– История развивается по спирали, – пробормотал Марик себе под нос, делая шаг на сцену. Но в голове почему-то звучала другая крылатая фраза о том, что круг замкнулся. Выступление прошло отлично. Как шутил потом Кигель, талант не пропьешь. В том смысле, что не растерял Марат навыки работы на сцене. Да и как бы он их растерял? В общей сложности его отлучение продлилось едва ли три месяца. А спеть свою собственную песню, пусть и без репетиций, да еще и с прекрасным коллективом – дело нехитрое. Однако Марат ни в чем не был уверен. Закончилась его опала или нет? Концерт транслировали центральное телевидение и радио, а вот слова, сказанные ему в гримерке Наргизом Загитовичем, никто не транслировал. Не начнется ли скандал, что Агдавлетов пошел против системы? Нарушил запрет? – Да успокойся ты, – уговаривал его, нервно курящего одну за одной сигареты, Андрей. – Все будет отлично. Наргиз Закирович авторитет имеет. А редакторы что? Они чуют, куда дует ветер. Вот увидишь, завтра тебя позовут на какие-нибудь съемки. Так что не дури, оставайся в Москве. И «Уруз» свой сюда перетаскивай, тебе давно был нужен хороший коллектив. Зови сейчас ребят и поехали в ресторан, отметим твое возвращение. Я угощаю. – Я домой хотел пораньше, – пробормотал растерянный Марик. – Сегодня Маша должна приехать с гастролей, соскучился. – А за Машей водителя отправим, – улыбнулся Андрей. – С цветами. Ну-ка давай сюда свой букет. И доставим ее в ресторан с комфортом. Он, как всегда, налету решал все вопросы. Марату казалось, что он в каком-то пестром, суматошном сне. Неожиданное появление Наргиза Загитовича, выступление, ресторан «Прага», ломящийся от угощения стол, разрумяненная, взволнованная, ничего не понимающая Маша с его цветами, кинувшаяся на шею. И ребята из «Уруза», разливающие коньяк и поднимающие бокалы за большое музыкальное будущее. В котором, кажется, были уверены все, кроме Марата. А он, хоть и не пропускал ни одного тоста и коньяку отдавал должное, не мог избавиться от какого-то давящего чувства. Даже не тревоги, вполне естественной в его подвешенном состоянии. Скорее, грусти. Причину которой Марат не мог объяснить. Скандал все-таки разразился. Уже на следующий день. Сразу два звонка, последовавшие один за другим, окончательно разбудили уснувшего под утро Марата. Первым позвонил Рудик. – Не ожидал от тебя, – без предисловий сообщил друг. – Чего именно? – Марат все еще с трудом соображал спросонья. – Только не надо прикидываться, хорошо? Я тебе по старой дружбе сказал, что еду на декаду мастеров. Радостью поделился. А ты что? Побежал к Ренату Ахмедовичу проситься, чтобы тебя выпустили от Республики? Товарищ называется. До Марата наконец дошло. – Ты с ума сошел? Нет, ты серьезно считаешь, что я мог так поступить? Он начал заводиться и сам не заметил, как перешел в наступление. Ну а что ему делать? Оправдываться? – Рудик, я не понимаю! Ты мог обо мне так подумать? То есть ты нашу дружбу ни во что не ставишь? Да меня дядя Ренат вызвал! И поставил перед фактом! Я вообще не должен был петь, но вмешался Наргиз Загитович! – Ну разумеется! Ты у нас всегда загребаешь жар чужими руками, с самого детства! – Что?! На крики Марика вышла из ванной комнаты Маша с мокрыми волосами и полотенцем в руках. Марат раздраженно отшвырнул трубку. – Ты чего? Успокойся! Тебя весь дом слышал, наверное. Разве можно вокалисту так орать? А голос, связки? Марат посмотрел на нее с недоумением. Еще бы он помнил о связках, когда рушится дружба детства! Но ответить не успел, телефон зазвонил снова. На этот раз звонили из министерства культуры. И пока Марат с белым лицом выслушивал все, что думал о нем тот самый человек, чья виза стояла на запрете Агдавлетову выступать, и что теперь будет с ним дальше, Маша успела перепугаться не на шутку. Даже пошла проверять, есть ли дома какое-нибудь успокоительное. – Они сказали, что теперь я вообще могу забыть о сцене, – медленно, по слогам и без всяких эмоций проговорил Марат, когда она вернулась. – Навсегда. Но Маша, казалось, его не слышит. – Маша! Ты поняла, что я сейчас сказал? Маша рассеянно кивнула и присела на диван, сложив руки на коленях. – Включи телевизор, Марик. – Зачем? – Включи. По радио уже сказали, я пока на кухне лекарства искала, услышала. Марик, товарищ Черненко умер. Часть 6 Девочка-журналистка сидела, положив ногу на ногу, и ее розовые колготки в сочетании с зелеными кедами резко контрастировали с креслом в стиле ампир. Кресла покупал еще Марик. Это ему принадлежала идея воссоздать дома роскошь театрального зала. Тяжелые бархатные гардины на окнах больше напоминали занавес, паркетный пол бедная домработница натирала чуть ли не через день, а огромная хрустальная люстра сверкала доброй дюжиной лампочек. Если какая-нибудь перегорала, Марик сам лез и менял. А Мария Алексеевна всегда умоляла его дождаться мастера. Девочка жевала жвачку, ничуть не смущаясь, что жевание мешает нормальной беседе. Впрочем, камеру оператор направлял только на Марию Алексеевну, значит, вопросы журналистки из окончательной версии вырежут, оставив только монолог артистки. Точнее, вдовы. Потому что все вопросы касались исключительно Марика. Мария Алексеевна давно к этому привыкла. Поначалу удивлялась – до смерти Марата журналисты гораздо чаще приходили к ней. А после резко заинтересовались им. Вспомнили, когда уже некому было задавать вопросы. С другой стороны, и будь он жив, интервью вряд ли бы состоялось. Непрофессиональных журналистов, не готовых к интервью, путающих его имя с отчеством, задающих банальные вопросы, он выгонял не церемонясь. А она вот сидит, терпит чавканье от жвачки и даже находит что-то забавное в розовых колготках и зеленых кедах. Они с Маратом такие разные, всегда дополняющие друг друга. Как у Пушкина: «Стихи и проза, лед и пламень». Пламенем, конечно же, был Марик. – А правда, что после перестройки популярность Агдавлетова сильно упала? Это как-то связано с тем, что раньше он пел для власти? У него не было желания вернуться в Республику? После развала Союза он считал себя Народным артистом Республики или не существующего уже Советского Союза? Как его объявляли в концертах? Девочка сыпала вопросами, сверяясь с бумажкой, выдавая руку куда более взрослого редактора, готовившего интервью. Хотя, кто их знает, это поколение пепси? Когда речь заходит о нашей недавней истории, они все бойкие на язык «знатоки», пытающиеся показать свое превосходство – молодые, свободные, не признающие авторитетов. Снимают якобы острые программы, склеивают из нейтральных ответов провокационные материалы в погоне за сенсацией. Сколько их перевидала Мария Алексеевна? Но каждый раз терпеливо отвечает, объясняет, раскладывает по полочкам. Надеется, что в итоге на экран выйдет что-то путное. Ей кажется, что так она сохраняет память о Марате. Передачу посмотрят тысячи зрителей, и кто-то откроет для себя прекрасного певца из прошлого. А кто-то переживет приятные минуты собственной юности. И все вместе это как-то согреет Марика там, откуда еще никто не возвращался. – Поначалу перестройка принесла облегчение, – спокойно начала она в сто пятый раз привычный рассказ. – В один день словно рухнули все цепи, которые не давали нам спокойно заниматься творчеством: худсоветы, цензура, указания свыше – кому, что и как петь. Люди, которые пытались запретить Марату выступать, лишились постов. Эстраду накрыла волна свободы, все вздохнули полной грудью. Но очень скоро свобода стала похожа на анархию. Вместе с худсоветами исчезли те институты, которые обеспечивали стабильную работу, развалился Госконцерт, все хозяйственные заботы легли на плечи артистов: реквизит, костюмы, билеты на самолет, аренда зала, даже расклеивание афиш – за все надо было платить самому. Но мы как-то справлялись. У Марата был прекрасный администратор Левон Моисеевич Ацхель, он организовывал нам гастроли. Мы сделали совместную программу, начали выезжать за рубеж. – Выступали перед нашими эмигрантами? – тут же уточнила девица. Мария Алексеевна царственно кивнула. – Да. За годы советской власти в Германию, Израиль и Америку уехало очень много наших бывших соотечественников. Они соскучились по любимым артистам и очень тепло нас принимали. Журналистка понимающе усмехнулась. Мол, знаем цену такой популярности, на Брайтон-Бич живут сплошь патриоты. Но Агдавлетова спокойно продолжала рассказ. Да, в отличие от многих артистов, кичившихся зарубежными гастролями, но всегда умалчивающих, для кого и где они выступают, она предпочитала говорить правду в глаза. Тоже приучил Марат, не терпевший, когда коллеги перед журналистами распускали павлиний хвост и начинали самозабвенно врать. – Находилась работа и в России, в Москве. Появилось много интересных программ на телевидении, куда нас с Маратом приглашали. – А что же случилось потом? Почему ваш супруг ушел со сцены? – Потому что перестал вписываться в окружающую реальность. – Мария Алексеевна ответила словами Марика. – Ему просто стало неинтересно. Девочка смотрела на нее и не понимала, ждала пояснений. Вот и тогда мало кто понял, что же на самом деле произошло. Как Марат Агдавлетов, один из самых популярных артистов страны, не растерявший, в отличие от многих коллег, популярности после падения режима, по-прежнему любимый тысячами поклонниц, вдруг ушел со сцены. Ушел, когда наконец-то обрел свободу и мог петь все что угодно и где угодно. В своей стране и за ее пределами. Мог подписывать контракты с заграничными театрами, которые раньше просто не попадали к нему в руки, а оседали в столах министерства культуры. Ушел еще совсем не старым человеком, при силах и при голосе. По крайней мере, так казалось окружающим. Правду знала только Мария Алексеевна. Но меньше всего она была настроена рассказывать ее девочке в розовых колготках. * * * – Марат! Марат, к тебе пришли! Маша настойчиво стучала в дверь кабинета, но никакой реакции не следовало. – Марат, пожалуйста, открой! – Маэстро, ты чего там заперся? – донесся бодрый голос Кигеля. – Открывай, жена волнуется. А то дверь высажу. Послышались нетвердые шаги, шорох ключа в замке. Наконец дверь распахнулась. На пороге стоял Марат. Помятый, небритый и мрачный донельзя. В руке он держал начатую бутылку коньяка. – О-о-о, ну все понятно, – хмыкнул Андрей. – Еще один. Неделю назад в таком же состоянии Леньку Волка встретил. Что ж вы все лапки сложили-то? Тоже работы нет? – Да есть у него работа, – не удержалась Маша. – Звонят постоянно, приглашают. Отказывается. – Машенька, ты иди, сделай нам чайку. А мы с Маратом поговорим, – мягко произнес Кигель, протискиваясь в кабинет. Маша фыркнула, но ушла. Марат плюхнулся на диван, заваленный нотами, дисками и книжками, расчистил место для друга. – Садись. Коньяк будешь? – Не буду. И тебе уже хватит. По какому поводу пьянка? – А что? – вскинулся Марат. – Я не на работе, имею право. – Так вот я и спрашиваю, почему ты не на работе? Декабрь на дворе, я с одной площадки на другую едва успеваю мотаться. Новогодние съемки, корпоративы. Ты чего? Сейчас бешеные деньги можно заработать. В январе забухаешь, если так хочется. Марат покачал головой. – Нет, я не могу. Не могу сейчас петь. – Детский сад, – вздохнул Андрей, но предложенный бокал все-таки взял. – Первый день в профессии? Мне тебе рассказать, как голос восстанавливается? Другие теперь вообще под фонограмму шпарят, и ничего. – Андрей, я только что родителей похоронил. Я не могу петь. – Почти шесть месяцев назад, – педантично поправил Андрей. Первой ушла бабушка Гульнар, а дедушка Азад следом, буквально через два дня. В таких случаях говорят «не выдержал горя». Удивляться было нечему, они жили как неразлучники больше полувека. Так что пришлось Марату лететь на двойные похороны. А вернувшись, он отменил все ранее запланированные выступления. Маша держала вместе с ним траур около месяца, а потом стала соглашаться на предложения где-то спеть, сняться для телевидения. Жить-то на что-то надо, особенно если принять во внимание творящийся вокруг беспредел, когда привычно пустые прилавки вдруг начали ломиться от товарного изобилия, зато народ так же стремительно стал нищать. Марат сидел дома. Время от времени писал музыку – чаще для себя, в стол, но за полгода было и несколько заказов: пара мелодий для кинофильма, одна песня для знакомой певицы. А однажды Маша вернулась домой как раз в тот момент, когда разгневанный донельзя Марат спускал с лестницы вполне прилично выглядящего мужчину. Мужчина кричал, что вызовет милицию, что не ожидал подобного хулиганства от Народного артиста. А Народный артист кричал, что он не музыкант в переходе и тоже подаст в суд – за оскорбление личности. Потом выяснилось, что какая-то компания, продававшая запонки, хотела, чтобы Марат написал музыку для их рекламного ролика. И в идеале еще бы в этом ролике снялся. Играл бы на рояле, словно невзначай демонстрируя рукав с запонками. Первый раз Маша пришла в ужас, когда увидела, как летит через три ступеньки представитель компании. Второй раз – когда узнала сумму предлагавшегося гонорара. Но разве Марата переубедишь? Ему попробуй возрази – тут же по квартире начнет посуда летать. Он и так был в ярости. Мол, не для того я всю жизнь фамилию Агдавлетовых прославлял, чтобы запонки рекламировать. После того случая Марат вообще перестал отвечать на звонки, все чаще запирался в кабинете, а порой и ночевал там же, не желая общаться ни с кем, включая Машу. Она, конечно, обижалась, но семейные скандалы всегда считала чем-то недостойным, поэтому молча разворачивалась и уезжала на очередной концерт.