– А супруга и дети Дуффа? Их будут отпевать здесь, в соборе, верно? – Да, но лично я на похороны не приду. – Лично? – Здесь будут дежурить несколько полицейских – на тот случай, если Дуфф вдруг заявится сюда. – А, ну да. Провожать в последний путь собственных детей – какая жуткая участь! Особенно если сам виноват в их гибели. – Да, несмываемое клеймо вины остается с нами на всю жизнь, а слава и достоинство гибнут в одно мгновение. – Судя по твоим словам, Макбет, тебе не понаслышке известно, что такое вина. – Значит, пора мне признаться, что по моей вине погиб самый близкий мне человек. Тортелл приостановился и удивленно посмотрел на Макбета: – Что ты такое говоришь? – Моя мама. Она умерла в родах. Пойдем же. – А отец у тебя есть? – Он сбежал в море, как только узнал, что мама беременна, и больше не появлялся. Я вырос в детском доме. Вместе с Дуффом. Мы жили в одной комнате. Но ты, Тортелл, скорее всего, не представляешь себе, что такое детский дом. – Ну, я участвовал в церемонии открытия детского дома. Или даже двух. Они вышли на крыльцо. На улице дул холодный северо-западный ветер. Макбет заметил, что гроб опасно накренился. – Да, – сказал Тортелл, – море – неплохой способ сбежать от проблем. – По-твоему, моего отца есть за что осуждать? – Ни я, ни ты его не знали, поэтому я лишь говорю, что в море таких немало уходит. Мужчин, которые не желают брать на себя ответственность, возложенную на них природой. – Значит, таким мужчинам, как мы с тобой, придется взять на себя чужую долю ответственности. – Это верно. Так что ты решил? Макбет кашлянул. – Я считаю, что комиссар полиции должен оставаться комиссаром полиции. Так они оба – и он, и бургомистр – смогут успешно трудиться на благо города. – Мудрые слова, Макбет. – Конечно, подобное возможно только при взаимном сотрудничестве. – Ты о чем? – Ходят слухи, что «Обелиск» покрывает проституток и незаконно позволяет клиентам играть в кредит. – Первое обвинение довольно старое, а вот второе я впервые слышу. Но, как тебе известно, докопаться до сути в таких делах бывает непросто, поэтому будем считать, что это всего лишь слухи. – У меня имеются конкретные подозрения против двух игроков. Я могу прибегнуть к самым эффективным методам допроса и пообещать смягчение приговора – тогда я непременно выясню, играли ли они в кредит. После этого Комиссия по вопросам игровой деятельности и казино, скорее всего, прикроет «Обелиск» и захочет более тщательно расследовать нарушения. Бургомистр погладил один из своих подбородков. – Хочешь сказать, что не станешь баллотироваться в обмен на разрешение закрыть «Обелиск»? – Я всего лишь сказал, что администрация города обязана следить за исполнением правил и законов. В противном случае можно заподозрить, что те, кому удается обходить эти законы и правила, неплохо заплатили за такую возможность. Бургомистр издал странный щелкающий звук. Словно ребенок, который пробует оливку, подумал Макбет. Продукт, до вкуса которого еще не дорос. – Речь идет о возможных нарушениях, – проговорил Тортелл, словно рассуждая вслух, – а как я уже сказал, в таких случаях докопаться до истины бывает сложно. И процесс это долгий. – Долгий, – повторил Макбет. – Я сообщу комиссии о том, что, возможно, «Обелиск» придется закрыть на основании полученной информации. А кстати, где твоя очаровательная Леди? Мне казалось, что она и Дункан… – Она неважно себя чувствует. Ничего серьезного, пройдет. – Ясно. Передавай ей мои наилучшие пожелания. Пора нам подойти к вдове и принести соболезнования. – Иди вперед, а я подойду чуть позже. Макбет смотрел, как Тортелл скатился с лестницы и схватил руку вдовы. Губы бургомистра шевелились, а голову Тортелл чуть склонил в порыве деланого сочувствия. Бургомистр и правда напоминал черепаху. Что же он такое сказал?.. Таких немало уходит в море. Мужчины, которые скрываются от ответственности. – Шеф, все в порядке? – послышался сбоку голос Сейтона. Сейтон дожидался снаружи, по его собственным словам, церкви он не переносил. Макбет был не против: те, кто желал комиссару полиции смерти, вряд ли осмелились бы зайти внутрь. – Мы проверили только пассажирские суда, – сказал Макбет, – а все остальные – нет? – По-твоему, он мог спрятаться и уплыть «зайцем»? – Да. Или устроиться на работу прямо на борту. – Это вряд ли. – Пошли капитанам всех судов ориентировку и сообщи приметы Дуффа. Сейчас же. – Слушаюсь, шеф. – Преодолев в два прыжка лестницу, Сейтон скрылся за углом. Мередит. Для него Мередит перестала существовать уже давно. Но шрам на сердце никуда не делся. Однако на похороны Макбет не пойдет, нет. Потому что для него ее уже давно не существует, так давно, что он вообще позабыл, кто она такая. Так давно, что он позабыл, каким сам тогда был. Макбет переступил с ноги на ногу, мокрая ткань прилипла к коже. Он вдохнул запах мокрой шерсти. И по спине у него побежали мурашки. Глава 27 Подойдя к двери камбуза, Дуфф выглянул в кают-компанию. Моряки только что пообедали и сейчас скручивали самокрутки, негромко переговаривались, посмеивались, курили и пили кофе. Лишь один сидел в стороне. Хатчинсон. Посреди лба у него красовался большой кусок пластыря телесного цвета, рассказывающий всем тем, кому не довелось увидеть драки, что на Хатча сегодня нашлась управа. Скручивая самокрутку, Хатчинсон старался нагнать на себя задумчивости, но актер из него был никудышный, поэтому каждому было ясно, что он совсем расклеился. – Завтра причалим, – сказал кок. Он закурил и облокотился на плиту. – А ты сообразительный и учишься быстро. Еще прокатишься? – Что, прости? – Пойдешь с нами в следующий рейс? – Нет, – ответил Дуфф, – но за предложение спасибо. Кок пожал плечами. В кают-компанию вошел запоздавший моряк. Он взял поднос и, ловко огибая столы, направился было туда, где сидел Хатчинсон, но потом, увидев того, резко развернулся и втиснулся за другой столик, хотя народа там уже и так сидело немало. Дуфф понял, что Хатчинсон это заметил и, быстро заморгав, принялся еще усерднее уминать табак. – А вчерашний пирог с сыром еще остался? Дуфф обернулся. В дверях стоял старший механик и с надеждой переводил взгляд с Дуффа на кока. – Нет, – ответил кок, – все подъели. – Погоди, – сказал Дуфф, – по-моему, что-то осталось. Он подошел к холодильнику, вытащил оттуда завернутую в фольгу тарелку и протянул ее стармеху. – Только он холодный. – Ничего, – стармех даже облизнулся, – холодный еще лучше. – Знаешь… – Чего? – Хатчинсон…