ЧАСТЬ I ФИНН Иной мир необходимо оберегать. Таков главнейший из законов Пана. Доступ туда открыт только эльфам. Прочим существам — будь то люди или им подобные — туда дороги нет. Чудо приходится беречь. Оттого все дороги в Иной мир строго охраняются. А в Великобритании таких дорог много. Первая из них лежит через Стоунхендж, другие находятся в Корнуолле, Уэльсе, на острове Мэн и в Лондоне. Есть еще один вход — через подземный город в Эдинбурге. И вот этот-то вход охраняю я. Так было не всегда, меня сюда сослали. Разжаловали и сослали. Но это совсем другая история. Эдинбургский вход в Иной мир как-то особенно беспокоил Пана, основателя эльфийского королевства. Совсем рядом со входом как раз и располагаются Магические врата. В глаза не бросаются, с виду вообще ничего примечательного. В Эдинбурге ведь полно подземелий. Вход в Иной мир — это помещение, сложенное из обычных тесаных каменных блоков, окон нет, вход один, он же выход. Никакой мебели, голый глиняный пол. А Магические врата — это не дверь. Это просто проход в каменной стене. С одной особенностью: под сводом Врат вечно идет дождь. Никто, ни эльф, ни человек, до сих пор не смог выяснить, откуда берется вода. Люди, поселившиеся здесь много веков назад, предполагали, что здесь бьет глубинный источник. Покойный король Оберон в это не верил. Потому что эти дождевые Врата существовали уже в те времена, когда его отец Пан запечатал все проходы в Иной мир. Самое удивительное, что вода не оставляет луж на полу. Это магия, господа, точно вам говорю, верный знак, волшебство, да еще какое! Такое, каким даже мы, эльфы, не владеем. В общем, я сторожу этот проход. Никто никогда не видал Магические врата пересохшими. Лило всегда, и в 1394-м, и в 1652-м, когда в Шотландии свирепствовала засуха. Лило, пока не появилась Эллисон Мюррей. Рыжая и конопатая Эллисон, которая едва достает мне до подбородка. И эта конопатая подвергла все эльфийское государство великой опасности. Не говоря уж о том, что она и мою жизнь перевернула с ног на голову. И все только оттого, что ей, видите ли, приспичило навести чистоту в подземелье. ЭЛЛИСОН Новое кодовое слово На большой перемене я забилась в самый дальний угол школьной столовой, чтобы прочесть письмо от родителей. Лучше бы мне было, конечно, уйти в свою комнату и дверь запереть, тогда бы на меня не обрушилось все, что случилось в тот день после обеда. Меня не нашли бы мои подруги, и жила бы я себе и дальше тихой, спокойной, ничем не примечательной жизнью нормальной, обычной шотландской школьницы двадцать первого века. Если бы! Как бы не так! Уселась же я сдуру в столовую нашего женского колледжа Св. Павла, где вечно слоняется толпа таких же, как я, — ну, и началось! Никогда, даже в самом бредовом сне не могла бы я увидеть того, что случилось со мной дальше. Никому такого не выдумать! Письмо пришло уже дня три назад, а я так и не собралась его прочесть. Все тянула. Впрочем, от моих родителей приходили письма примерно одного и того же содержания. Уж начинались-то точно один в один: «Элли, детка, ты не поверишь, что нам с папой довелось пережить…» И дальше одни и те же песни: отчего, почему, зачем они запихнули меня в этот интернат и все такое. Я отложила листки в сторону и стала ковырять вилкой картофельное пюре. Хоть кормят хорошо в этом колледже, и то спасибо, даже свеклу отменно готовят. Я проглотила пару вилок пюре и снова взялась за письмо. В это время кто-то с грохотом рухнул на стул рядом со мной. От страха я едва не подавилась. — Нам нужно новое кодовое слово! — Камилла тряхнула своей белокурой гривой. Стул жалобно скрипнул под ней. Не сказать, что Камилла была так уж толста — статью и габаритами она скорее напоминала Бриенну Тарт.[1] — Ну, и зачем? Кончились клички? Нечем больше обозвать всех нервных, скучных, вредных родителей? Или этого типа, на котором все виснут? Я убрала письмо в карман. Не судьба мне его прочесть на этой перемене. Если Камилла тут, значит, и Эмма где-то поблизости. Да вот и она! — Нам нужно новое кодовое слово для обозначения этой козы, которая приехала сюда по обмену! — заявила Эмма, пробравшись через толпу к столику и в изнеможении опустившись на стул напротив меня. — Но ты же так радовалась, когда открыли программу обменов! — удивилась я. — Я тогда думала: вот приедет какой-нибудь гламурный француз, кто-нибудь вроде Александра Скарсгарда![2] И что? Приперлась эта Флер Делакур,[3] только брюнетка, паси ее теперь! И Эмма, отбросив всякие приличия, довольно громко фыркнула по-лошадиному. Обычно так делала лошадь Камиллы, но сейчас у Эммы получилось лучше. За соседним столиком захихикали. — Скарсгард швед вообще-то, — напомнила я. — Да ты что! — расстроилась Эмма. — Вот черт! Что ж ты раньше не сказала! Ну, и какое мы теперь для нее придумаем кодовое слово? — не унималась Эмма. — Джон Сноу[4] не подойдет? — тихо спросила я — так, чтобы нас не услышали за соседним столиком. Кодовые слова — это же все-таки наш секрет. Камилла так замотала головой, что ее волосы хлестнули меня по лицу. Ей пора к парикмахеру, вот хвост-то отрастила. — Нет, Джон Сноу с его вечно траурной миной совсем не подходит, к француженке не имеет никакого отношения! — взвизгнула Камилла, отчего девчонки за соседним столиком испуганно на нас уставились. — Да не ори ты! — шикнула Эмма. — Не привлекай внимания! Чего доброго, она сама сюда явится. Дай мне от нее отдохнуть. Они имели в виду Валери де Малле, гостью из Монпелье, которая вот уже две недели жила у Эммы и должна была прожить еще столько же. Честно говоря, она больше всего походила на новую версию Миранды Керр,[5] да и держала себя как дива. С тех пор как приехала, вечно ворчала и капризничала. Было, однако, чему и позавидовать: на верхней губе у нее был маленький шрам, который постоянно двигался и отвлекал от ее тоскливой физиономии. На один только этот шрам на губе можно было глядеть не отрываясь, не прислушиваясь даже толком к ее словам. Еда казалась ей пресной, пейзаж печальным, дождь слишком теплым, солнце не грело, скакуна Камиллы она звала ломовым тяжеловозом, а меня — портретом хоббита. И это еще что! Мы терпеть ее не могли с того мгновения, как она открыла рот. Эмма пригладила свои черные волосы. Совершенно излишний жест: у нее всегда идеальная прическа — волосы сверкают, уложены, так что ни одна прядь никогда нигде не торчит. Она вообще безупречна, и ни единая мелочь никогда не омрачит ее появления. У нее фигура фотомодели, и она выгодно подчеркивает ее своей элегантностью. Школьная форма сидит на ней как костюм от Шанель. Я много раз у нее спрашивала, как ей удается так виртуозно подводить карандашом контур глаз и одним взмахом накладывать тени на веки. У нее макияж, как у кинозвезды. Лучше бы не спрашивала — одно расстройство. Ответ всегда один и тот же: «Не знаю, я только пудрой пользуюсь». Как же, только пудрой, знаю я твою пудру. Но не могу же я заявить в лицо одной из двух моих самых близких подруг, что она мне врет. Да и что толку! Дело не в ней, дело во мне. Я полная противоположность и Эммы, и Камиллы. Мои веснушки никакая пудра не берет, а рыжие волосы всегда торчат дыбом, сколько бы я ни заливала их лаком, ни намазывала гелем, — от этого они только деревенеют, и больше ничего. И вообще я с моими пятьюдесятью восьмью килограммами никак не могу считаться ни элегантной, ни грациозной. Моя талия — свидетельство моего увлечения шотландскими песочными коржиками, а не только шедеврами школьной столовой. — Что нового выкинула Валери? — осведомилась я, уплетая картошку. — Она флиртует с нашим Бананом, — мрачно сообщила Эмма и кивнула в другой конец столовой. Там стояла хорошенькая француженка. Вместо школьной формы на ней была блузка с рюшами, плиссированная юбочка и гольфы до колен. Образец французского шика. И она изо всех сил флиртовала с нашим сексапильным завхозом. И я ее понимала. «Банан» — кодовое слово для нашего красавчика мистера Скотта, который сейчас, несмотря на уже очевидную октябрьскую непогоду, ходил в обтягивающей футболке, демонстрирующей все мускулы его атлетического торса. Ему было под тридцать, и если не считать престарелого учителя музыки мистера Эндрюса и лысого физрука мистера Аберкромби, мистер Скотт был единственным мужчиной в женском колледже Св. Павла. А еще он умел подражать Джеймсу Бонду. Мы все были немного в него влюблены, потому что он был не просто хорош собой, но и мил и любезен со всеми ученицами, и с ним было весело. При этом мы все знали, что он женат и у него двое детей. Эмму я тоже понимаю. Мистер Скотт — наш завхоз, наш Банан. И пусть эта французская — тут я невольно повторила в уме слово, которым ее назвала Камилла, — уберет руки от нашего фаворита. — Кстати, пока не забыла, мама обещала купить билеты в Тупик Мэри Кинг,[6] — сообщила Эмма, — я хочу, чтобы вы обе пошли со мной. Я ожесточенно ткнула вилкой в картофельное пюре: — Что?! С какой стати?! Тупик Мэри Кинг — это такой аттракцион для туристов в Эдинбурге, к сожалению, давно уже не такой привлекательный, как раньше, кроме того, мы там уже бывали с классом. Ну чего я там не видала! — Маман считает, что Валери надо туда сводить — пусть узнает, что такое настоящий Эдинбург, — ответила Эмма, закатывая глаза. — Я отговаривала, но она ни в какую. Но вы же пойдете с нами, правда? С вами я смогу вынести это испытание. — Это обязательно? Не люблю подземелий. — Элли, пожалуйста! Мама угощает мороженым. Хочешь сливочное печенье — только скажи! Эмма глядела на меня умоляюще. — И на бал наездников вместе пойдем, — прибавила Камилла, втыкая вилку в кусок свеклы в моей тарелке. Красный сок брызнул на воротник ее белой блузки. Впрочем, она не обратила на это внимания. — Что за бал наездников? — встрепенулась Эмма. — Наши организуют к Рождеству, ну, из нашей конюшни, — нетерпеливо объяснила Камилла. — Ты же знаешь, арендуется бальный зал в усадьбе при конном заводе. На этот бал иногда заглядывают члены королевской семьи. В отличие от меня, Эмма и Камилла не жили в интернате. Как и многие ученицы колледжа Св. Павла, после уроков они уезжали домой к родителям, жили себе в своей семье припеваючи и горя не знали. У каждой было свое хобби. Камилла увлекалась верховой ездой, Эмма занималась балетом. Если бы не мои подруги, которые иногда приглашали меня к себе в гости, я бы понятия не имела, как живут «обычные нормальные семьи». Впрочем, в колледже Св. Павла учились девочки из не совсем обычных семей, но из привилегированных и очень обеспеченных. У Эммы родители — известные адвокаты, у Камиллы — из шотландской аристократии, оттого-то она и проводила все свое свободное время в элитном клубе верховой езды. И балы в этом клубе давали не хуже, чем в Аббатстве Даунтон. Из тридцати пяти учениц колледжа только шестеро жили в интернате и оставались в школе и в выходные дни, и на каникулы, среди них и я, поэтому приглашение на бал для меня было событием! И, как выяснилось, не только для меня. — И ты берешь Элли с собой на бал? — удивилась и как будто даже немного обиделась Эмма. — Ну, не только же Элли, — успокоила Камилла, еще больше брызгая свекольным соком на блузку и пуловер. — В этом году мне разрешили пригласить друзей. Вот я и беру вас с собой. Надо купить шмотки и записаться к парикмахеру. Бал наездников — это грандиозно! К балу готовились неделями, не заботясь ни о чем другом, и в этом году мы приглашены на него! С ума сойти! После моего дня рождения это будет событием года! Хотя бал, конечно, круче! — Ну, Элли? Что скажешь? За такое можно потерпеть пару часов в катакомбах? — Мы с тобой. Камилла будет держать тебя за руку, а я — отгонять призраков. Очень смешно! — Ты думаешь, там, под землей, правда водятся привидения? — спросила Камилла, наматывая на палец прядь волос. — Призраки — лучшая реклама, — ответила Эмма. — Ты веришь в эту историю, ну, про девочку, которую там замуровали во время чумы? Что она теперь там бродит и ищет свои игрушки? В эдинбургских катакомбах можно найти горы игрушек. Их приносят для той несчастной девочки, чтобы дух ее наконец упокоился с миром и отошел в мир иной. — Бррр, жуть! — поежилась Эмма. — Там даже тамагочи кто-то оставил. — Сомневаюсь, чтобы дух зачумленной девочки из восемнадцатого века заказывал тамагочи, — заметила я. — Предлагаю пари, — отозвалась Камилла, — каждый загадывает одну из игрушек, оставленных туристами, и кто окажется прав, идет в кино за счет проигравших. — Согласна! — Эмма протянула руку, и мы трое поспорили. — Единорог, — объявила я. — Спорим, там лежит розовый пластиковый единорог с фиолетовой гривой на самом верху целой горы игрушек. Эмма хихикнула: — Ладно. Тогда я загадываю… — Дракон! — перебила ее Камилла. — Я собиралась загадать автомобиль, — обиделась Эмма. — А я говорю — дракон! — не унималась Камилла, улыбаясь до ушей. — Люблю драконов. — Давно ли? — осведомилась я. — С каких пор тебе нравятся чешуйчатые хищные ящеры с бородавками и акульими клыками, между которыми застревает мясо, отчего у них всегда воняет из пасти?