— Оглобля ты плесневелая! — Добдый день! — мистер Шнапс не выдержал и прервал перебранку. — Вы тут цветок не видели? Или посылку? Воцарилась тишина. Булыжник поменьше скосил глаза на констебля; затем, также опасливо и медленно, повернулся столбик. — ГОВОРЯЩАЯ ПЕЧЕНЮЖКА!!! — завопили хором камни. — Иии!!! — пискнул указатель, выдернулся из земли и запрыгал семимильными шагами к лесу; удирая, знаток Карла Великого причитал: — Социальный пакет? Налоговые льготы? Удобный график??? Тьфу!!! А булыжников и след простыл — как сквозь землю провалились. — Добдый, понимаешь, день, — почесал лакричный цилиндр мистер Шнапс. — Я, между пдочим, не какая-то печенька! Я антдопомодфный пдяник! — потоптался на месте и скомандовал ехать дальше. Неторный Путь обладал двумя грандиозными странностями (кроме своей длиннющей длиннодлинющности, как подумал Питер, посапывая на спине птички): он не имел поворотов и съездов, а чуть левее центра тянулся канат — запыленно-заснеженный, косматый и такой же бесконечный, как и сама дорога. Страус Додо (да, поверьте, именно так его и звали) исправно бежал вперед уже несколько часов, не забывая на ходу вкушать ароматного чаю из термоса; на горизонте ничего не менялось. «Тебе не холодно?», — спросил Питер однажды Колючку, которого за время путешествия облепило снегом с головы до ног. Растеньице оглядело себя и улыбнулось: — Не-а! Я кактус-оптимист. Мне всегда тепло и солнечно, — и замурлыкало под нос всяческие самопоздразвления. Временами путешественникам встречались деревушки, жители которых пытались дойти до конца Неторного Пути, но, в итоге, плюнули и зажили нормальной жизнью. Порой Питер замечал пеших и конных — те устало плелись по тропе и, видать, забыли куда направлялись. Выглядело все это довольно пугающе. «И странно». — Смотрите, смотрите! — запрыгал Колючка пару дней спустя: команда оглянулась и заметила впереди рыцаря в грязно-ржавых доспехах. Борода и волосы путника были перекинуты через плечо и мотались по дороге — скручивались, набивались пылью и превращались в тот самый канат. «Ой! Хочу длинную бороду! — восхитился мальчик. — Я бы мог лазить с ней по горам. И в новости попал бы…» Питеру всадник напомнил римского легионера — благодаря прямоугольному щиту с гравировкой «S.P.Q.R.» —, но, насколько знал мальчик, ромейские воины обычно были куда внушительнее и, гм, чище. — Вы не видели цветок? — спросил Колючка. Рыцарь с хрустом открыл блеклые глаза, вскинул руку и рявкнул: — Ave Rome! Вдруг из леса выплыла стайка воздушных шариков, уже знакомая Питеру по поездке в Чудной городок. Летуны выглядели еще более закоченевшими (каждый второй щеголял сосулькой в носу) и решительными. Дробно стуча зубками от холода, они пели: «Нету милее нам края родного». — Ave Caesar! Av… — легионер закашлялся, подняв косматое облако пыли. — Нет, наверное, — Колючка проводил взглядом шарикофлотилию и пожал плечами, — не видел. День, месяц, год?.. Ничего не менялось. Питер уже перестал удивляться и либо дремал под ежеминутные «А-а-апчхы» мистера Шнапса, либо играл в имена с Колючкой; Неторный Путь и не думал кончаться. «Хуже уроков истории». — Ой, ой, ой! — запрыгал вдруг кактус и застенчиво сложил иголки. Птичка, на спине которой наблюдалось это безобразие, успела заснуть на полном ходу: с утренним «Таймс» в левом крылышке, а бездормосом (так называется бездонный термос) в правом. — Я понял! Понял, понял, понял!!! Никто, из тех, кого мы встретили, не знает, куда направляется! А Неторный путь — он, наверное, потому так и называется, что его нельзя пройти, пока не поймешь цель своего путешествия! Вот мы никуда и не можем добраться. Но ведь нам нужно отыскать Семицветика, и, если думать, как встретим его, сразу очутимся в правильном месте! Да, да! Особого воодушевления, скажем откровенно, предложение кактуса не вызвало. Но, поскольку делать было нечего (да и не спорить же с кактусом?), путешественники стали мыслить о цветочке. «Уммм. Думмм. Буммм!» — Питер зажмурился и представил идущего по Неторному пути бандита: носатого, волосатого и с посылкой за спиной. «Семицветику, наверное, страшно? Похитили и везут неизвестно куда. Впрочем, все равно лучше подоконника», — мальчик и сам бы не отказался быть украденным из больницы. «Нет, хватит отвлекаться. Цветок! Цветок… Ну же!» Питер сжимал виски, пыхтел, гудел и начинал подозревать, что мысли от подобной встряски быстро сварганят какой-нибудь переворот в духе Оливера Кромвеля. «Бзззззз. Жжжжжж! Ыыыыыы!» Сначала ничего не происходило, а затем… Затем пейзаж начал меняться: небо изогнулось перламутровой лентой Северного Сияния; проступили башня на берегу и море — седое, холодное, с платиновыми барашками пены. Воздух посвежел. — Дом последнего отшельника! — поперхнулся чаем страус. — Нет, волшебного отшельника — возразил мистер Шнапс и шумно высморкался. — Отшельного последника, — замотал головой Кактус. Так они спорили, пока не добрались до здания. Дом оказался пуст, и лишь на двери висела бумажка: «Ушел за газетой P.S. Умная мысль № 4381: нет большего в мире волшебства, чем мы сами». Чернила размылись и выцвели, и ясно было, что ветра и непогода уже не один десяток лет истязают листочек. «Каково это, выйти за утренней газетой и никогда не вернуться домой? — от промозглых ли вихрей, или от записки у Питера пошли мурашки по коже. — Не хотел? Или не смог?» Тяжко вздыхал прибой, гремел галькой и закручивался в маленькие водовороты. Далекое зимнее солнце танцевало на воде — заставляя мальчика невольно щуриться (на сей раз без мыслей о Клинте Иствуде). — Семицветик! — Колючка стал упорно осматривать каждую щель в камнях. — Пдимус! — точно также обыскивал окрестности мистер Шнапс. — Бом джиа! — а Додо втянул ножку и, водрузив на голову наушники, учил португальский. — Эу амо абобре («Доброе утро! Я люблю тыкву»). Было пусто, холодно и на удивление безмятежно. «Вьюю», — завывал ветер в кроне кособокой сосны. «Пшшш», — отвечал ему прибой. Питер смотрел на волны и чувствовал, как его незримо тянет вдаль — за горизонт, в те недостижимые земли, которых нет ни на одной карте и где находят приют волшебные отшельники или отше… (в общем, вы поняли). «Вдруг там мой дом?» Сердечко мальчика трепетало и подпрыгивало при мысли о бескрайних зеленых долинах и туманных горах, о чародеях, их до невозможности мудрых изречениях; и скоро на душе Питера стало так тепло и спокойно, как не было уже много лет. — Ничего не понимаю, — сел на камушек мистер Шнапс и печально чихнул. — Пчхы! Если шли мы по Нетодному пути к Семицветику, где он? А если в ддугом напдавлении, то куда пдибыли? Питер достал блокнот, вчитался в записи — ничего примечательного. Или напарники упустили некую деталь? Пряничный человечек, точно угадав мысли мальчика, выпалил: — Ддуг мой, Питед, дасскажи… Нет, напиши все, что мы сегодня видели и слышали. Быть может, опять я где-то оплошал. Шестнадцать листочков и полчаса спустя мальчик перенес дневные события на бумагу. К тому времени почти закончился стержень, пальцы ныли от напряжения, и — вот те раз — гудела, точно колокол, голова. «Ох, видимо, у Шерлока Холмса все карманы были забиты ручками и листками. И чернильницами». Питер водрузил блокнот перед пряничным человечком и кивнул. — Готово, значит? — надул усы мистер Шнапс. Упер ручки в бока и стал изучать «дело». — Добдый день! А тут у нас чего? — ткнул он зонтиком в первое предложение: «На смерти… хмельной…» «Это пел Горчичный куст, когда мы подходили к палате», — приписал сбоку мальчик. — Седьезно? Ведно от насмодка я уже и слышать плохо стал. — Бллллр! — Додо налил любимого чайку и, хотя к расследованию данный звук никак не относился, все посмотрели на Додо. Тот пожал крылышками, бросил в чашку кубик сахара и аккуратно — истинно английским круговым движением — стал помешивать. Мистер Шнапс почесал цилиндр.