Они сидели за столиком уличного кафе недалеко от площади Сан-Марко, и Марику не верилось, что он не спит. Всего какой-то час прогулки по набережной, а Венеция уже успела его очаровать: такая гордая, надменная красавица. Девушка с характером. Чинелли пообещал, что после небольшой остановки на обед они прокатятся на гондоле, а потом, если Марик захочет, он может сходить во Дворец дожей, где расположился музей искусства. Вечером опера, разумеется, настоящая венецианская опера, где Марат наконец-то услышит, как нужно исполнять партию Грифаньо [2], ибо сил у маэстро больше нет терпеть ту слабую пародию, которая у Марика получается. Все это Чинелли ворчал себе под нос, не переставая благодушно улыбаться и потягивать кофе. А Марат думал о том, как он благодарен старику. Несколько дней назад, после сложного разговора с Владимиром Петровичем и еще более сложного объяснения с Кармен, он пришел на занятия в совершенно разобранном виде. Честно старался сосредоточиться на материале и объяснениях наставника, но ничего не получалось. Перед глазами вместо нот маячило расстроенное лицо Кармен. Она не понимала, почему они должны расстаться, ведь им так хорошо вдвоем, а уезжать Марику еще только через полтора месяца. Полтора месяца любви – зачем от них отказываться? Потом вдруг помрачнела. – Тебя вызывали в КГБ, да? Тебе приказали от меня отказаться? Потому что я невозвращенка? – Нет! Марат пытался ей объяснить, что все совсем не так. Что органы им недовольны, но никто не требует от него рвать отношения. Он сам, сам не может их продолжать, потому что это нечестно, ненормально! Но чем больше он объяснял, тем сильнее Кармен хмурилась. И когда замолчал, указала на дверь. – Пошел вон. И он пошел, разбитый и физически и морально, не смея спорить с женщиной и навязывать ей свое присутствие еще хотя бы минуту. Всю следующую ночь не спал, сидел на крошечном балконе их общего с Олегом номера, который они использовали как курилку, и смолил одну за одной. А утром пришел на занятия к Чинелли и, конечно, не звучал. У него не получалось даже взять верхние ноты, не говоря уж о том, чтобы вжиться в образ глупого старика Грифаньо. И Чинелли, промаявшись с ним полчаса, не выдержал и начал расспрашивать. Марик давно подозревал, что маэстро к нему привязался – он и занимался с ним чаще, чем с остальными, и выкладывался эмоционально, сто раз объясняя, показывая, делая замечания. Олег и Валдис рассказывали, что с ними Чинелли даже с кресла редко встает, весь час сидит с чашкой кофе, развалившись, и время от времени выдает какие-нибудь корректирующие реплики, пока те надрываются у рояля. Симпатия была взаимной, Марат тоже привязался к эксцентричному старику, даже научился не реагировать на его подколы касательно личной жизни. И в тот раз не выдержал, рассказал всё как есть. Чинелли похмыкал, покачал головой, а потом сказал, что в ближайшую субботу они едут в Венецию. Потому что нельзя полгода прожить в Италии и не увидеть Венецию. И потому, что нельзя спеть венецианского купца, если никогда не видел город гондол и каналов. Но Марик подозревал, что дело не только в искренности исполнения, о котором заботился Чинелли. Слишком уж внезапным было предложение, да и остальных ребят он посмотреть Венецию не звал, хотя Олег пел герцога Острогото, а Валдис – кузена главной героини Бельфусто. К тому же старику Чинелли поездка так далеко от родного театра и удобного кресла давалась явно непросто – ходил он медленно, быстро уставал, так что многочисленные кафе Венеции стали для них настоящим спасением. Маэстро платил за все сам, не позволяя Марику даже достать бумажник. – Вычту из твоего гонорара за выпускной спектакль, – смеялся он. – Если, конечно, тебя не освистают клакеры. А если ты и дальше будешь так отвратительно звучать – обязательно освистают. Думай о музыке, мальчик. Думай о своей партии. Вложи все свои страдания в роль. И легче станет, и полезнее. Марику потом казалось, что один день неспешных прогулок и неспешных разговоров со стариком дали ему больше, чем шесть месяцев учебы. Перемежая русский и итальянский, они говорили о вещах, куда более важных, чем техника бельканто. О жизни. На сцене и за ее пределами. – Какие у меня были девчонки, мальчик, – вздыхал Чинелли, мечтательно поднимая выцветшие глаза к солнцу, отражавшемуся от флюгера колокольни собора Святого Марка. – Как я пел, когда начиналась новая романтическая история! Но гораздо лучше я пел, когда она заканчивалась! А если бы не заканчивалась, что тогда? Дом, семья, дети. Лазанья по субботам. Дорогой, что ты сегодня кушал днем? О, это любимый вопрос всех итальянских женщин. Любимая тема для обсуждения вечером. С чем был твой панини в обед, дорогой? Это отвратительно. Как можно петь Скарпиа [3], если думаешь о панини? Художник должен гореть, мальчик. Всегда быть немного несчастным или немного влюбленным. Все держится на трагедии. Не на связках, нет. Ты не машина для извлечения звуков. Связки есть у всех. А ты пой душой. Во Дворец Дожей старик не пошел, остался на мягкой банкетке во дворе легендарного музея. И у Марика, пока он бродил по холодным и мрачным залам, где когда-то другими, наверняка не менее экстравагантными старцами, вершилась судьба Венецианской республики, было время подумать над всем услышанным. Вечером, в опере, Чинелли уже не вел пространных разговоров, его лирическое настроение улетучилось. Он стал собран и строг: каждую спетую на сцене фразу он пояснял Марату на ухо. Как это сделано технически, где звук опирается, где прикрывается, как резонирует. Наверняка они мешали соседям, но никто не посмел сделать им замечание. Кажется, сидящие рядом узнали Чинелли, потому что в антракте, когда зажигали свет, посматривали на него с уважением и восхищением. Эта страна помнила и чтила своих любимцев, пусть даже давно ушедших на покой. В Милан Марат возвращался с твердым пониманием, чем он будет заниматься оставшееся до отъезда время. В его изрядно потертом, еще когда-то служившем дедушке Азаду кожаном портфеле лежала расписанная от руки с многочисленными пометками Чинелли партия Грифаньо. И Марик собирался сделать все возможное, чтобы его Грифаньо был лучшим в экзаменационной постановке, которая прозвучит на легендарной сцене «Ла Скала». В конце концов, старик совершенно прав. Такая возможность выпадает одному из тысячи начинающих певцов. И просто свинство тратить время на сожаления о чем-то, что не сложилось и сложиться не могло. * * * – Старик, может, хватит уже? Идеально ты поешь, идеально. Заканчивай! Олег швырнул на пол подушку, которой уже минут двадцать закрывал голову, пытаясь уснуть, и сел на кровати. – Угости сигареткой, что ли. – А свои что? – проворчал Марат, с неохотой откладывая партитуру. – Да я до следующей получки на мели. Купил туфли для премьеры. Итальянские, чистая кожа. Тебе не показал, что ли? Все пацаны уже видели. Сейчас… Олег полез под кровать доставать коробку с туфлями. Марик присвистнул. Туфли оказались роскошными: гладкая, блестящая кожа, вытачки по контуру, шнуровка на два захвата, небольшой каблук. В таких даже лапа сорок шестого размера будет выглядеть изящно. – Шикарные. Но для герцога Острогото как-то чересчур современно, не находишь? – усмехнулся Марат. – Завидовать нехорошо, умник! Я их на банкет после спектакля надену! – А что, еще и банкет планируется? – Ну а как же?! У них закрытие сезона, у нас окончание стажировки. Чинелли мне уже вовсю намекал, чтобы мы готовили печень. Марик вздохнул. Лично он сейчас не мог думать ни о туфлях, ни о предстоящей гулянке. Как и советовал Чинелли, он полностью погрузился в работу, репетировал своего Грифаньо днем и ночью. Хотя за окном уже две недели как шумел Милан, а не плескались воды Гранд-Канала, Марику порой чудилось, что он все еще в Венеции. Уж слишком он вжился в образ плутоватого купца на венецианской ярмарке. – Спать? – с надеждой спросил Олег, опуская окурок в консервную банку, служившую им пепельницей. – Половина второго ночи! – Еще раз спою – и спать, обещаю. У меня в одном месте неточно получается. Послушаешь? Олег застонал и повалился на кровать, не забыв прихватить подушку. Сам он к занятиям подходил куда спокойнее, занимался исключительно в театре. Он же не маньяк, как некоторые! И потом, как без инструмента-то? По одним нотам? Так Марат умудрился себе магнитофон купить, записал на него аккомпанемент и вот так, под запись, и занимался. Нашел на что деньги тратить. Лучше бы вот туфли купил. Марат как раз собирался нажимать кнопку «пуск» на маленьком магнитофончике, ставшем ему настоящим подспорьем, когда в дверь застучали. – Маэстро! Эй, Маэстро! Олег! Спите уже, что ли? Да действительно, чем еще заниматься в половине второго ночи? Марик пошел открывать, думая, как легко школьная кличка следует за ним по жизни. В дверях он увидел Анджея, того самого балеруна, с которым у них не сложилось соседство в самом начале стажировки. С тех пор они почти не общались, сухо здороваясь при встрече. Марик отшатнулся от неожиданности – Анджей стоял в обтягивающем белом трико и майке-алкоголичке, крайне плохо сочетающихся между собой. Балетный усмехнулся. – Да не пугайся так, не изнасилую. Пацаны, вы новость слышали? Что девки-то в Большом отчебучили. «Пацаны» переглянулись и отрицательно помотали головами. – Курить есть? Анджей просочился в комнату. Марик с тяжким вздохом полез за сигаретами. – Короче, рассказываю. Эти их коровы… Ну, которые вместо нас сейчас в Большом стажируются! Отказались выступать на выпускном спектакле! «Лебединое» должны были давать. У всех серьезные партии, билеты проданы, артистки заявлены. – В смысле – «отказались»? Олег подвинулся, освобождая место, чтобы Анджей сел. Марат устроился на подоконнике, от греха подальше. – А вот так, отказались. Прикиньте, дуры какие? Одну из них, видите ли, педагог оскорбил. Анриетта Генриховна! Помню ее отлично, сучка редкостная, но хореограф гениальный. У нас же церемониться не принято, балет – жесткая профессия. Набрал лишних полкило, сразу услышишь, что ты жирный кабан. Ну или кабаниха. В общем, что-то в этом роде Генриховна итальянке и сказала. А та в истерику, побежала к послу с жалобой. За ней следом все остальные, мигом припомнили и что содержание у них нищенское, и что репетиции назначают сверх нормы. Привыкли, как здесь у них принято, три часа два раза в неделю. А у нас как? Да еще перед важным спектаклем? Будет упираться у станка с утра до ночи. Короче, конфликт менталитетов. И все эти курицы решили устроить бойкот и отказались от выпускного спектакля. Ну то есть они вроде как согласны выступить, если им принесут официальные извинения и выплатят гонорар за спектакль! Примы, мать их! Толстожопые! Кому они там в Большом упали? Им одолжение делают, учат их, а они условия ставить будут. Олег и Марат молчали. Потому что оба очень быстро сообразили, чем может обернуться дело. – В общем, я полчаса по междугороднему с нашими трындел, подробности узнавал. Счет теперь будет бешеный. Если материально поможете, не откажусь. – Ты за этим, что ли, пришел? – возмутился Олег. – Сами без копейки сидим! – Ну я же вам ценную информацию притащил! Ладно, пожрать-то у вас найдется? – Макароны, – с презрением сообщил Марик и вытащил из-за окна кастрюльку. Презрение относилось к макаронам, которые все уже видеть не могли за прошедшие месяцы. В жестяной кастрюльке краснел слипшийся макаронный ком с томатной пастой. – Давай! – Анджей цапнул кастрюльку. – М-да, а говорят, балетные не жрут, – хмыкнул Олег. – Мы второй день на балетной диете, – огрызнулся Анджей. – На одном чае без сахара. Когда там уже получка? Марат щелкнул зажигалкой, хотя только что погасил предыдущий окурок. Его постепенно накрывало беспокойство. – Вы помните, что говорил Владимир Петрович? Мы живем ровно на тех же условиях, на которых живут итальянцы у нас. Если они сорвут спектакль, нам здесь выступить не дадут. Анджей поднял на него прозрачно-голубые глаза, захлопал белесыми ресницами. – Серьезно? – У тебя будет шанс проверить. – Да ладно… Мы столько занимались, готовились, партии учили. И что? И ничего? Просто вернемся домой? – Ага, – кивнул Марик. – Просто вернемся домой. Вилка царапнула о дно кастрюльки. Анджей прикончил самодельную «пасту». В комнате воцарилась тишина. Все думали о том, что так бесславно стажировка закончиться не должна. Даже Олег нахмурился. Как бы он ни относился к учебе, выступить на сцене легендарной «Ла Скала» хотелось всем. – Ладно, мы все равно ничего не сделаем, – пожал плечами Марик. – Можем поговорить с Чинелли. А вы там со своими педагогами. Но, боюсь, это не они решают. – Вдруг еще обойдется? Зря я, что ли, туфли покупал. – Иди ты со своими туфлями! В Москву их привезешь, пригодятся. Пошли Валдиса разбудим, новость сообщим. – Да утром сообщим, – отмахнулся Олег. – Зачем сейчас? – Затем, что у него припасена была бутылка «лимончелло» на черный день. По-моему, этот день уже настал. Часть 4