Спустившись, он взглянул на термометр, который показывал температуру и на улице, и в комнате. Минус один за окном и плюс пятнадцать в помещении. Хозяева на ночь убавили отопление, и в доме было холодно. Несколько секунд Сервас прислушивался к тишине, царившей вокруг. Он представил их всех под теплыми одеялами: Венсана и Шарлен, Меган, Марго… За долгие годы Мартен в первый раз проснулся в рождественское утро не у себя дома. Это было странно, но приятно. Под одной крышей спали сейчас его заместитель и лучший друг, женщина, которая всегда возбуждала в нем острое желание, и его собственная дочь. Разве не странно? Но самым забавным было то, что он воспринимал ситуацию такой, какая она была. Когда Сервас сказал Эсперандье, что собирается встречать Рождество с дочкой, тот сразу пригласил их к себе. Сервас хотел отказаться, но, к своему большому удивлению, принял приглашение. — Но я же их совсем не знаю! — запротестовала Марго в машине. — Ты сказал, что мы будем с тобой вдвоем, а не на вечеринке легавых! Однако Марго прекрасно поладила с Шарлен и Меган, а в особенности с Эсперандье. Порядком захмелев, она заявила, размахивая бутылкой с шампанским: — Никогда не думала, что мент может быть таким симпатягой! Это был первый раз, когда Сервас видел дочь пьяной. Эсперандье, почти такой же хмельной, со смеху сполз на пол и хохотал до слез, растянувшись на ковре возле дивана. Поначалу Мартен чувствовал себя неловко в присутствии Шарлен. Он никак не мог забыть эпизод в галерее. Но алкоголь и теплая атмосфера сделали свое дело, и Сервас расслабился. Шлепая босыми ногами, он отправился на кухню, но вдруг споткнулся о какой-то предмет, который замигал и заверещал. Механическая игрушка, то ли японская, то ли китайская. Интересно, насколько китайская продукция теперь перевешивает по количеству французскую? Что-то черное вылетело из гостиной и завертелось возле его ног. Сервас наклонился и принялся ласково трепать по бокам собаку, которую Эсперандье случайно сбил на шоссе, когда они ездили за Циглер на дискотеку. Тогда ветеринара подняли с постели в три часа ночи, и он ее спас. Пес оказался очень добрым и преданным, и Венсан решил оставить его у себя. В память о той холодной и тревожной ночи собаку назвали Призрак. — Привет, толстяк, с Рождеством. Что бы с тобой было, если бы тебе не пришла в голову прекрасная идея перебежать дорогу, а? Пес несколько раз одобрительно тявкнул, и его черный хвост застучал по ногам Серваса, который остановился в дверях кухни. Против ожидания, он оказался не первым, кто проснулся. Шарлен Эсперандье была уже на ногах. Она включила чайник и кофемолку и уложила в тостер нарезанный хлеб. Шарлен стояла к нему спиной, и он с минуту любовался ее спадающими на пеньюар длинными волосами. У него перехватило горло. Тут она обернулась, положив руку на круглый живот, и сказала: — Доброе утро, Мартен. За окном медленно проехала машина. С крыши свешивалась гирлянда, которая, наверное, горела всю ночь. «Настоящая рождественская ночь», — сказал он себе, шагнул вперед и наступил еще на одну игрушку, которая тоже принялась пищать. Шарлен засмеялась и нагнулась ее поднять. Выпрямившись, она положила Сервасу руку на затылок, притянула к себе и поцеловала в губы. Он почувствовал, как щеки заливает краска. Что будет, если их кто-нибудь увидит? Несмотря на круглый животик, разделявший их, в нем сразу взметнулось желание. Его не в первый раз целовала беременная женщина, но в первый раз эта женщина была беременна не от него. — Шарлен, я… — Чш-ш-ш-ш!.. Ничего не говори. Ты хорошо спал? — Прекрасно. Я… Можно кофе? Она ласково погладила его по щеке и подошла к кофеварке. — Шарлен… — Не говори ничего, Мартен. Не сейчас. Потом. Сегодня Рождество. Он взял у нее чашку с кофе и выпил, не отдавая себе отчета, что делает. В голове была пустота. Во рту с ночи остался неприятный привкус, и Мартен пожалел, что не почистил зубы, перед тем как спуститься. Когда он обернулся, Шарлен уже исчезла. Сервас оперся о кухонный стол. У него возникло ощущение, что в живот впились термиты. Он все еще чувствовал в костях и мышцах следы злополучной экспедиции в горы. Нынешнее Рождество было самым необычным и пугающим из всех, что ему довелось встречать. Он не забыл, что Гиртман остался на свободе. Уехал ли швейцарец отсюда или шатается где-нибудь поблизости? Он не шел у Серваса из головы. Ломбар тоже. Его тело наконец-то нашли. Он замерз насмерть. Серваса начинала бить дрожь каждый раз, когда он об этом думал. Ужасная агония, а ведь с ним чуть не произошло то же самое. Мартен часто возвращался мыслями к той ледяной и кровавой череде событий, в которую превратилось расследование. Все это стало ирреальным и очень далеким. В той истории было много такого, что уже никто не сможет объяснить. К примеру, инициалы CS на перстнях. Как их расшифровать? Когда и как был дан толчок длинной череде преступлений? Кто из четверки был лидером и инициировал остальных? Эти вопросы так и остались без ответа. Шаперон замкнулся в молчании. Он ожидал суда в тюрьме, но так ничего и не сказал. Тут Сервас внезапно подумал вот о чем. Ведь ему через несколько дней исполнится сорок. Он родился в новогоднюю ночь, по словам матери, ровно в полночь. В тот момент, когда раздался его первый крик, в соседней комнате чокались шампанским. Эта мысль поразила его, как удар. Ему будет сорок лет. Что он сделал в жизни? — По сути дела, это ты обнаружил самые важные для следствия факты, — решительно заявил kleim162 на следующий день после Рождества. — Вовсе не твой майор, как его там? Предновогодние праздники он провел на юго-западе страны и прилетел накануне рейсом Париж — Бордо — Тулуза. — Сервас. — Короче, твой месье Цитирую-латинские-поговорки-чтобы-поумничать, может, и король сыщиков, но позволил же тебе уйти по-английски, не прощаясь… — Не надо преувеличивать. У меня был шанс. Да и Мартен получил неплохой куш. — А как он по части секса, твой Бог во плоти? — Гетеро, на все сто пятьдесят процентов. — Жаль. Kleim162 выпростал из-под одеяла ноги и сел на кровати. Он был наг. Венсан Эсперандье не упустил случая полюбоваться на его широкую мускулистую спину. Он лежал с сигаретой в зубах, заложив руку за голову и откинувшись на подушки. На груди поблескивали мелкие капельки пота. Kleim162 встал и отправился в ванную. Эсперандье снова не удержался и залюбовался стройными бедрами журналиста. За окнами шел снег, было двадцать шестое декабря. — Ты был в него влюблен? — спросил kleim162, высунувшись из двери ванной. — В него влюблена моя жена. Белокурая голова снова высунулась, и журналист спросил: — В каком смысле? Они спали вместе? — Пока нет, — отозвался Венсан, выпустив дым в потолок. — Но, насколько мне известно, она беременна? Что же, выходит, это он теперь будущий папаша? — Именно так. — Ты не ревнуешь? — Kleim162 посмотрел на него с неподдельным изумлением. Эсперандье снова улыбнулся, глядя в потолок. Юный журналист с ошарашенным видом покачал головой и снова скрылся в ванной. Эсперандье надел наушники. Волшебный, с хрипотцой, голос Марка Ланегана отвечал на томный полушепот Изабель Кемпбелл в композиции «Притворный муж». Погожим апрельским вечером Сервас заехал за дочерью к бывшей жене. Увидев ее на пороге дома с рюкзаком за спиной и в солнечных очках, он улыбнулся. — Ну что, готова? — спросил Мартен, когда она уселась на сиденье рядом с ним. Они поехали по автостраде по направлению к Пиренеям и миновали разъезд Монтрежо — Сен-Мартен-де-Комменж. У Серваса при виде этого места заныл затылок, а брови сами собой нахмурились. От перекрестка машина двинулась на юг. Ему было хорошо. Погода стояла прекрасная, небо синело, впереди виднелись заснеженные горы. От воздуха, проникавшего в салон из полуоткрытого окна, слегка кружилась голова. Марго слушала свою сумасшедшую музыку в наушниках и тихонько подпевала, но даже это не могло испортить настроение Серваса. Нынче утром Марго была такой веселой, словно разрыв с адвокатом и конец любовной истории не оставили в ее душе никакого следа. Сервас решил устроить эту вылазку за город неделей раньше, когда после нескольких месяцев молчания ему позвонила Ирен Циглер, чтобы узнать, как идут дела. Они проезжали живописные деревушки, горы приближались, в конце концов шоссе пошло наверх. На каждом вираже им открывались виды, один краше другого: просторные зеленые луга, домики, прячущиеся в глубине долин, сверкающие на солнце речки, стада, тонущие в пелене тумана, окруженного светящимся нимбом. Сервас отметил про себя, что теперь пейзаж стал совсем другим. Отец и дочь заехали на небольшую автомобильную стоянку. Утреннее солнце еще не осветило ее, прячась за горами. Они были здесь не первыми. Их опередил мотоцикл, стоявший с краю. Сидя на выступе скалы, их поджидали две девушки, которые сразу поднялись им навстречу. — Здравствуй, Мартен, — сказала Циглер. — Здравствуй, Ирен. Позволь представить тебе мою дочь Марго. Марго, это Ирен. Ирен пожала руку Марго и повернулась к своей спутнице, хорошенькой брюнетке. У Жужки Сматановой было крепкое рукопожатие, длинные, черные как смоль волосы и ослепительная улыбка. Перед тем как двинуться в поход, они едва обменялись несколькими словами, словно расстались только вчера. Циглер и Мартен шли впереди с рюкзаками за спинами, Жужка и Марго отстали. Сервас слышал, как они хохочут сзади. Перед ними был долгий подъем, и всю дорогу наверх они проговорили. Под толстыми подошвами башмаков похрустывали камешки, снизу доносилось тихое бормотание воды. Солнце уже припекало, обжигая путникам лица и коленки. — Я продолжила расследование, — вдруг сказала Ирен, когда они переходили мостик из пихтовых стволов. — По поводу чего? — Той четверки. Он покосился на Ирен. Ему не хотелось портить чудесный день, вороша воспоминания. — Ну и?.. — Я докопалась, что в возрасте пятнадцати лет Шаперона, Перро, Гримма и Муррана родители тоже отправляли отдыхать в лагерь. На берег моря. Знаешь, как он назывался? — Слушаю. — Лагерь отдыха «Крачки». — Ну и что? — Не узнаешь инициалы? — CS,[47] — сказал Сервас, неожиданно остановившись. — Ты думаешь, что там они и начали?.. — Вполне возможно. Солнце просвечивало сквозь листья осин, трепетавших на легком ветерке. — Пятнадцать лет… Возраст, когда открываешь, кто ты есть на самом деле… Возраст любви к жизни… Возраст сексуального пробуждения, — сказал Сервас. — И возраст первых преступлений, — отозвалась Циглер, глядя на него. — Может, и так. — Или по-другому. — Не исключаю.