенант ввалился в казарму, привычно облаяв дневального за какое-то нарушение формы одежды, не знаю уж, действительное или мнимое, я приветствовал его по всей форме, так как субординация выше личных отношений. Хороший ли, хреновый – начальник есть начальник. Ну и полез начальник по тумбочкам – и как на грех обнаружил у одного из моих солдат полуоткрытую банку сгущенки. – А!.. – распалился он праведным гневом. – Это кто тут такой любитель сладкого?.. Ага! Сержант! Это что, твой, б…, говноед? – Я гвардии старший сержант, товарищ гвардии лейтенант, – сказал я очень спокойно. – Чего?.. – Я напоминаю вам, товарищ гвардии лейтенант, что мое воинское звание – старший сержант. Должен признать, что голос мой в эти секунды звучал уже издевательски-вежливо, тогда как глаза взводного округлялись, вылезая из орбит. – Чего?! – Ничего. Тут, конечно, понеслось… – Так… так… и еще вот так! Ты что, …твою мать, сержант, здесь самый умный, что ли?! Я человек на редкость выдержанный, с очень прочными нервами – снайпер и должен быть таким, если не хочет сойти с ума. Но этот крендель уж постарался! Холодное бешенство закипело во мне от слов «…твою мать». – Вы с моей матерью этого не делали, товарищ гвардии лейтенант. Во-первых, она далеко, а во-вторых, я бы вам этого не позволил. Он побагровел: – Че… Да ты, сержант, что, совсем ох…ел? Ты с кем говоришь, прыщ? И сделал движение, имитирующее ударный замах руки. Буду честен: наверное, он не хотел меня ударить. Но по глупости думал, что может пугать такими взмахами всякого, ничего не зная о жизненном, тем более боевом опыте визави. Ну а мой опыт сработал сам, без малейшего участия разума. Я просто не успел подумать ни о чем, и мой мгновенный правый хук в челюсть стал сюрпризом и для взводного, и для меня. На! – и попал чисто, в самую точку, классика жанра. То, чего тренеры по боксу день ото дня добиваются от подопечных. Лейтенантские зубы лязгнули так, точно он перекусил гвоздь. Коленки подломились, он рухнул навзничь, крепко треснувшись затылком о железную спинку нар. На все это обалдело таращился дневальный, делая судорожные глотательные движения. Я вполне оценил произошедшее. – Ну, чего встал? – крикнул бойцу. – Бегом в санчасть, доктора сюда! И стал оказывать нокаутированному первую помощь. Забегая вперед, скажу, что ничего страшного с лейтенантом не случилось. Сотрясение мозга средней тяжести – у него, оказывается, были мозги… Правда, бригадные медики заявили категорически, что дней десять пациент должен пролежать в стационаре. Меня же начальство с перепугу упрятало на гауптвахту. Такое ЧП не скроешь, информация ушла в округ, и пару дней я провел в тягостном неведении между небом и землей… Наконец, вызвали к Астахову. – Ну что, Егоров, – избегая смотреть в глаза, произнес комбат, – дело такое…