Недели через две после похорон Савельева, когда слёзы на глазах его родни уже обсохли, а горечь утраты поубавилась, к Пронину пришёл секретарь райкома комсомола Тарановский. Пришел он советоваться по многим делам и, между прочим, коснулся смерти Савельева, вернее того, какое впечатление произвела эта смерть на комсомольскую организацию школы № 3. – Довольно-таки паршиво обстоят дела в школе, – пожаловался Тарановский. – Никогда бы не подумал, что смерть одного товарища может так деморализовать целый коллектив. Ребята так успешно начали свой поход против сорняков, пожалуй, половина станицы была очищена ими от амброзии, а сейчас как-то все размагнитились, разбрелись кто куда, у всех нашлись какие-то свои дела и хорошее мероприятие, которое они, было, начали, так сказать, законсервировалось. Тарановский вопросительно посмотрел на Пронина и при этом с сожалением пожал плечами, показывая, что в этом деле он бессилен что-либо изменить. Пронин, разумеется, обрушился на собеседника. – Что же ты расписываешься в собственном бессилии? – упрекнул он Тарановского. – То, что ты говоришь, прежде всего, характеризует плохую работу райкома. Тарановский обиженно воззрился на Пронина. – Да, именно плохую работу райкома комсомола – повторил Пронин. – Если исчезновение одного человека способно остановить работу целого коллектива, значит, там и не было никакого коллектива, значит вы, райком комсомола, не сумели создать в школе сплочённый и работоспособный коллектив комсомольцев. И потом, почему это отсутствие одного Савельева, который и бывал там, вероятно, не слишком часто, может сорвать такое важное мероприятие, каким является поход против сорняков, сорвать мероприятие, проводимое целой общественной организацией? – Я и сам не знаю, Иван Николаевич, – признался Тарановский. – Но только все как-то увяли. – Нет, что-то здесь не так, – возмутился Пронин. – Увязли вы в своем райкоме в бумажках, и задаром, что комсомольцы, а живой жизни не видите, не разбираетесь в ней. – А вот вы и помогите нам, Иван Николаевич, – придрался к случаю Тарановский. – Райком партии занимается только взрослыми делами – уборка, сев, молоко, а чтобы молодёжи помочь… Пронин усмехнулся. – Ответная самокритика? – Хотите, я вызову комсомольцев из школы к нам в райком? – предложил Тарановский. – Вы придёте и побеседуете с нами. – Нет, это не годится, – отверг Пронин предложение Тарановского. – Лучше уж мы с тобой пройдём в школу и на месте посмотрим, что там у них делается. – Это ещё лучше, – согласился Тарановский. – Я предложил вызвать комсомольцев, потому что знаю, как вы заняты. – Что касается занятости, это верно, – подтвердил Пронин. – Но для того, чтобы получить верное представление о человеке, с ним надо знакомиться у него дома, а не звать к себе в гости. Поэтому придётся пойти и посмотреть твоих ребят на месте. Пронин поехал в школу вместе с Тарановским в тот же день. Вся улица перед школой поросла густой травой и напоминала лужайку, – школа находилась в проулке, прохожих ходило здесь мало, занятия в школе кончились, топтать траву было некому. Тарановский знал, по-видимому, когда приехать, потому что, сразу повёл Пронина в комнату, где помещался девятый класс. Там на задней парте сидел долговязый юноша с чёрными курчавыми волосами, вьющимися, как у Пушкина, и с умным широкоскулым лицом. Низко наклоняясь над тетрадкой, как это делают или близорукие, или очень прилежные люди, он что-то старательно писал, непрестанно шевеля губами. – Ты что это тут сочиняешь? – покровительственно спросил его Тарановский, подходя к юноше и заглядывая к нему в тетрадь. Тот сперва только махнул рукой. – Да всё никак с членскими взносами не распутаюсь, – сказал он несколько погодя. – Не сходится, а надо сдавать. – А сдавать-то много? – поинтересовался Пронин. – Двенадцать рублей шестьдесят копеек, – отчеканил юноша. – Сорока копеек не досчитываюсь!.. Судя по его взъерошенному виду, эти сорок копеек сидели у него, должно быть, в печёнках! – Ну, ладно, разберёшься ещё со своими сорока копейками, успеешь, – небрежно сказал Тарановский и представил юношу Пронину: – Это Иван Николаевич, Чоба – секретарь комсомольской организации школы. – Очень приятно, – сказал Пронин. – А как тебя зовут? – Василий Григорьевич, – назвался Чоба. – А вы кто? – До чего солидно! – засмеялся Пронин. – А может можно попроще? Можно – Вася? Чоба улыбнулся. – Можно и Вася. – Так-то лучше, – сказал Пронин. – А, вот, меня приходится звать Иваном Николаевичем, возраст… – Это товарищ Пронин, секретарь райкома партии, – несколько сконфуженно сказал Тарановский и упрекнул Чобу: – Неужели не знаешь? – А откуда знать? – возразил Чоба. – Мы родных отцов никогда в школе не видим, а что касается районных руководителей… Он не договорил, но молчание его было выразительнее иных слов. – Что ж, признаю и каюсь… – Иван Николаевич усмехнулся. – Но, как видишь, я всё же к вам пришёл. На этот раз усмехнулся Чоба, – он посмотрел на Пронина блестящими и чуть выпуклыми, глазами, похожими на спелые чёрные вишни, и Пронину показалось, что в глазах этого мальчика таится какая-то насмешка. – Ведь пришли вы сюда не для того, чтобы нам помочь, – откровенно сказал Чоба, – а для того, чтобы получить помощь от нас. – Как так? – озадаченно спросил Иван Николаевич. – Это ты в чём же меня подозреваешь? – Да ведь мы уже не дети, – внушительно сказал Чоба. – Мы понимаем, что к чему. – Что же ты понимаешь? – недовольно спросил Тарановский, – ему не нравился задиристый тон Чобы, если он так разговаривал с самим Прониным, ему ничего не стоило в таком случае напасть и на райком комсомола, и на Тарановского в частности. Так оно и оказалось, Чоба только и ждал вопроса Тарановского. – То и понимаю, что райком сам не может, вот ты и кинулся за помощью к варягам! – Постой, постой, – сказал Пронин. – Во-первых, неясно чего не может райком и, во-вторых, кто же это варяги? Ему уже было ясно, что в варяги попал он сам! – А очень просто, – сказал Чоба, нимало не смущаясь. – Относительно варягов я, конечно, загнул, мы понимаем, что нужно вам от райкома, а райкому от нас… – Постой, постой, – ещё раз остановил его Пронин. – Кроме тебя ещё кто-нибудь из комсомольцев в школе есть? – А как же, – сказал Чоба. – Костя есть Кудреватов, Ната Коваленко, оба члены комитета готовят выпускной вечер… – Он почему-то вдруг покраснел. – Ну, и Раиса… – Ну, Раиса, конечно – подтвердил Тарановский и улыбнулся. – Почему конечно? – спросил Пронин. – А потому, что Раиса его подружка, – объяснил Тарановский, – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Пронин думал, что Чоба как-нибудь отрежет Тарановского или огрызнётся, но в ответ на эти слова он не сказал ничего. – А нельзя ли их всех попросить сюда? – спросил Пронин. – Поговорим вместе. – Пожалуйста, – согласился Чоба. – Я и сам хотел… Он вышел позвать товарищей. – Видите, какое настроение? – сказал Тарановский. – С места не сдвинешь. – А по-моему боевое настроение, – сказал Пронин. – Мне даже нравится. – Вам всегда всё нравится, вы и выговоров объявлять не любите, – недовольно сказал Тарановский. – А иной раз полезнее припугнуть! – А что это за Раиса? – поинтересовался Иван Николаевич, не отвечая Тарановскому. – Парень как кумач покраснел. – Старая любовь, к ней уже все привыкли, – объяснил Тарновский со снисходительным видом. – Подружка Чобы, Он с ней ещё с детских лет дружит. Когда у неё отца во время войны убили, а Чоба был ещё совсем крохотным мальцом, так он всё у матери хлеб воровал и Райке таскал, ведь у Райки совсем есть было нечего. Она за ним вот уже лет десять, как тень ходит, и Васька за родных сестер никогда так не заступается, как за Райку. Их ещё с детства порешили, и всем ясно, что они и на самом деле поженятся, нет силы, что может их разлучить. – Вот это я понимаю, любовь! – сказал Иван Николаевич и даже не без некоторой восторженности, хотя эта самая восторженность не была свойственна его характеру, восторгаться Пронин и не умел, и не любил. – Или привычка, – поправил его Тарановский. – Привычка к прекрасному – поправил его в свою очередь Иван Николаевич. – По-моему – Ромео и Джульетта, – читал? – Слыхал и даже видел в кино, – сказал Тарановский. – А почему не читал? – спросил Пронин. – Некогда, – сказал Тарановский. – Вы же сами упрекнули меня, что я редко бываю в низовых организациях. – А мне ты думаешь было не некогда? – возразил Пронин. – тоже вечно торопился, однако же сумел прочесть. – Нет, Иван Николаевич, мне, право, не до Шекспира, – упрямо возразил Тарановский. – Я за советской литературой и то плохо слежу, вот подожду, когда Твардовский напишет «Раису и Василия», тогда прочту. – Напрасно, – сказал Пронин. – Нам своих родственников следует знать. Возможно, что и Чоба не читал Шекспира, но Ромео, по – моему, ему прямая родня…