Остаток жизни великий импресарио, который подарил миру и дважды спас от забвения ярчайшего композитора Италии, проведет в аскезе и одиночестве. Умрет он старцем в возрасте восьмидесяти четырех лет. Поговаривали, что на похоронах бывшего владыки Ла Скала присутствовал только один человек – Евгенио Мерелли, известный к тому времени организатор музыкальных туров по всей Европе. Сын, никогда не знавший отца. Салон Кларины Маффеи процветал до конца ее дней. *** – И когда же вы уезжаете? – от неожиданности Джузеппина опустила руки на стол, раскрыв на всеобщее обозрение свой набор карт. Пока август 1855-го изнурял лондонских жителей витавшими в воздухе миазмами, Флоренция буквально плавилась от жары. В тени пушистых деревьев на берегу живописного пруда поместья Джоаккино Россини, в которое маэстро перебрался во время революции 1848-го, три дамы наслаждались игрой в карты и обществом друг друга. В центре круглого стола, накрытого безупречно белой кружевной скатертью, красовалась полная ягод ваза и большой кофейник. Около каждой женщины стояла чашечка с бодрящим напитком. Серьезно прибавившая за последние десять лет вширь Олимпия Пелисье принимала у себя в гостях Джузеппину Стреппони и графиню Аппиани. Графиня и бывшая оперная дива были представлены друг другу Клариной Маффеи, одной из немногих дам высшего света, которая все еще позволяла себе проявлять симпатию к Джузеппине. Поначалу Аппиани руководствовалась лишь банальным любопытством. Женщина, всецело завоевавшая когда-то сердце, оставшееся черствым ко всем неотразимым чарам графини, вызывала неподдельный интерес. Однако со временем две умные, сильные, неординарно мыслящие синьоры прониклись друг к другу интересом безотносительным и были дружны уже несколько лет. Овдовевшая к тридцати, сияющая красотой и унаследованной роскошью графиня Аппиани ценила свою свободу выше общественного мнения, а потому отказывать себе в визитах к одной из самых ярких, пусть и скандальных, пар современности, не собиралась. Что же касается Джузеппины, то ей, с точки зрения репутации, было мало что терять. – В начале будущей недели, и не смейте вносить смуту в умы, уже принявшие решения! – раздался шагах в двадцати от столика громогласный ответ на вопрос Джузеппины. Сияя улыбкой предвкушающего овации победителя, располневший до циклопических размеров маэстро Россини шагал к дамам с огромным серебряным блюдом, на котором аккуратными рядами были уложены разнообразные, крайне аппетитные на вид конфеты. За хозяином следовал слуга, с раскладным столиком подмышкой и десертным набором посуды в руках. – Я лично подам сладости троим прекраснейшим особам, что знал мой скромный очаг! – воскликнул маэстро подойдя к столу. Россини дал знак слуге. Тот одним четким движением развернул рядом с дамами столик. Серебряное блюдо с торжественным звоном было поставлено на него, туда же были пристроены изящные десертные блюдечки и стакан с блестящими на солнце кулинарными щипцами. Недолго думая, полностью проигнорировав наличие приборов, великий композитор схватил пальцами одну из конфет, сунул ее в рот Аппиани и уставился на нее глазами химика, предвкушающего реакцию в пробирке. Уже привыкшая к подобным непозволительным с точки зрения хороших манер выходками графиня нисколько не оскорбилась. – М-м-м… какая прелесть! – воскликнула она, искренне восхищенная вкусом. – Если бы главная сладкоежка Милана Маффеи знала, что она теряет! – воскликнула Джузеппина, с которой Россини только что проделал тот же трюк. – Дружба с тобой, моя дорогая, – засмеялась Олимпия, глядя на Джузеппину, – для графини пикантная нотка в рецепте ее безупречности. Общение со мной стало бы тараканом в супе слишком для многих гостей ее салона. Джузеппина рассмеялась, а Аппиани, улыбнувшись, обратилась к маэстро: – А мы, маэстро, обсуждали становящегося модным в Париже Рубинштейна, когда вдруг оказалось, что моду в городе любви намерены вскоре опять задавать вы? – О! Такую музыку, как «Каменный остров» Рубинштейна нужно слушать не раз и не два! – воскликнул Россини, после чего, нагнувшись к Аппиани, тихо, как будто делясь секретом, добавил, – Но я больше одного раза не могу. Все засмеялись. Джузеппина с нескрываемой грустью посмотрела на Олимпию, а потом перевела взгляд на маэстро. – Но все же что заставило вас решить уехать? – спросил она. – Пожалуй хватит с нас тиши полей, цикад и осуждений людей плуга, – проговорил Россини, накладывая сладкие произведения искусства по блюдцам для каждой синьоры и параллельно закидывая себе одну–другую конфету в рот, – Мне хочется на склоне лет парижского изысканного сумасбродства! – Маэстро заскучал… – лишь улыбнулась в ответ на вопросительные взгляды подруг Олимпия. После отъезда во Францию, на родину Россини так и не вернется. Олимпия и Джоаккино проведут свои последние тринадцать лет вместе, живя то в шикарной квартире в центре Парижа, то на вилле недалеко от французской столицы. Раскрепощенный город любви боготворил итальянского композитора. После смерти великого маэстро Олимпия, прежде чем уйти вслед за возлюбленным, еще десять лет организовывала посвященные Россини «парижские музыкальные вечера», попасть на которые стремились самые видные музыканты от Вены до Калькутты. В 1869 году лучшие композиторы Италии напишут совместный реквием памяти Джоаккино Россини, самая проникновенная его часть, Libera me, будет принадлежать руке Джузеппе Верди. Графиня Аппиани так и не выйдет замуж. Как и ее подруге Кларине, хозяин ей был ни к чему. До конца своих дней она оставалась одной из самых знаменитых светских львиц главного города итальянской музыки. *** Миланский август 1855-го был немногим милосерднее флорентийского. Осень согласно календарю должна была начаться всего через несколько дней, а раскаливший до предела стены домов зной и не думал отступать. Темистокле Солера сидел за столиком кафе Cova и задумчиво наблюдал за суетливой беготней на людной улице за окном. Настроения было паршивое, да и предстоящая встреча не обещала ничего хорошего. После того как Солера сбежал в Испанию, его сложившаяся на чужой земле судьба напоминала приключенческий роман. Перебравшись из Барселоны в Мадрид, Теми начал стремительно набирать очки в испанском мире музыки и в светском обществе. Через три года после побега из Милана он уже и занимал пост импресарио только что открывшегося Театра Реал и буквально купался в расположении королевы Изабеллы II. С точки зрения напряженности политической обстановки Испания тех лет мало чем отличалась от итальянских земель. Непрекращающиеся заговоры сторонников претендующего на престол Карлоса Марии Исидро, или, как их называли, карлистов, изнуряли испанцев противостояниями и беспорядками. Грамотно используя незаурядный талант быть в курсе всех кулуарных дел, и опыт шпионской работы в рядах миланского движения сопротивления, Темистокле заслужил положение главного информатора и поверенного ее величества. Об отношениях предприимчивого итальянца и королевы ходили недвусмысленные слухи, и, похоже, это была единственная женщина, которая всецело покорила сердце бесшабашного поэта. Однако, как и с первой любовью юности, на «долго и счастливо», какими бы эти отношения ни были, надеяться не приходилось. Через несколько лет дворцовых игр и интриг Темистокле был вынужден бежать из испанской земли. На этот раз: от карлистского заговора. Шептались, что Изабелла чуть ли не против воли отослала возлюбленного обратно в Италию, чтобы спасти от верной гибели. И вот теперь снова в когда-то родном, а теперь совсем чужом ему Милане, измученный любовной тоской, как будто наконец повзрослевший Теми не знал, чем занять свои дни. Он терпеливо коротал время в ожидании, когда снова сможет вернуться к испанскому двору. – Это кафе защищено каким-то могучим заклятием, – произнес вместо приветствия подошедший к столику и севший напротив Солеры Джузеппе, – говорят, это единственные витрины, которые остались целы на виа Монтенаполеоне во время беспорядков семь лет назад. Да и внутри, похоже, за прошедшие годы ничего не поменялось. – Давно здесь не был? – спросил Теми. Джузеппе кивнул. Они помолчали. – Я слышал, ты приехал несколько месяцев назад, – нарушил молчание Джузеппе. – В конце апреля, но я застрял в Милане и ждал, когда ты здесь появишься, чтобы отправить весточку. Теми врал. Он вообще не имел особого желания связываться с Джузеппе. В итальянской столице музыки его уже успели забыть, а привыкший за время пребывания в Мадриде к высокому придворному статусу бывший либреттист не собирался никому ничего доказывать. Однако, живя по инерции на широкую ногу, Солера истратил все свои сбережения и был вынужден испробовать все возможности их пополнения. – Рискну прозвучать обиженным поклонником, но у тебя было семь лет на то, чтобы написать мне весточку, – угрюмо заметил Верди. – Любые письма для тебя могли бы кончится допросом, – не моргнул глазом ответил Теми. И это тоже была ложь. Причины для побега в Испанию Темистокле практически сфабриковал. Продвигающие монархию освободители народа. Прикрывающаяся патриотическими идеями жажда славы. Творчество по заданному алгоритму. В какой-то момент Солера начал задыхаться. Мысли о том, чтобы бросить все, и планы, как это сделать, крутились в голове Теми уже пару месяцев, когда последней каплей стал вождь гуннов «Аттила». Взяв в руки талантливое, изящное, полное буйства оригинальных красок либретто Пьяве, просмотрев правки, которые размашистым почерком были оставлены всюду маэстро, Солера понял, что ему предстоит совершить уродство. В угоду политике из прекрасного полотна в батальном жанре надлежало смастерить простоватую, зато понятную всем, карикатуру. И сделать это должен был он, Темистокле Солера, когда-то искренне и на всю жизнь присягнувший оперному искусству. Возможно, шпион-либреттист и хотел потешить самолюбие, утерев нос венецианскому поэту, но в том, что ему предлагалось сделать он усмотрел варварство. Додумав и претворив в жизнь затейливую многоходовую комбинацию, он оставил братьев по борьбе за свободу в полной уверенности, что в Италии ему грозит смертельная опасность и, изобразив крайнюю поспешность, отбыл в новую жизнь, чтобы начать все с нуля. – Ты теперь в основном работаешь с Пьяве? – спросил Теми у Джузеппе, который постукивая ложечкой по чашке только что принесенного ему кофе, задумчиво смотрел в окно. – Ему можно доверять. – «Риголетто» вышло у него весьма симпатично, – попытался оживить разговор Темистокле, хотя, как и Джузеппе, уже прекрасно понимал, что из их беседы ничего путного не выйдет, – Я рад, что ты забросил идею с выходом на пенсию. Джузеппе усмехнулся и кивнул. – Газеты пестрят заголовками о бушующем в Испании всенародном восстании, – заметил маэстро все еще глядя на улицу. – Карлисты окрестили происходящее «Четвертой революцией» – кивнул Теми. – Ты бежал от итальянских революционеров, чтобы встать на сторону испанской монархии и вновь сбежать, как только в королевстве начались бунты, – теперь Верди смотрел Солере прямо в глаза, – Может быть, ты просто всегда бежишь с поля боя? Яростный огонек блеснул в глаза Теми. Подошедший к ним с вопросом и было открывший рот официант, посмотрев на выражения лиц синьоров, предпочел испариться. – Похоже на заготовленную фразу, – процедил Темистокле, – Но как-то мелко соглашаться на встречу со мной лишь из желания оскорбить… – Мне было интересно, зачем ты объявился. – Мне нужна твоя помощь. – Семь лет назад мне нужна была твоя помощь, но ты предпочел исчезнуть, не удостоив меня и парой строк. – Я тешился слабой надеждой, что ты не забыл предшествовавшие тому заслуги. – Заслуги? Ты просто ставил на меня, словно на беговую лошадь. – О нет, дружище, ты – не лошадь! – воскликнул Темистокле, – ты – колесничий, меняющий людей, как лошадей, в своей имперской гонке! Он с искренней, не пытающейся унизить жалостью посмотрел на композитора, которого много лет считал лучшим другом. Тот ответил ему холодным, спокойным, бесчувственным взглядом.