Классеры с металлическими скобками. Те же досье, что и в кабинете Ксавье… Перебирая их один за другим, Диана говорила себе, что даром тратит время. Она не находила ничего интересного, потому что нечего было искать. Какой же идиот оставит в письменном столе следы собственных преступлений? Пробежав по документам, ее взгляд снова остановился на саламандре. В свете лампы камни сверкали разными цветами. Диана плохо разбиралась в минералах, но имитация была просто великолепная. Она вгляделась в статуэтку. А вдруг камни настоящие? Если и так, что это могло ей сказать о старшей медсестре? С одной стороны, ее авторитет и власть в институте так велики, что никто не осмеливается заглянуть к ней в кабинет. С другой — ее любовник, наверное, богатый человек. Если украшение настоящее, то оно стоит целое состояние. Диана обдумала обе позиции, и инстинкт подсказал ей, что в ее руки попало нечто интересное. Два представителя инспекции жандармерии явились в штатском, их лица были настолько невыразительны, что казались восковыми масками. Они обменялись с Кати д’Юмьер и Конфьяном короткими рукопожатиями и потребовали, чтобы им дали возможность допросить капитана Циглер без свидетелей. Сервас хотел запротестовать, но д’Юмьер его опередила и немедленно удовлетворила требования инспекторов. Прошло около получаса, прежде чем дверь комнаты, где находилась Циглер, снова открылась. — Теперь моя очередь допросить капитана Циглер с глазу на глаз, — заявил Сервас. — Я много времени не займу. Потом сравним наши точки зрения. Кати д’Юмьер повернулась к нему, видимо собираясь что-то сказать, но встретилась с ним глазами и промолчала. Однако один инспектор оживился. — Представителя жандармерии не может один на один допрашивать… — Вам дали время, правда? — Прокурор подняла руку, не дав ему договорить. — У вас десять минут, Мартен, и ни секунды больше. После этого допрос продолжится в присутствии всех. Он толкнул дверь. Ирен была одна в маленьком кабинете, лампа освещала сбоку ее лицо. Как и в последний раз, когда они виделись в этом кабинете, снежные хлопья кружились в свете уличного фонаря. Уже совсем стемнело. Сервас сел и посмотрел на Ирен. В черном кожаном комбинезоне с пряжками, заклепками, наколенниками и наплечниками она казалась героиней какого-то научно-фантастического фильма. — Ты в порядке? Она кивнула, плотно сжав губы. — Я не думаю, что ты виновна, — сразу убежденно сказал Сервас. Ирен пристально взглянула на него, но ничего не сказала. Он подождал несколько секунд, не зная, с чего начать, потом произнес: — Это не ты убила Гримма и Перро. Но все улики против тебя, это понятно? Она снова кивнула. Сервас начал перечислять факты, загибая пальцы. Циглер соврала или скрыла тот факт, что тоже отдыхала в лагере, — раз, утаила, что давно знала о самоубийствах, — два, не сказала, что знает, где прячется Шаперон, — три. — Тебя не было, когда произошло убийство Перро. Ты находилась ближе всех к месту происшествия и должна была приехать первой. — Я попала в аварию на мотоцикле. — Слабый аргумент. Никто этого не видел. — Так получилось. — Я тебе не верю. — Хотелось бы знать, ты считаешь меня невиновной или как? — Глаза Циглер широко раскрылись. — Невиновной. Но насчет аварии ты врешь. Судя по всему, ее поразила проницательность Серваса, но и она в долгу не осталась, улыбнулась ему прямо в лицо и заявила: — Я сразу поняла, что ты хороший. — Прошлой ночью, когда ты вернулась с дискотеки, я лежал у тебя под кроватью, — продолжал он, не обращая внимания на ее выходку. — Мне удалось вскрыть дверь отмычкой, которая подходит ко всем стандартным замкам. Ты бы свой-то поменяла, что ли… А вышел я, когда ты принимала душ. Что тебе надо было в этом дансинге? Мартен понял, что это ее задело, она долго, задумчиво его разглядывала, потом отозвалась: — Хотела повидаться с подругой. — Посреди ночи и в самый разгар расследования? Когда дело идет к концу и нужно собрать все силы? — Это было очень срочно. — Что за срочность? — Трудно объяснить. — Почему? Потому что я мужик, сыщик-мачо, а ты влюблена в женщину? — Что ты в этом понимаешь? — Она посмотрела на него с вызовом. — Да ничего. Но меня не собираются обвинить в двойном убийстве. Я не враг тебе, Ирен, и не первый встречный идиот, мачо и гомофоб. Ну же, сделай над собой усилие! Циглер не мигая выдержала его взгляд и пояснила: — Дома я нашла записку от Жужки, моей подруги из Словакии. Она решила со мной расстаться, упрекала в том, что я слишком занята работой, уделяю ей мало внимания. Мол, меня как бы нет, даже когда я рядом, и все такое прочее. Наверное, ты через это прошел перед крахом семейной жизни, так что понимаешь, о чем я. Разводы — частое дело у сыщиков любой ориентации. Мне надо было объясниться. Немедленно. Я не хотела, чтобы она ушла вот так, а я ничего не сказала бы ей. Тогда мне это было бы невыносимо. Вот я и рванула в «Pink Banana». Жужка там распорядитель. — Вы давно вместе? — Полтора года. — Ты ее очень любишь? — Да. — Вернемся к аварии. Точнее, к ее подобию. Ведь ничего не было, так или не так? — Да была авария, была! Ты что, не видел, какая я приехала, вся исцарапанная? Где же я могла так ободраться, по-твоему? — Был момент, когда я подумал, что ты ободралась, спихнув Перро в пропасть и спрыгивая с кабины фуникулера. Она заерзала на стуле и спросила: — Но теперь-то ты так не думаешь? — Нет, потому что ты невиновна. — Откуда ты знаешь? — Я думаю, что мне известно, кто это сделал. Но ты не сказала мне всей правды, даже если авария и была. Она снова отпрянула, пораженная его проницательностью. — После аварии я сразу сообщила, что опаздываю. Тянула время. — Зачем? — Перро. Я хотела, чтобы он сдох. Точнее, желала оставить убийце хоть маленький шанс его прикончить. Сервас посмотрел на нее, покачал головой и спросил: — За все, что они с тобой сделали, да? Гримм, Шаперон, Мурран и он? Циглер ничего не ответила, только коротко кивнула. — В лагере, — продолжил он. Она удивленно подняла глаза. — Нет, много позже. Я училась в По и наткнулась на Перро во время деревенского праздника в выходные. Он… он предложил меня подвезти. На обочине, в нескольких километрах от деревни, нас поджидали Гримм и Мурран. Шаперона тогда не было, не знаю, почему так. Поэтому я не увидела связи между ним и этими тремя, когда ты показал мне фото. Когда… Перро съехал с дороги, я сразу все поняла. Я хотела выскочить, но он начал меня бить, бил и на ходу, и когда остановил машину, обращался со мной как с последней шлюхой. Я очень мучилась. Она замолчала, а Сервас поколебался и все-таки спросил: — Почему же ты не… — Не подала жалобу? Я… в то время я спала с кем попало: с мужчинами, с женщинами… Даже с преподавательницей нашего факультета, замужней дамой с двумя детьми. А мой отец был жандармом. Я знала, что потом будет: следствие, грязь, скандал, подумала о родителях, как они на все это отреагируют, о брате и его жене. Они ведь ничего не знали о моей личной жизни. «Вот почему все удавалось сохранить в тайне столько лет», — подумал Сервас. Тогда, в доме Шаперона, интуиция его не подвела. Преступники сыграли на том, что девяносто процентов жертв не подали жалоб и никак себя не проявили, за исключением подростков из лагеря, которые никогда не видели их лиц. Они предпочли остаться жестокими охотниками, выбрали ту жизнь, к которой их подталкивал нонконформизм. Жизнь интеллигентных хищников. Но жены их раскусили и что-то заподозрили. Оттого отдельные комнаты и разводы. Он вспомнил директора лагеря, который тоже умер весьма вовремя, разбившись на мотоцикле. — Ты отдаешь себе отчет в том, что подвергала опасности мою жизнь?