– Барон, могу я поговорить с вашим сыном? – Почему нет? Вы считаете… Произнести эти слова он не может. Не хочет. Я покачала головой. – Я пока не знаю. Дайте мне с ним поговорить. Мужчины помрачнели. Но вина компаньонки почти доказана. Им остается только поверить мне и подождать. Сын вскоре появился в кабинете, к сожалению, не один. Его сопровождала госпожа баронесса. – Лидия, – приподнялся господин барон. – Это мой сын, – ледяным тоном ответила дама. Барон только вздохнул. – Что ж… Госпожа Истар, прошу вас. Я воспользовалась разрешением и принялась расспрашивать молодого человека, прямо в присутствии его матери. Грубо, в лоб. Ему по самоконтролю было далеко до подельницы, он уже сразу занервничал, я видела… Как вы относились к бабушке? Как вы относитесь к ее компаньонке? Давно ли вы стали любовниками? Вас видели вместе на симпатичном постоялом дворе… Барон, понимая, к чему идет дело, поднял руку. – Шайна, прошу вас… Я на миг задержала вопрос. – Лидия, ты все еще хочешь это слышать? – Это мой сын, – горько поджала губы баронесса. – Если он на такое способен… сын? Юноша покачал головой, но бегающие глаза уже не могли никого обмануть. Загнанные в угол крысы выглядят так жалко… – Шайна… Барон уже махнул рукой на правила приличия, и я вновь атаковала. Что именно вы покупали в лавке травницы? Да, той самой, старой Ильмы? Вас и там видели! Никто его, конечно, не видел, но мысли у парня все наружу. Бабка старая, деньги большие, компаньонку он пригрел, чтобы та ему обо всех бабкиных планах доносила. А когда узнал, что старуха намерена деньги из семьи увести, считай, его сестре, да второй внучке приданое дать, тогда и решил ее притравить. Компаньонке тоже досталось. Собака – ее рук дело. Она яд в молоко подливала, баронесса собаку любила, поила из одной чашки с собой. Собаке-то меньше надо… старуха не дурой была. Умной, злой… поняла, что ее травят, а кто – не знала. Всех подозревала, всех стереглась, и не помогло. Яд купил мужчина. Яд подлила женщина. Кто виноват? Я вздохнула, положила бумагу на стол, посмотрела на печальных аистов. – Господа? И барон, и его дядя выглядели так, словно я их поленом по голове отоварила. Баронесса плакала. Вряд ли о свекрови, скорее, о себе. Она понимала, что сейчас бабка, завтра отец или мать… кто грань преступил раз, тот и на второй не задумается. Тяжко такое о близких-то узнавать, и тяжко, и гадко… Молодой человек не дергался. Понимал, что уже поздно, слово сказано. Отравить родную бабку… это – не гадко. Это хуже. Барон потер лицо руками. – Шайна… я сейчас прикажу, чтобы их обоих закрыли где… вы сейчас в стражу? Я медленно опустила голову. Я знала, что задумал барон. И… я дам ему это время. * * * Чтобы дойти до работы, переписать два документа набело и попасть на прием к господину Каллену, мне понадобилось около двух часов. Начальник проглядел их и аж подскочил. – Т-ты… – Я все написала, как мне сказали, – похлопала я глазками. – А негодяи где? – Под замком сидят, господин барон обещал их страже передать, как только та явится. – Сейчас пошлю, – чуть успокоился господин Каллен. – Ну, Шайна… Я развела руками. Нукай, не нукай, а телегу не повезу. Но именно эту работу я могу сделать. И лучше твоих ребят, которые десять лет пробегали. Нечестно? Пользуюсь своим преимуществом? А что тут честного? Кто-то мужчина, кто-то женщина. Кто-то маг, а кто-то не маг. Для меня моя магия как дыхание, что ж теперь – и не дышать? Небось мужчины не считают зазорным, что они сильнее? Вечером господин Каллен сильно ругался. Компаньонку ему отдали. А у внучка оказался при себе яд, тот самый. Он и решил его выпить. Знал, что не помилуют. Яд оказался хорошим, качественным, так что досталось начальнику только тело. Увы… Дом в трауре, впрочем, там его по баронессе и не носили особо, а вот сейчас все в черном. Все в грусти и печали, а я в это дело лезть не собираюсь. Хотя подозрения есть и у меня, и у господина Каллена, но мы молчим и будем помалкивать дальше. Иногда так правильно. И если кто не в курсе, за доказанное убийство родного человека в Алетаре вешают. Поднявший руку на близкую родню здесь считается хуже бешеного пса. Оправданием могут послужить лишь серьезные смягчающие обстоятельства, но здесь таких точно нет. Просто кто-то – жадная гнусная мразь. Я получила похвалу от начальства и два дня отдыха. * * * Через два дня господин Каллен выложил передо мной новую папку. На этот раз совсем простое дело, не убийство, ничего… Пропала брошь. Пропала она у жены купца, и брошь-то не так чтобы дорогая, но как память о матери она бесценна. Женщина умоляет найти, муж заплатил денег… о последнем мне господин Каллен не говорил, но зато думал. А процент не предложил, нехороший человек. Попробовать его раскачать на премию? Нет, не стоит. Я и так новичок, если еще начну демонстрировать знания, которых у меня быть не должно, лучше не будет. И я отправилась в дом купца. Там стоял дым коромыслом. Купчиха, дородная дама лет сорока, действительно искренне горевала о потерянной броши. Ей мать передала, сказала, от бабки, от прабабки, дочери передашь, а она… дура безмозглая… не уберегла, проворонила, клювом прощелкала… Начав осторожно расспрашивать, я выудила из ее мыслей картинку броши. Я, конечно, не ювелир. Но есть подозрение, что крупный аметист, хоть и в золоте, много стоить не будет. Особенно у скупщика. Чем хороша память человеческая: человек может и не помнить о своих поступках. Осознанно – не помнить. К примеру, ты приходишь домой, снимаешь перчатки, кладешь их в ящик комода. А потом начинаешь искать НА комоде. Ты ведь их не убирал… ты этого не помнишь. А руки сделали. И с тобой не посоветовались. Да, и такое бывает. Но купчиха ничего с брошью не делала, это точно. Лежала брошка вместе с остальными драгоценностями, она ее и не носила слишком часто, перебирала вместе с другими побрякушками. Я начала расспрашивать мужа, детей, слуг, служанок, вообще всех, кто бывал в доме… но никто не брал! Никому эта брошь не была нужна, ни даром, ни с доплатой, ни по вертикали… Никто не приходил? Из посторонних? Гости, друзья, компаньоны? Нет, и не приходил.