— А кто такой Эктор? — Он из нас самый старший, всегда тут работал. Намного раньше меня и нас всех. — Сколько у вас лошадей? — спросила Циглер. — Двадцать одна. Чистокровные французские скаковые и один голштинец. Из них четырнадцать наши, а остальные живут у нас. Мы берем лошадей на пансион для тренировок, а также жеребящихся кобыл. — Сколько у вас боксов? — Тридцать два. Еще один родильный бокс площадью в сорок квадратных метров с видеонаблюдением. Плюс гинекологические горизонтальные загончики, помещения для оказания медицинской помощи, два стойла, центр осеменения, два ипподрома с профессиональными полосами препятствий, восемь гектаров огороженных выгонов и дорожка для забегов. — У вас очень хороший центр, — заключила Циглер. — И по ночам только вы вдвоем за всем присматриваете? — Каждый бокс снабжен системой сигнализации, а здания тщательно запираются. Ведь лошади дорого стоят. — Вы ничего не слышали? — Нет. — Вы принимаете какое-нибудь снотворное? Маршан бросил на них пренебрежительный взгляд. — Здесь не город, спится хорошо. Жизнь тут идет в естественном ритме, как ей и подобает. — Никакого подозрительного шума? Ничего необычного? Ничто вас среди ночи не разбудило? Постарайтесь вспомнить. — Я уже об этом думал. Если бы что-то было, я бы вам сказал. В таком месте, как это, всегда присутствуют какие-то шумы: лошади топчутся в боксах, деревья в лесу скрипят. Тут же лес близко, значит, тишины не бывает. Часто лают Сиско и Энцо. — Собаки, — сказала Циглер. — А какой породы? — Кане корсо. — Что-то их не видно. Где они? — Мы их привязали. Две собаки и система сигнализации. Два человека на территории. Сколько весит конь? Сервас вспомнил, что говорила Циглер: больше ста килограммов. Не может быть, чтобы те, кто сюда явился, пришли и ушли пешком. Как же им удалось убить коня, обезглавить его, погрузить на машину и незаметно увезти, при этом не разбудив ни обитателей центра, ни собак? Да и сигнализация не сработала… Сервас ничего не понимал. Ни собаки, ни люди в конном центре никак не среагировали, да и охранники на станции тоже. Но такого не могло быть. Он повернулся к Циглер, но обратился не к ней, а к Маршану: — Можно попросить ветеринара взять у собак кровь на анализ? Той ночью они были на воле или привязаны? — Они всегда на улице, но на длинной цепи. Никто не может пройти к боксам, миновав их клыки. Лай обязательно разбудил бы меня. Вы думаете, им тоже что-то дали, чтобы уснули? Это меня удивляет. Утром они проснулись в совершенно нормальном состоянии. — Это подтвердит токсикологический анализ, — отозвался Сервас. Теперь он задался другим вопросом. Почему усыпили коня, а не собак? Кабинет Маршана оказался маленькой комнатой, заставленной этажерками со спортивными трофеями и зажатой между седельной и конюшней. Окно выходило на лес и покрытые снегом луга, разделенные сетью барьеров, палисадов, а также полосами живой изгороди. В кабинете имелся ноутбук, лампа и беспорядочное нагромождение счетов, папок с документами и книг о лошадях. В предшествующие полчаса Сервас и Циглер обошли центр и обследовали бокс Свободного, где уже вовсю трудились техники. Дверь бокса была взломана, на полу виднелось много крови. Очевидно, Свободного лишили головы прямо здесь, скорее всего, пилой, предварительно усыпив. Сервас обратился к конюху: — Вы ничего не слышали прошлой ночью? — Я спал, — ответил высокий старик. Он давно не брился, и по возрасту, вероятно, ему уже следовало выйти на пенсию. Седая щетина торчала у него на подбородке и на впалых щеках, как колючки дикобраза. — Ни малейшего шума? Ничего? — В конюшне всегда полно шумов, — повторил он слова Маршана, однако его реплика вовсе не казалась заученной, как у двух охранников станции. — Вы давно служите у месье Ломбара? — Всегда. Сперва я работал у его отца. У него были налитые кровью глаза, а нос и щеки отливали сизым из-за густой сети лиловатых капилляров под истончившейся кожей. Сервас побился бы об заклад, что снотворного этот тип не принимал, но под рукой всегда держал свое средство: жидкое. — Какой он хозяин? — Он нечасто тут показывается, но хозяин хороший. — Красные глаза конюха уставились на Серваса. — Лошадей обожает. Свободный был его любимцем, здесь он появился на свет. Королевская родословная. Месье Ломбар был просто помешан на этом коне. И он, и Эрмина. Старик опустил голову. Сервас заметил, что девушка рядом с ним еле сдерживает слезы. — Как вы полагаете, кто-нибудь держал злобу на месье Ломбара? — Не мое дело об этом рассуждать. — Старик еще ниже пустил голову. — Вы не слышали разговоров о каких-нибудь угрозах? — Нет. — У месье Ломбара много врагов, — вмешался Маршан. Сервас и Циглер повернулись к управляющему. — Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался Сервас. — В точности то, что сказал. — Вы их знаете? — Меня не интересуют дела Эрика. Моя забота — только лошади. — Но вы произнесли слово «враги», а это отнюдь не безобидно. — У меня такая манера выражаться. — Все же? — В делах Эрика всегда ощущалась какая-то напряженность. — Во всем этом отчаянно не хватает точности, — не унимался Сервас. — Все-таки вы сказали так случайно или намеренно? — Да забудьте об этом, — ответил управляющий. — Просто к слову пришлось. Я ничего не знаю о делах месье Ломбара. Сервас не поверил ему, однако вежливо поблагодарил. Выйдя из здания, он зажмурился от яркого солнца, синевы неба и блеска подтаявшего снега. Пар шел от лошадиных голов в боксах, валил из ноздрей прыгающих через препятствия коней. Сервас застыл, подставив солнцу лицо, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Две собаки и система сигнализации. Два человека на территории. Никто ничего не видел и не слышал, ни здесь, ни на станции. Не может такого быть!.. Абсурд. По мере того как открывались новые детали, дело коня приобретало в его восприятии все большее значение. Он чувствовал себя судебным экспертом, который выкапывает из земли сначала палец, потом кисть, руку и, наконец, труп. Ему все больше становилось не по себе. В этой истории все было необычно и непонятно. Сервас инстинктивно, как зверь, почуял опасность. Несмотря на ласковое солнышко, его била дрожь. 7 Венсан Эсперандье поднял бровь и уставился на красного как рак Серваса, входившего в его кабинет на бульваре Амбушюр. — Тебя хватил солнечный удар, — констатировал он.