Вьюга шумела и за окнами квартиры синьорины Стреппони, придавая торжественности мягкой романтичной мелодии, которую Джузеппина играла за роялем. В комнату вошел Мерелли. Какое-то время он любовался своей прекрасной подругой, а затем, прихватив один из стульев у чайного столика, направился к ней. Сев рядом и обменявшись с Джузеппиной лукавыми взглядами, Мерелли начал аккомпанировать ей. Несколько мгновений, и их руки настроились друг на друга. Они отдались импровизации, искренне наслаждаясь потоком совместного творчества. Вторя вьюге, фортепианные переливы кружили по комнате, приводя мелодию к апогею, который разбился в финале о серию больших мажорных септаккордов. Джузеппина встала, опершись на плечо Мерелли. – Немного вина? – спросила она. – Было бы прекрасно. Она направилась к барному столику. Мерелли провожал ее ласковым взглядом. – Что скажешь о новом либретто Солеры? – осведомился он. – Дерзко, оригинально и… провокационно. Мерелли понимающе улыбнулся, наблюдая как она разливает вино в два хрустальных бокала. – Маэстро Николаи это либретто отверг… – начал было он, но Джузеппина перебила: – Маэстро Николаи знает, как справиться только с примитивными любовными драмами. – А с чем еще нужно справляться в опере? – усмехнулся Мерелли. Джузеппина вернулась к роялю, села на табурет рядом с Мерелли и передала ему бокал. – Покажи это либретто Верди. Возможно, это та искра, в которой он столь отчаянно нуждается. – Ха! – хохотнул импресарио и сделал глоток вина, – В прошлый раз твой маэстро дорого мне обошелся. Она с кокетливым осуждением покачала головой. – Я никого ни в чем не обвиняю, – проговорил Мерелли, – С тремя гробами за два года любой из нас рухнул бы в небытие… – Если я права, и он возьмется за дело, держу пари, ты не будешь разочарован, – медленно проговорила она, и, заметив отблеск сомнения на его лице, добавила, – Ты знаешь, чутье редко меня подводит. Он это знал. И надо сказать, эту черту великий импресарио весьма ценил в своей любовнице. Мерелли был обязан Джузеппине не одним успешным решением в своей карьере. Так что, доверие было вызвано больше опытом, нежели романтическими чувствами. Но все же он не сдавался. – Верди заявил, что больше никогда не притронется к нотным листам, ты же знаешь об этом? – И потому он почти каждую ночь, как призрак, бродит по улицам вокруг Ла Скала? – парировала она. Мерелли вопросительно взглянул на нее. Джузеппина рассмеялась: – Об этом болтают даже билетерши! Спустя несколько дней Бартоломео Мерелли пришлось засидеться в театре допоздна. Уставший и весьма раздраженный он вышел из здания, мечтая лишь о том, как рухнет в теплую, мягкую постель. Однако, уже садясь в карету, он увидел Верди, который стоял на противоположной стороне переулка. Запрокинув голову, маэстро стеклянными глазами вглядывался в окна Ла Скала и что-то бормотал себе под нос. Вид у Джузеппе был все такой же удручающий, как и при встрече с Барецци. Правда, теперь с бродяжьим обликом чудаковато диссонировал красивый теплый камзол. Несколько секунд размышлений, и Мерелли принял решение, в котором на тот момент он вовсе не был уверен. Сделав кучеру знак подождать, он направился к Джузеппе. – Маэстро Верди, добрый вечер! – воскликнул Мерелли, подойдя ближе. – Синьор Мерелли… – Верди был явно застигнут врасплох. Мерелли как будто не видел жутковатого обличия Верди, не говоря уже о том, чтобы показать какое-либо удивление от их встречи. Великий импресарио надел на себя маску обыденной приветливости. – Вы совсем замерзли, мой друг. Сегодня утром мне подарили несколько отличных бутылочек Ros Solis. Должно быть самое то! Вы просто обязаны попробовать. С этими словами Мерелли взял под руку совершенно не готового к такому повороту событий Джузеппе и практически поволок его в театр. И вот Мерелли уже сидел за своим столом и курил трубку, а Джузеппе неловко ерзал в одном из двух больших кресел перед ним. Напротив каждого из мужчин стояла изящная рюмка с ликером. – Я требую, чтобы вы попробовали, маэстро, – кивнул Мерелли на ликер, – Мгновенно согревает и плоть, и дух! Джузеппе сделал глоток. – Очень недурно, и правда, спасибо. Верди был похож на школьника в кабинете директора, ждущего, когда его отпустят. Бесспорно, видящий это Мерелли, казалось, был совершенно слеп к напряжению, царившему в комнате. Импресарио сделал несколько затяжек и как бы между делом проговорил: – Ваш друг Солера принес на мой суд свое новое либретто, – Верди помрачнел и позволил себе закатить глаза. Как будто не заметив этого, Мерелли продолжил, – Отличный сюжет, динамично написано. Тем не менее, меня преследует ощущение, что там что-то неладно. Я был бы вам очень признателен, если бы вы соблаговолили взглянуть и развеять мои сомнения. Мерелли бросил перед Верди стопку бумаги. На титульном листе красовалась размашистая надпись: «Навуходоносор». Джузеппе совсем посмурнел. – Я больше не сочиняю. Ни оперу, ни музыку в целом, – жестко произнес он. Призрак улыбки тронул губы Мерелли. – Жаль, – доброжелательным тоном ответил импресарио, – Однако я не говорю о том, чтобы вы сочиняли оперу или музыку в целом. Я просто по-дружески прошу вас взглянуть на либретто. Я достаточно ценю ваше мнение, чтобы полагаться на него. Ответить было нечего. Несмотря на терзающих его демонов, Джузеппе все же испытывал глубокое уважение к великому импресарио, а просьба была обставлена таким образом, что отказ расценивался бы как оскорбление. Вернувшись домой, Джузеппе ворвался в комнату свирепым и промерзшим до костей. Он сердито бросил на стол папку бумаг, что отдал ему Мерелли. С глухим стуком приземлившись на заляпанную свечным воском и остатками скудных трапез столешницу, либретто раскрылось. Джузеппе зажег свечу, включил метроном. Погруженный в мрачные мысли, он бросил взгляд на либретто. Его глаза поймали единственную строку на раскрывшейся странице: «Лети, мысль, на крыльях золотых…» Стоило Джузеппе увидеть эти слова, и в такт с метрономом зазвучали беспокойные трезвучия виолончелей. Глаза Верди были прикованы к странице. Неужели он, и правда, это слышит? Неужели музыка вернулась? Неужели она опять зовет его? Виолончели вышли на маршевую мелодию, и та направилась в крещендо. Медленным движением, чтобы не вспугнуть певших струнных, Джузеппе взял в руки либретто и начал читать. Одна страница, другая, третья… Вступил оркестр и наполнил комнату воинственными призывами. Джузеппе почувствовал, как в груди разливается давно забытое и такое родное тепло. Он прочел все страницы не отрываясь и закрыл папку с либретто. Финальные аккорды выкрикнули дерзкий клич и растворились в тишине, которую снова нарушал лишь стук метронома. Верди вернул либретто обратно на стол. Прочитанные строки шумели у него в голове, вплетаясь лианами в только что отзвучавшие аккорды. Он начал было постукивать себя по лбу, но вдруг остановился. Нет, надежда на творчество обернется лишь новым ударом. Он проклят, как и те, кто будет рядом. Джузеппе больше этого не допустит. С него хватит боли. Раздраженный, он выключил метроном и полностью одетый заполз под одеяло в постель, с твердым намерением уснуть. Поерзав немного, опасаясь возможной бессонницы, он на удивление быстро провалился в глубокий сон. Ему снилось, что он опять молод и полон предвкушений. Рядом с ним – юная, прекрасная, еще не поблекшая от тягот и горя Маргарита. Сон унес его в тот далекий день, когда они проводили отпуск в Милане, и он впервые повел жену в Ла Скала. Тогда они смотрели балет. Джузеппе с упоением наблюдал, как он и Маргарита, счастливые и влюбленные, держась за руки, покидают театр вместе с другими зрителями, минуя афишу: «8 сентября 1838 года, "Навуходоносор", балет Антонио Кортези». Часть сознания Верди мимолетно удивилась тому, насколько детально в его памяти запечатлелись и эта афиша, и картина вечерней людной площади под тусклыми желтыми пятнами керосиновых фонарей, и звуки, что парили над их головами. – Ну что, жена, пришлось ли тебе по вкусу волшебство Ла Скала? – раздался собственный голос у Джузеппе в голове. – Это… это… о, ты знал, я не найду слов… – кокетничала с ним Маргарита. – Навуходоносор… Неописуемый балет с непроизносимым названием! – пошутил он, и раздался звонкий смех Маргариты. Джузеппе увидел ее полное искренней радости, прекрасное, любимое лицо, но мысль о том, как сильно он по нему скучал, сейчас не ранила его совсем. – Придет день, и мое имя будет на афише Ла Скала, – опять услышал он себя. – В этом я не сомневаюсь, – ласково ответила Маргарита, – Только убедись, что людям не придется тренироваться, прежде чем произнести названия твоих произведений. Крики мальчишки-газетчика нарушили монотонный шум площади и прервали их разговор: – Грандиозные празднества! Новый указ императора Фердинанда Первого! Политическая амнистия по всей Ломбардии! Сознание Верди перенесло его внимание к скандирующему парнишке, который с энтузиазмом раздавал листовки прохожим, а те нехотя их забирали. И вновь послышался голос Маргариты: – Библейская история порабощения евреев Навуходоносором удивительно похожа на то, что происходит с нашей родиной, тебе не кажется? Верди проснулся в холодном поту, сел на кровати. Только что увиденные образы все еще мелькали перед глазами. Лицо Маргариты еще улыбалось ему, медленно растворяясь во тьме. Джузеппе вскочил с кровати и начал нервно бродить по комнате, пытаясь отогнать то, что он уже и сам понимал, его не отпустит. – Библейская история порабощения евреев Навуходоносором удивительно похожа на то, что происходит с нашей родиной, – проговорил он сам себе. Нет, нет, нет, ему надо вернуться в постель. Он снова забрался под одеяло. Спать, ему просто надо поспать. Тишину пронзили четыре кричащих струнных аккорда. Джузеппе повернулся в постели, словно раздраженный жужжанием комара… Мгновение тишины, короткий скрипичный пассаж, и острые струнные аккорды вернулись, как тревожный громкий стук в дверь. Верди накрыл голову подушкой. Тишина. Но вот послышалось дрожащее тремоло флейт и… ударил залп оркестрового тутти. Вновь все стихло. Еще одна отчаянная попытка побороть бессонницу и найти удобное положение для сна прервалась громогласным аккордом, взорвавшим ночное безмолвие. Верди лег на спину, уставился в потолок. Он уже понимал, что сдержаться невозможно, но ослабевающая хватка леденящего душу страха вновь отдаться велению нот все еще приковывала его к постели. Очередной взрыв революционных аккордов. Музыка уже не собиралась уступать тишине. Флейты, духовые, струнные, ударные – все собрались в единую стройную симфонию. Никогда доселе Джузеппе не слышал каждую партию так кристально чисто. Он вскочил с кровати, подлетел к шкафу и дернул дверцу так, что та чуть не соскочила с петель. Истерично что-то бормоча под нос, он рылся в содержимом, пока где-то в глубине не нашел несколько мятых нотных листов. Схватив их, Верди побежал к столу, зажег свечу и начал писать. Вместе с дрожащим огоньком свечи комнатушку озарило торжественное хоровое пение. *** Одиночество Темистокле Солера переносил неважно. Бьющая через край натура балагура не располагала к уединению, а неугомонный ум непрестанно искал развлечений. Вот и сегодня, когда обстоятельства оставили Теми наедине с собой, обед в кафе уже через пятнадцать минут стал для него чистой пыткой. Правда, не надолго. Внимание Солеры привлекла пара, сидевшая через пару столиков от него. Состоятельного вида синьор лет шестидесяти за чашечкой кофе с десертом что-то с похотливой страстью декламировал симпатичной молодой особе, держа ее ладонь в своей руке. Особа внимательно слушала и воспитанно, но не более того, улыбалась в ответ. Солера уже минут тридцать развлекал себя, посылая провокационные взгляды явно скучающей под стариковские комплименты девушке, и добился того, что они-таки встретили радушный прием. Теперь оставалось решить новый уровень головоломки и найти способ с ней заговорить. Однако, авантюрно-завоевательные планы Темистокле были прерваны посыльным, который вырос как из-под земли и передал ему записку. Немало удивившись, Солера развернул листок, и с каждым прочитанным словом все больше расплывался в блаженной улыбке. К головоломке, как и к особе интерес был потерян моментально. На следующий день Солера уже наблюдал за работой грузчиков, тащивших в каморку Джузеппе заснеженный спинет, который тот некогда оставил у него в квартире. Верди, не намного опрятнее, чем прежде, но с добавившейся в облике неадекватной одержимостью, сидел за столом, поглощенный работой с бумагами. Спинет был поставлен на место. Грузчики ушли. Солера брезгливо осмотрелся, принюхался и скорчил гримасу. – Знаешь, ты, если пожелаешь, можешь переехать обратно ко мне, – задумчиво предложил он и посмотрел на Верди, который, кажется, ничего вокруг себя не замечал, – Какие будут инструкции, маэстро?