Легкая улыбка тронула лицо Джузеппины вместо ответа. Медленно она развернулась и пошла вверх по лестнице. Маэстро направился за ней. Они скрылись в комнате второго этажа, и их тени в трепещущем пламенем прямоугольнике на стене сплелись в одну. Утро после бессонной ночи даровало обоим силу и жажду жить, а не усталость. – Что это за место? – спросил Джузеппе, засматриваясь на солнечные лучи в разбросанных по подушке локонах Джузеппины. – Мое тайное убежище, – с кокетливой загадочностью ответила она, – Охотничий домик моего отца. Пара слуг, что живут здесь, – единственные, кто знает, что мне удалось сохранить его, когда папа умер. – Неужели даже наш могучий импресарио не в курсе? – вопрос явно вылетел быстрее, чем Джузеппе успел себя остановить. Она молча посмотрела на него, умоляя взглядом оставить тему. Он улыбнулся и кивнул. Ему тоже хотелось сейчас притвориться, что мира за стенами затерянного в полях домика не существует. И все же, отчасти в надежде получить совет, он не удержался чтобы не похвастаться. – Театр Ла Скала предоставил контракт на новую оперу. Гонорар я могу назначить сам! – повернул он разговор в другую сторону. – Насколько я помню, гонорар Беллини за «Норму» составлял восемь тысяч лир, – нисколько не удивившись, лукаво промолвила она. Лицо маэстро наполнилось по-детски искренним изумлением. На такую сумму он и не думал решиться. Да и на одну ступень с великим Беллини, он пока вставать был не готов. – Почему бы и нет, Джузеппе? – засмеялась Джузеппина. Она впервые назвала его по имени, и волнение нежным теплом пробежало вниз по его позвоночнику. – Произнеси мое имя еще раз. Она придвинулась к нему ближе и прошептала, почти касаясь его губ: – Джузеппе. – Джузеппина, – промолвил он и прижал ее к себе. День прошел в беззаботном смехе, ласках, и разговорах обо всем на свете. Обо всем, кроме того, что ждало их по возвращении в Милан. Мысль, что он нарушает мужской кодекс, предавая доверие человека, которому обязан и началом, и возрождением своей оперной карьеры, Джузеппе не посещала вовсе. Он не понимал, что может предложить прекрасной возлюбленной, и это выводило его из себя. В том, что он любил Джузеппину, маэстро уже не сомневался, но каким образом, учитывая обстоятельства, можно было дать шанс их отношениям? Сколько он ни ломал голову, придумать не получалось. Поведение же самой Джузеппины на удивление было лишено всяческого, столь свойственного женщинам, желания обсудить перспективы их совместного будущего. А потому завести разговор на эту тему Верди так и не решился. Вечером Джузеппе сидел на полу у горящего камина, Джузеппина лежала, положив голову ему на колени. Ее распущенные волосы струились по его ногам. Она что-то увлеченно рисовала в небольшом эскизнике углем и рассказывала Джузеппе о себе. Она впервые за долгие годы кому-то о себе рассказывала. – Отец был капельмейстером кафедрального собора Святого Иоанна Крестителя в Монце. Оперы папы ставились в театрах Милана и Турина. Я выросла под звуки его произведений. Впервые он посадил меня за рояль, когда мне не было и шести. Он учил меня музыке почти каждый день, грезил моей певческой карьерой, но так и не успел добиться успеха даже для себя. Господь забрал отца к себе слишком рано. Сестра больна от рождения. Мать была разорена. А все, что имелось у меня – лишь красивое лицо и два года учебы в консерватории. Мама настаивала, чтобы я нашла завидную пару. Но перспектива стать кормилицей семьи привлекала меня гораздо больше, чем быть законной собственностью какого-то толстосума, знающего, что я досталась ему даром. Оба пути ведут в западню, как ни посмотри… Мне было шестнадцать… Откуда я могла знать? К тому же, я чувствовала себя по-настоящему живой, только когда пела. – Силки расставил Мерелли? – задумчиво спросил Джузеппе, расчесывая пальцами густые локоны Джузеппины и наблюдая за ее работой. – Скорее сети, – улыбнулась она, – в них я нашла спасение и исполнение своих самых честолюбивых желаний. Джузеппе не нашел, что ответить. Эта сильная, талантливая, прекрасная женщина, была сейчас таким хрупким, беззащитным созданием в его руках, а у него не хватало сил, чтобы защитить и обеспечить ее всем, чего она достойна. У Мерелли и силы, и возможности имелись в избытке. Мысли об этом злостью, ревностью и завистью больно кольнули в сердце маэстро. Вечером Джузеппе отправился на кухню, самостоятельно заваривать отвар из трав, который Джузеппине полагалось принимать на ночь. Ему нравилось заботиться о ней. Никогда раньше ему так не нравилось ни о ком заботиться. Джузеппина ждала его в спальне. Размышляя, она мерно покачивалась в плетеном кресле-качалке, скрестив руки на животе. По выражению ее лица, отсутствующему и мрачному, любой бы понял, что безоблачным счастье этих выходных для дивы Ла Скала не было. Джузеппе вошел в комнату с чашкой горячего напитка в руках, и мгновенная улыбка вновь озарила ее лицо радостью. Что бы ни омрачало раздумья Джузеппины, делиться этим с маэстро она была пока не готова. – Иди в постель, – нежно скомандовал он. Она подчинилась. Он укрыл ее одеялом, подал чашку и сел рядом. Джузеппина сделала глоток. – Проклятие! – вскричал Джузеппе, – Никак не пойму, как ты это можешь пить? Оно же воняет навозом! – Судя по вкусу, это он и есть, – засмеялась Джузеппина, – Давно подозреваю, что доктор Поллини просто вымещает на мне всю свою злость на женщин. Джузеппе искренне расхохотался. Джузеппина сделала еще глоток. – Идея целовать меня вряд ли придет тебе в голову после того, как я допью эту жижу, – кокетливо заметила она. – Допивай и увидишь. На следующее утро, за день до заключительного в сезоне спектакля, настала пора отправляться в Милан. За все время, проведенное вместе, они так и не поговорили о правилах игры, которым будут следовать по возвращении в мир большого города. Джузеппина, одетая в строгий костюм для путешествий, ждала, когда Джузеппе соберется в гостиной. Лицо ее выражало глубокую сосредоточенность человека, готовящегося принять приговор. Верди же спустился по лестнице в прекрасном настроении, слегка помахивая дорожной сумкой. Кинув сумку на пол, он посмотрел в глаза Джузеппине, и прочитал в них то, что заставило улыбку на его лице медленно раствориться. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Он – с немым вопросом, она – набираясь мужества. – Я намерена покинуть Милан на утро после последнего выступления, – произнесла она ровным, несколько чуть более официальным, чем следовало, тоном. – Покинуть… – пробормотал Джузеппе, который уже не сомневался, что покинуть собираются не только Милан, но и его. – В обозримые планы не входит мое возвращение, – все также на одной ноте произнесла она, вскинув подбородок. – Не вхожу я, как я понимаю, – услышал Джузеппе как будто где-то далеко свой низкий, охрипший от внезапного негодования, голос. Джузеппина набрала в грудь воздуха, словно перед прыжком в воду, и выдохнула тихим, слегка дрожащим голосом: – Во мне дитя, Джузеппе. Его дитя. «Его дитя» ударило в виски и размножилось в голове Джузеппе гулким эхом. Что за пошлая шутка? Поворот достойный дешевого романа или среднесортной оперетки. Он открыл рот, чтобы заговорить, слова застревали где-то между мыслями и языком. Как будто пытаясь угадать ответ на вопрос, что он силился произнести, она торопливо продолжила: – Ты ничего не можешь ни предложить мне, ни сделать для меня. – Но что ты… – Моя певческая карьера, хочу я этого или нет, подошла к концу. Теперь я наконец смогу посвятить себя детям, которые, я уверена, не будут забыты их отцом. Ты же знаешь, что мной уже рождены двое детей, не так ли? Джузеппе раздраженно кивнул. О том, что у наложницы великого импресарио имеются два незаконнорожденных ребенка, шушукался весь Милан. Не хватало еще сейчас обсуждать байстрюков Мерелли и его подпольное семейное счастье с Джузеппиной. Изо всех сил пытаясь остановить вихрь собственных мыслей, Джузеппе надавил пальцами за виски. Похоже, теперь пришел черед Джузеппины чересчур выпрямить спину перед Джузеппе, чтобы придать себе пущей уверенности. – А ты, – продолжила она, – не станешь губить свою восходящую звезду и вернешься в Милан с воспоминанием об этих выходных как о моем прощальном тебе подарке. – Почему ты не сказала мне раньше? – Эгоистичное желание украсть несколько дней у жизни, которой не суждено быть моей, я полагаю. Она сказала это так тепло и искренне, что Джузеппе был готов разрыдаться. Он попытался подойти к ней, но она шагнула назад. – Нет… – почти шепотом, но уверенно произнесла она. – Должен быть способ. – Любые отношения между нами неминуемо поставят под угрозу и твою карьеру, и благополучие моих детей. – Я не хочу оставлять тебя. – Пыль эмоций рассеется, и ты увидишь, как это было мудро с твоей стороны. – Ты должна была сказать мне раньше. – Возможно. Мне жаль. Прости. – Я не могу поверить, что теряю тебя. – Я никогда не принадлежала вам, маэстро. Джузеппе, чувствуя себя так, как будто его только что отхлестали по щекам, схватил свою сумку и выбежал из комнаты, с треском хлопнув за собой дверью. *** На финальный перед закрытием сезона спектакль «Набукко» маэстро, к огромному разочарованию публики, не явился. Джузеппина с теснящей грудь печалью смотрела со сцены на пустое композиторское кресло. Это было самое сложное выступление в ее жизни, и физически (голос уже окончательно отказывался ее слушаться), и эмоционально. Джузеппина и представить не могла, что на последнем спектакле своей карьеры, ее сердце будут разъедать кислотой такие разные, сложные и совершенно не связанные с творчеством, чувства. Проницательный импресарио внимательно наблюдал за своей неверной подругой из центральной ложи. От него не ускользнули ни растерзанное состояние чувств Джузеппины, ни ее взгляды на пустовавшее место композитора. Угрюмо усмехнувшись, к немалому удивлению жены и сидевших рядом супругов Маффеи, Бартоломео Мерелли встал и покинул зал сразу после окончания финальной сцены, не дожидаясь выхода артистов на поклон. Спектакль был окончен. Где-то на соседних улицах слышались отголоски аплодисментов восторженной публики. Тысячи зрителей в унисон скандировали имя Верди. Джузеппе сидел на кровати своей спальни в тишине, нарушаемой только стуком метронома. На стуле рядом со столом лежал еще не разобранный дорожный саквояж, на котором застыл взгляд ушедшего в глубокие раздумья маэстро. Горечь потери, как будто радуясь своему возвращению, то и дело болью подпрыгивала в животе. Джузеппе глубоко вздохнул, хлопнул себя ладонями по коленям и встал. Маэстро подошел к саквояжу, начал его разбирать, и вдруг замер. Среди его вещей лежала аккуратно оторванная страница эскизника. Та, на которой Джузеппина рисовала в их вечер у горящего камина. На плотном желтоватом листе бумаги красовался искусный угольный портрет Верди. Наутро после окончания сезона Джузеппина, сидя на софе, перебирала пальцами жемчужины своего браслета. Рядом с ней, задумчиво уставившись на узор лежащего перед ними египетского ковра, сидел Бартоломео Мерелли. – Слишком поздно для любого вмешательства, не так ли? – как будто бы переспросил он.