Он смотрит на часы. – Джен сказала, тебя кто-то пригласил, но ты отказалась. Почему? Я жму плечами. – У меня есть один недостаток, как его… гордость. Джеб хрюкает, достает бутылку воды, которая лежит между ручным тормозом и колонкой, и выпивает все, что осталось. Я открываю косметичку и слегка подкрашиваю веки темными тенями, вторым слоем. Потом удлиняю контур с внешней стороны, чтобы глаза стали как у кошки, и прохожусь вдоль нижних ресниц. Мои ярко-синие радужки выделяются на черном фоне, как флуоресцентная футболка под лучами ультрафиолетовых ламп в «Подземелье». Джеб откидывается на спинку кресла. – Отлично. Ты уничтожила всякое сходство со своей матерью. Я застываю. – Я вовсе не стараюсь… – Брось, Эл, я же все понимаю. Он протягивает руку и касается освежителя. Бабочка вращается, и я вспоминаю тот сайт. Узел в животе стягивается еще туже. Я бросаю косметичку в сумочку, достаю серебристый блеск для губ, запихиваю сумочку обратно в бардачок. Рука Джеба лежит рядом с моим локтем, и я ощущаю ее тепло. – Ты боишься, что если будешь похожа на маму, то и станешь такой же, как она. И тоже здесь окажешься. Я теряю дар речи. Джеб всегда умел читать в моей душе. Но сейчас… сейчас он как будто пробрался ко мне в голову. Упаси Боже. В горле у меня пересыхает, и я смотрю на пустую бутылку, которая лежит между нами. – Нелегко жить в чьей-то тени, – продолжает Джеб и мрачнеет. Уж он-то знает. Доказательством тому – шрамы, еще страшнее сигаретных ожогов, которые испещряют его грудь и руки. Я хорошо помню, что произошло вскоре после того, как Холты въехали в соседнюю квартиру. Леденящие кровь вопли за стеной в два часа ночи, когда он пытался защитить сестру и мать от пьяного отца… Самая большая удача в жизни выпала Джебу однажды вечером три года назад, когда его папаша врезался на машине в дерево. Уровень алкоголя в крови у мистера Холта был 0.3. Слава богу, Джеб не пьет. У него бывают приступы дурного настроения, которые плохо сочетаются с алкоголем. Он выяснил это несколько лет назад, когда чуть не убил в драке одного парня. Суд отправил Джеба на год в колонию для несовершеннолетних. Вот почему он заканчивает школу в девятнадцать лет. Джеб потерял год жизни, зато обрел будущее, потому что в колонии психолог научил его обуздывать агрессию при помощи искусства и объяснил, что системное мышление и баланс – лучшие способы держать гнев под контролем. – Не забывай, – говорит Джеб, сплетая пальцы с моими. – Это не наследственное. Твоя мама попала в аварию. Наши ладони соприкасаются, их разделяет только моя перчатка. Я прижимаюсь предплечьем к его предплечью, чтоб почувствовать неровные края шрамов. Мне хочется сказать: «Я такая же, как ты». Но я не могу. Для алкоголиков, например, есть разные программы – они могут постепенно вернуться в общество. А психи вроде Элисон… в общем, для них нет вариантов, кроме палаты с мягкими стенами и тупых столовых приборов. Это их нормальный образ жизни. Наш образ жизни. Опустив глаза, я вижу, что кровь пропитала повязку на колене. Я беспокойно трогаю ее. У Элисон слетает крыша при виде крови. – Так. – Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Джеб снимает бандану, наклоняется и обвязывает мою коленку, чтобы скрыть окровавленную повязку. Закончив, он, вместо того чтобы отстраниться, опирается локтем на колонку и проводит пальцем вдоль синей прядки у меня в волосах. Не знаю, в чем дело, то ли в наших нерешенных проблемах, то ли в недавнем разговоре, но лицо у Джеба очень серьезное. – Ого, какие тугие эти твои дреды. Он говорит низким бархатным голосом, от которого у меня захватывает дух. – Сходи на бал. Прямо вот так, и пусть умоются. Гарантирую, что чувства собственного достоинства ты не лишишься. Джеб изучает мое лицо с таким видом, который бывает у него, только когда он рисует. Напряженно. Сосредоточенно. Как будто рассматривает картину со всех сторон. Меня. Он так близко, что я чувствую его горячее дыхание, которое пахнет клубникой. Джеб разглядывает ямочку на моем подбородке, и я вспыхиваю. В голове пробуждается тень – не столько голос, сколько чье-то присутствие, нечто вроде трепета крыльев под черепной коробкой. И этот трепет побуждает меня притронуться к лабрету под нижней губой Джеба. Я инстинктивно протягиваю руку. И он даже не вздрагивает, когда я обвожу пальцем серебристый шип. Металл теплый, а щетина на подбородке щекочет подушечку пальца. Потрясенная собственным поступком, я начинаю отстраняться… Джеб хватает меня за руку и удерживает мой палец возле своих губ. Его глаза, обрамленные густыми ресницами, темнеют и сужаются. – Эл… – шепчет он. – Бабочка! – доносится через открытое окно машины папин зов. Я вздрагиваю. Джеб откатывается на свое место. Папа не спеша шагает по безупречному газону, направляясь к «Гремлину»; на нем брюки защитного цвета и ярко-синяя рубашка, на которой серебряной ниткой вышита надпись «Спорттовары Тома». Несколько раз глубоко вздохнув, я успокаиваю бешено бьющееся сердце. Папа нагибается, чтобы заглянуть к нам. – Привет, Джебедия. Джеб откашливается. – Здрасте, мистер Гарднер. – Может быть, ты наконец начнешь звать меня Томас? – Папа ухмыляется, положив локоть на окно. – В конце концов, вчера ты закончил школу. Джеб улыбается – гордо и озорно. Он всегда такой при моем папе. Мистер Холт твердил сыну, что он никогда ничего не добьется, убеждая его бросить школу и пойти работать в автомастерскую, но папа уговаривал Джеба продолжать учебу. Если бы я не злилась по-прежнему из-за того, что они сплотились против меня, я бы порадовалась очевидному доказательству их дружбы. – Я гляжу, моя девочка тебя заарканила, и ты теперь ее личный шофер? – спрашивает папа и бросает на меня лукавый взгляд. – Ага. Она даже нарочно растянула лодыжку, – шутит Джеб. Почему его голос звучит настолько спокойно, в то время как я чувствую, что в моей груди бушует вулкан? Неужели Джеба ничуть не взволновало то, что произошло между нами две секунды назад? Он тянется назад и вытаскивает деревянные костыли, которые одолжил в травмопункте «Подземелья». – Чем ты занималась? – спрашивает папа, открыв дверцу с моей стороны. Он явно встревожен. Я медленно вытаскиваю ноги и стискиваю зубы от боли, когда кровь приливает к лодыжке. – Как обычно. Катание на скейте – это сплошные пробы и ошибки. Я смотрю на Джеба, который обходит машину, и мысленно запрещаю ему рассказывать папе об изношенном наколеннике. Джеб встряхивает головой, и на мгновение мне кажется, что он снова меня сдаст. Но тут наши взгляды встречаются, и мои внутренности скручиваются в узел. Господи, зачем я прикоснулась к нему вот так? И без того у нас странные отношения… Папа помогает мне подняться и присаживается на корточки, чтобы взглянуть на мою лодыжку. – Интересно. Твоя мама была уверена, что с тобой что-то случилось. Она сказала, что ты поранилась. Он выпрямляется (папа чуть-чуть ниже Джеба). – Наверное, она просто предполагает худшее всякий раз, когда ты опаздываешь. Ты могла бы и позвонить. Он поддерживает меня под локоть, пока я пристраиваю костыли под мышками. – Извини. – Ничего страшного. Пойдем, пока она ничего не устроила… – Папа замолкает, поймав мой умоляющий взгляд. – Э… пока мороженое не превратилось в суп. Мы движемся по дорожке, обсаженной пионами. Вокруг цветов танцуют насекомые, и белый шум нарастает. Я жалею, что не взяла наушники и айпод. На полпути к двери папа оборачивается.