А о чем говорить, если эта женщина вообще не хочет разговаривать. Ее посадили в тюрьму, она отлично понимает, что это не шутка, понимает, чего от нее хотят, и после всего этого желает, изволите ли видеть, читать стихи! Неужели эту женщину не тяготит одиночество? — Вам не скучно здесь? — осведомился офицер. — Напротив, — сказала Мария Сергеевна, — Мне очень весело. В вашем обществе и в обществе Вайолет. — Вайолет славная девочка, — возразил офицер. — Она тоже жалуется, что ей с вами невесело. Она любит теннис, музыку, танцы, мечтает о том, чтобы ее отпустили… — Так отпустите ее, — сказала Мария Сергеевна. — Только вы можете ее отпустить. Все зависит от вас. Можете отпустить и ее, и себя. Вам предлагается выгодная сделка. Вы посвящаете нас в суть открытия своего шефа, а взамен… — Вы не хотите позавтракать? — предложила вдруг ему Мария Сергеевна. — Я уже пообедал, — нечаянно вырвалось у ее собеседника, не ожидавшего такого вопроса. “Он уже пообедал”, — отметила про себя Мария Сергеевна. Значит, время сейчас к вечеру. Во всяком случае, сейчас вторая половина дня. Послеобеденное время. — В таком случае, позвольте мне… Мария Сергеевна налила себе кофе, отпила несколько глотков… — Я вас слушаю, — сказала она. Она хочет его слушать… Тем лучше! — Вы заполняете несколько листков. Три, два, даже один. Я не знаю сколько. Основные формулы, а взамен… — А если я напишу ерунду? Набор цифр? — С тем, что вы напишете, ознакомятся ученые. Если это в какой-то степени ориентирует их, поможет продвинуться в решении каких-то задач, вы получите… — А до тех пор? — До тех пор вы будете находиться в обществе Вайолет и вашего покорного слуги. — А кто же все-таки мой покорный слуга? Марии Сергеевне показалось, что ее собеседник колеблется, назвать себя или нет. Он действительно колебался. Если эта женщина очутится когда-нибудь на свободе, он не хотел бы, чтобы она знала его имя. Потом подумал: или она согласится на все, что он предлагает, или вообще перестанет существовать, освободить ее уже нельзя ни при каких обстоятельствах. Он ничем, в сущности, не рискует… — Майор Харбери к вашим услугам, — назвался он. — Теперь я буду знать, — сказала Мария Сергеевна и повторила: — Майор Харбери. Я запомню вашу фамилию. — Мы еще подружимся, — пообещал Харбери. — Вы еще будете меня благодарить. — За похищение? — За ту жизнь, которая предстоит вам в дальнейшем. — А вы знаете, какая жизнь предстоит мне в дальнейшем? Харбери сел поудобнее, достал пачку сигарет, закурил: — Я вам сейчас опишу… Мария Сергеевна тоже поудобнее села на кровать, на розовое пушистое одеяло, такое пушистое, каких она не видела до сих пор. — Не лучше ли, если я сама скажу, какая жизнь мне предстоит? — сказала Мария Сергеевна. — Я представляю ее себе. Она провела ладонью по одеялу — такое мягкое, что кажется, будто оно и не из шерсти. — Возможно, мне дадут институт, специально оборудованный научный институт, в котором все будет подчинено только мне. Не так ли, господин майор? — О да! — подтвердил Харбери. — И не только институт… — Как-никак я доктор наук, профессор, и притом незаурядный профессор, иначе не стоило бы меня похищать, — сказала Мария Сергеевна. — Значит, я получаю институт. Само собой разумеется, у меня будет машина. Я представляю себе эту машину. Я была на американской выставке. Пожалуй, единственное, что мне там понравилось, так это ваши машины. Значит, роскошная, мощная, большая машина… — Две, — сказал Харбери. — Даже три. Для деловых поездок, для прогулок и для ваших домашних. — Пусть две, — согласилась Мария Сергеевна. — Три — это уже чересчур. Две современные комфортабельные машины. Я не очень в них разбираюсь, но, скажем, цвета топленого молока и с сиденьями, обтянутыми светло-желтой кожей. Она села на кровати поглубже, точно уже находилась в машине и устраивалась в ней поудобнее. — Значит, две машины. Где-нибудь в пригороде собственный дом. Пять спален, три гостиных, столовая, две веранды, две… нет, три ванные… Цветник. Цветное телевидение. Может быть, даже установка для кондиционирования воздуха… — Не может быть, а вы будете ее иметь, — сказал Харбери. — Мы не жалеем денег на крупных ученых. — Отлично, — сказала Мария Сергеевна. — Значит, кондиционирование. Кроме того, я буду получать большие гонорары. Мои книги будут издавать крупные издатели, они не скупятся на оплату больших ученых. Однако наибольший успех выпадет не книгам по математике. Я напишу еще книгу… Назовем это социальной темой. Что-нибудь вроде того, что… Ну, скажем, “Почему я бежала из Советской России”. Или — “Закат науки за железным занавесом”… — Если вы это сделаете, вы разбогатеете, — сказал Харбери. — Мы даже найдем человека, который напишет за вас такую книгу. — Нет, зачем же, я уж сама это сделаю, — сказала Мария Сергеевна. — А летом, в каникулярное время, поеду отдыхать… Говорят, у вас хорошо во Флориде? — У нас много хороших мест, — сказал Харбери. — Вам будет из чего выбрать. — Первоклассные отели, море, прогулки на яхтах… — задумчиво произнесла Мария Сергеевна. — И, наконец, вы привезете ко мне мою дочь. Если удалось похитить меня, то уж мою дочь вы сумеете переправить. Ей предстоит блестящая будущность. Туалеты. Развлечения. Брак с каким-нибудь молодым адвокатом или офицером. Таким, как вы, например. …Мария Сергеевна загадочно смотрела на своего собеседника; он верил ей и не верил, но во всем его облике появилась какая-то размягченность. — Все это вы мне можете гарантировать? — спросила Мария Сергеевна. — Да, — сказал Харбери. — Я не обманываюсь? — Нет, — сказал Харбери. Мария Сергеевна улыбнулась. — Это рай. Настоящий американский рай. Как видите, я сумела его нарисовать, майор… Я не ошибаюсь, майор Харбери? В таком раю я обречена блаженствовать? Да, она улыбнулась! Сперва Харбери не поверил своим ушам: эта женщина слишком быстро сдавалась, даже в лагерях для перемещенных лиц русские, которых вербовали после войны в иностранную разведку, даже они труднее поддавались на уговоры. Но Ковригина перечислила именно все те блага, какими приманивали за океан иностранных артистов и ученых. Все может быть! Может быть, она и не такой уж преданный своей Родине человек, как ее рисовали. Харбери полагал, что Ковригина перечисляет условия, на которых согласна перейти на службу к другой стране. Она, конечно, запрашивает… Хотя, кто знает, может быть, она и в самом деле стоит такой цены? Мария Сергеевна продолжала улыбаться. — А вы сумеете привезти мою дочь? — спросила она. — Вы не обманываете? — Можете не сомневаться, — охотно подтвердил Харбери. — Для нашей разведки нет невозможных вещей. Лицо Марии Сергеевны потемнело. — А знаете, что сделает моя дочь, — спросила она, — когда вы привезете ее ко мне? — Бросится к вам в объятия? — Вы угадали, — сказала Мария Сергеевна. — Но только наполовину. Она действительно бросится… для того, чтобы плюнуть мне в глаза! Харбери пытливо посмотрел на Марию Сергеевну. — Я не совсем вас понимаю… — И не поймете, — с насмешкой произнесла Мария Сергеевна. — Вы предлагаете мне все блага? Вам они представляются верхом человеческого существования? Но вы просто недостаточно осведомлены о моей жизни. Значит, институт, машина, собственный дом, деньги, курорты, туалеты. Что еще вы можете обещать мне? Представьте себе, все это я имела в Москве. Институт у нас такой, что не мы интересуемся вашими открытиями, а вы нашими. Машина… Когда мне бывает нужна машина, я ее получаю, а то, что она не моя, не так уж важно. Не нужен мне и собственный дом с пятью спальнями и десятью гостиными, меня и мою дочь устраивала наша квартира. Мы с дочерью не раз отдыхали и на Кавказе, и в Крыму, где нисколько не хуже, чем на ваших курортах. А что касается туалетов, это просто смешно. Ведь не мы у вас, к примеру, а вы у нас покупаете меха… — Мария Сергеевна горько усмехнулась. — Я не знаю, что вы делали и долго ли жили в России, но вы совсем не знаете советских людей. Харбери поднял руку, как бы желая остановить свою собеседницу. — Извините, — сказал он. — Вы умней и сильней, чем я думал. Но есть нечто, от чего и вы не захотите, не сумеете отказаться. Свобода! Свобода, которая есть необходимое состояние всякой души. Истинная и полная свобода. — О, майор Харбери, вы перешли к другим категориям… Но навряд ли вы успеете и здесь. Вероятно, свободу мы тоже понимаем по-разному. — Свобода духа — вечная и неизменная категория. — Допустим. Позвольте же вас спросить: вы свободны? — О да! — В таком случае выпустите меня отсюда.