– Я прошу тебя только об одном: поверь мне, – вздохнула Аврора. – И позволь нам с Филиппом доказать тебе, что ты ошибаешься. – Она подошла ближе к Малефисенте, заставив её остановиться. – Послушай. Король и королева Ульстеда сегодня празднуют нашу помолвку. Они пригласили нас с тобой в свой замок. Обеих. – Ты что... – широко раскрыла глаза Малефисента. – Ты хочешь, чтобы я... встретилась... с его родителями?! Казалось, ничто не могло шокировать её сильнее, чем это приглашение. Недоумённо каркнул на своей ветке и Диаваль. – Это всего лишь обед, – пожала плечами Аврора, прекрасно зная, что это не так. Не всего лишь. Покачав увенчанной чёрными рогами головой, Малефисента процедила, поджав губы: – Меня никогда не желали видеть в Ульстеде. С какой стати я должна соглашаться на этот раз? – Потому что его мать хочет встретиться с моей матерью. Эти слова тяжело повисли в воздухе. Малефисента молчала, Аврора смотрела на неё полными надежды и слёз глазами. Малефисента повернулась, чтобы уйти. Аврора машинально сделала шаг вперёд, протянув руку, словно надеясь остановить крёстную, но затем опустила её. Разве есть на свете сила, способная остановить Малефисенту! – Хорошо, но хотя бы просто подумай над этим, – добавила она вслед уходящей тёмной фее. – Подумай ради меня. Ответом Малефисенты был взмах мощных крыльев, поднявших её в небо. Аврора провожала крёстную взглядом до тех пор, пока её фигура не превратилась в чёрную точку на горизонте. С неспокойным сердцем Аврора повернулась и побрела в свой замок. Ей хотелось надеяться, что Малефисента сумеет найти в себе силы признать своей семью Филиппа и принять приглашение его родителей. Если же нет... Аврора удручённо покачала головой – предстоящий обед и без того обещал быть достаточно непростым. Филипп стоял в покоях короля, расположенных в самом сердце замка Ульстед, за крепкими каменными стенами. Мальчишкой он любил приходить сюда и, спрятавшись где-нибудь в уголке, подслушивать, как его отец ведёт переговоры с высокими зарубежными гостями или обсуждает со своим военным министром планы предстоящей войны. Богато изукрашенная мебель казалась Филиппу громадной, а головы убитых на охоте животных всегда словно следили за ним со стен стеклянными глазами. Эти охотничьи трофеи, которые по настоянию матери были развешаны в покоях короля, всегда пугали и одновременно притягивали Филиппа. Они превращали отцовские покои в загадочное, какое-то потустороннее место. Из-за отсутствия в них жизни – в буквальном и переносном смысле – Филипп всегда чувствовал здесь себя неуютно и напряжённо. Когда Филипп повзрослел, покои перестали быть для него загадочными. Теперь мёртвые глаза животных наводили на него тоску, не более того. И хотя Филипп очень любил проводить время с отцом, он всё чаще предпочитал общаться с ним где-нибудь снаружи, подальше от этих душных покоев, где, несмотря на вечно горящий в камине огонь, он всегда чувствовал себя продрогшим до костей. Не подозревая о мрачных мыслях сына, король Джон подошёл к нему с широкой улыбкой на лице и мечом в руках. – Я хочу, чтобы сегодня вечером ты был с ним, – сказал он, протягивая меч. – С королевским мечом? – Филипп осторожно взял его в руки. Клинок оказался на удивление лёгким. Филипп сотни раз видел этот меч прикрепленным к отцовскому поясу и всегда представлял его тяжёлым, грозным оружием. Значение отцовского жеста было понятно Филиппу и без слов – но разве мог король Джон упустить возможность разъяснить его? – Да, – торжественно начал король Джон. – Потому что благодаря тебе Ульстед и вересковые топи вскоре объединятся и станут наконец единым целым. – Нет. – Филипп покачал головой, делая попытку вернуть меч отцу. – Моя любовь к Авроре никак не связана с политикой. – Твоя любовь закрепит вечный мир между нашими народами, – пафосно объявил король, и его глаза наполнились слезами. Филипп с трудом удержался, чтобы не улыбнуться. Его отец был неисправимым романтиком, и брак для него – это союз двух людей по любви, и только по любви. Король снова вернул меч в руки сыну и добавил: – Ещё никогда я так сильно не гордился тобой, как сейчас. Филипп медленно пристегнул к поясу меч, несколько раз переступил с ноги на ногу, привыкая к его тяжести на своём бедре, а затем перевёл взгляд на отца. Сюда, в королевские покои, Филипп пришёл с чёткой целью, но отец своим мечом отвлёк его. Пора вернуться к делу. А поговорить Филипп хотел о своей матери. Когда он объявил ей о своей помолвке, на лице королевы отразился гнев, хотя почти сразу она взяла себя в руки. Тот момент не давал Филиппу покоя, и со своими тревогами он, как всегда, пришёл к отцу. – Скажи, отец, – спросил он, – а что с мамой? Она очень расстроена, да? – Она научится любить ту, которую ты любишь, – без промедления и, как всегда, высокопарно ответил король, а затем, похлопав сына по спине, принялся рассказывать историю о том, как он сам объявлял о своей помолвке с Ингрит. Филипп слушал его вполуха. Он надеялся, что отец прав. Хотел надеяться. Но при этом в глубине души Филиппу не хотелось, чтобы мать училась любить Аврору. Филипп вовсе не считал, что она сможет полюбить Аврору так же глубоко и безоговорочно, как он сам, да это и не нужно. Но почему ей так трудно пусть и без любви, но всего лишь отнестись к Авроре дружелюбно – так, как это легко делают многие и многие люди? Ингрит не способна к этому? Или просто не желает? ГЛАВА ПЯТАЯ СПРЯТАВШИСЬ В ТЁМНОМ УГЛУ ПОКОЕВ, КОРОЛЕВА ИНГРИТ НАБЛЮДАЛА ЗА СВОИМ МУЖЕМ И СЫНОМ, СЛУШАЯ, КАК ОНИ ЛЕПЕЧУТ О ЛЮБВИ И ЕДИНОМ ГОСУДАРСТВЕ. Бла-бла-бла, бла-бла-бла... Хорошо, что они не могут видеть её лица, когда она закатывает глаза и, морщась, слушает, как должна со временем вырасти и укрепиться её любовь к Авроре. Ха! Да для этого до скончания веков времени не хватит! И вообще, зачем ей любить эту девчонку? Для неё Аврора была всего лишь пешкой в той шахматной партии, которую она тайно разыгрывала на протяжении многих лет. Услышав всё, что желала услышать, и даже больше, Ингрит беззвучно проскользнула из тёмного угла в потайную дверь, ведущую в гардеробную королевы. Для короля Джона, да и для почти всех слуг, если не считать двух-трех самых доверенных горничных королевы, эта комната была недоступна. Гардеробная очень нравилась Ингрит именно потому, что здесь никогда не было посторонних и можно чувствовать себя совершенно спокойно. Вдоль одной из стен висели платья – серые, серебристые, белые, чёрные, – и все однотонные, как любила королева. На полочках лежали драгоценные украшения, вдоль стены напротив платьев выстроились в ряд десятки и десятки пар туфель. У дальней стены стояло несколько сделанных по меркам королевы манекенов с самыми тончайшими и любимыми её платьями. Ингрит подошла к ним и протянула руку, но, вместо того чтобы погладить кончиками пальцев нежнейшую ткань, она с силой толкнула один из манекенов. Он покачнулся – и раздался негромкий щелчок, после чего позади манекена раздвинулась потайная дверь в стене, за которой виднелись ведущие куда-то в темноту ступени. Королева позволила себе улыбнуться, что случалось с ней чрезвычайно редко. Вот почему на самом деле она так любила эту комнату и не впускала в неё посторонних. Точнее, эта лестница за дверью и вела к той причине, по которой королева так охраняла от чужих глаз свою гардеробную. Проскользнув мимо манекена, Ингрит нырнула в дверь и стала спускаться по ступеням. Её шаги эхом отдавались от каменных, покрытых холодной влагой стен, освещённых редкими фонарями. Собственно говоря, эти фонари ей были вовсе и не нужны – она прекрасно знала дорогу и без них, потому что уже проделывала этот путь... да просто не сосчитать, сколько раз! Чем ниже спускалась королева, тем светлее становилось вокруг, и вот стало слышно журчание воды. Иногда его прерывал резкий звонкий звук – словно что-то ударялось о поверхность стекла. Наконец Ингрит достигла подножия лестницы и вошла в подземную пещеру со сводчатым, почти пятиметровым потолком. Пещеру пересекало несколько идущих в разных направлениях мостов, под которыми открывалось новое, ещё более просторное помещение. Ингрит взошла на один из мостов и заглянула вниз. Чувства, которые она испытывала при взгляде на свою лабораторию, всегда были одинаковыми – смесь удовольствия и гордости. Она потратила не один год, чтобы это место приняло свой нынешний вид. Каждый сверкающий никелем и стеклом инструмент делался по её индивидуальному заказу, оборудование подбиралось королевой долго и тщательно. Прищурившись, она принялась искать взглядом Ликспитла – так она называла склонившегося сейчас над рабочим столом пикси. Она направилась к нему. Её шаги пикси услышал не сразу. Большие жёлтые глаза Ликспитла были прикованы к стоящему перед ним микроскопу, его длинные тонкие пальцы чутко обхватывали ведущую к линзам чёрную трубку. Прильнув к окулярам, он то сжимал, то разжимал пальцы, и от этого был похож на плетущего сеть паука. Кожа Ликспитла, некогда гладкая и напоминавшая по цвету лунный свет, со временем сделалась пористой и желтоватой, покрылась пятнами и шрамами, полученными за долгие годы в результате различных происшествий в лаборатории. Даже одежда на нём и та была желтоватой. Его рабочий фартук на груди был покрыт пятнами, из большого кармана торчали какие-то инструменты, тоже не казавшиеся достаточно чистыми. Неряшливый вид Подлизы был неприятен Ингрит – хотя, с другой стороны, ей ведь нужно, чтобы он работал, а не на бал её сопровождал, правда же? Ликспитл был единственным, кто знал о секретной лаборатории королевы. Пойманный самой Ингрит много лет назад, он вынужденно утратил свои крылья – и свою душу тоже – и сделался, если так можно сказать, главным (и тайным) королевским экспериментатором. С годами Ликспитл успел даже забыть, что он пикси, и часто называл себя человеком, а Ингрит давно перестала при этом поправлять его. Для её целей было даже удобнее, если эта зверушка не будет помнить о своём родстве с феями и эльфами. Пусть Ликспитл считает, что он работает «во имя науки», хотя правильнее было бы сказать – на благо Ингрит. Ну да ладно. Самое главное, что он сутками сидит в подвальной лаборатории под замком Ульстед и ставит, ставит, ставит придуманные им самим жестокие опыты. Пикси оторвал голову от окуляров микроскопа, опустил на свои жёлтые глаза защитные очки и уставился на мерцающий красный цветок. Напевая себе под нос какую-то мелодию, он продолжил свою работу – принялся вытряхивать над лабораторной чашечкой сердцевину цветка, заставляя золотистую пыльцу оседать на стекло. Цветок в полутёмной лаборатории и пористых лапках Ликспитла казался совершенно не к месту. Вокруг стояли десятки плотно закрытых стеклянных банок, в которых томились феи самых разных размеров и форм. Да-да, именно здесь они оказывались, исчезнув с вересковых топей – и всякий раз по приказу Ингрит. Услышав наконец шаги Ингрит, Ликспитл повернул голову в её сторону, заморгал и поспешно вскочил, чтобы поклониться. – Ваше величество, – сказал он. – Ты должен поторопиться, Ликспитл, – не ответив на его приветствие, проворчала королева. Она немного постояла, глядя на цветок, и направилась к нише в дальнем конце пещеры, отделённой от остальной лаборатории ширмой. Пол здесь был буквально завален самыми разными мифическими реликвиями. Ещё целый ряд предметов был тщательно разложен на тянущихся вдоль всех стен полках. Там были деревянные миски, до краёв наполненные странными, сгнившими до неузнаваемости предметами, стеклянные банки с этикетками «Слёзы единорога» и «Зубы пегаса». На одной из полок даже лежал череп дракона. Правда, небольшой. Увидев всё это, можно было подумать, что ты оказался в удивительном музее, где со всего мира собраны загадочные предметы, сохранившиеся с тех давних-давних времён, когда люди верили в мифы, чудеса и магию. В центре комнаты, отделённый от всех остальных предметов, стоял самый ценный экспонат коллекции Ингрит. Около пяти лет назад она сумела выследить и похитить его, и с тех пор он хранился в её секретной лаборатории. И, что примечательно, простояв пять лет в тёмной сырой лаборатории, этот предмет не утратил своей силы – он светился нерастраченной энергией злой магии. Не сводя глаз с веретена, Ингрит подошла ближе. За спиной королевы появился Ликспитл. Он проследил за её взглядом и покачал головой: – Никогда не понимал, зачем вам так нужно это веретено, ваше величество. – Это единственное сокровище, которое мне действительно нужно, – не поворачивая головы и не отрывая глаз от веретена, ответила Ингрит. Ничего, со временем Ликспитл поймёт, зачем ей это веретено. Они все поймут. Большую часть дня Малефисента провела в домике, где прошло детство Авроры. После того как Аврора стала королевой вересковых топей, домик был заброшен, и снаружи его затянули вьюны, а внутри сквозь земляной пол проросли цветы и трава, опутавшие собой начавшую гнить мебель. Те поверхности, которые ещё ничем не заросли, толстым слоем покрывала пыль, и когда сквозь грязные стёкла всё же прорывался солнечный луч, в нём всегда танцевали плавающие в воздухе пылинки. Несмотря на состояние домика, он по-прежнему оставался уютным. Возможно, потому, что здесь всё ещё оставался след любви и добра, оставленный Авророй. Этот след оставался на всём, к чему она прикасалась, на всём, что она делала. Стоя возле окна в бывшей комнате Авроры, Малефисента смотрела на стоящую, как прежде, в дальнем углу кроватку, и у тёмной феи перехватывало дыхание, когда она вспоминала спавшую в ней крошечную девочку. Вспоминала, как Аврора даже во сне крепко сжимала своими крохотными пальчиками клочок мягкой ткани. Вспоминала, как смешно Аврора во сне морщила свой носик – словно нюхала снившийся ей какой-то приятный аромат. А потом Аврора просыпалась – и всегда с улыбкой, всегда. Ещё совсем ребёнком Аврора старалась найти – и находила! – что-то хорошее и доброе буквально в каждом. Включая Малефисенту. Малефисента стояла и думала о том, что она не может подвести Аврору, просто не может. Даже если при этом ей придётся отправиться в замок Ульстед, на обед к своим врагам. Малефисента улетела прочь и вернулась в замок Авроры. Позвав Диаваля, вместе с ним отправилась к ближайшему зеркальному пруду и там битый час училась улыбаться. В сотый раз растянув губы, она повернулась к Диавалю, который в человеческом облике наблюдал за тёмной феей, держась при этом на безопасном от неё расстоянии. Уж кто-кто, а он-то знал, как может отреагировать Малефисента, даже если сама просит делать ей замечания. – Чуть поменьше показывайте клыки, – посоветовал Диаваль. – Вот так? – Малефисента вытянула верхнюю губу так, что она неловко, словно чехол, накрыла клыки. – Простите, госпожа, – покачал головой Диаваль, – но у меня и то улыбка лучше, даже когда я с клювом. Малефисента подняла руку и уже шевельнула пальцами, чтобы превратить наглого юнца в бессловесную птицу – пусть щёлкает своим драгоценным клювом! – но Диаваль опередил её. – Постойте! – крикнул он. – Попробуйте лучше ещё разок поздороваться. Малефисента вздохнула, однако руку всё же опустила – понимала, что Диаваль прав, заставляя её репетировать снова и снова. Разумеется, идти на обед в замок Ульстед у Малефисенты не было ни малейшего желания – но ведь не для себя же она это делала, а для своей любимой крестницы. И чтобы не подвести её, нужно научиться улыбаться и говорить «Здравствуйте!» – даже если тебе этого совершенно не хочется. Малефисента глубоко вдохнула и, слегка склонив голову набок, произнесла тоном, который показался очень грубым, каким-то шершавым даже для её собственных ушей: – Очень любезно, что вы решили... э-э... пригласить меня сегодня к себе. – Не забывайте, – осторожно сказал ей Диаваль, – вы с ними здороваетесь, а не грозитесь убить. Малефисента кивнула и решила попробовать ещё разок, постаравшись вспомнить, каким тоном произносит свои приторно-сладенькие слова Аврора, когда пытается к ней подлизаться и чего-нибудь от неё добиться. «Ну, как... Ага, ага, в это время голос у неё становится заметно выше и даже слегка начинает звенеть. Попробуем», – решила она про себя. – Очень любезно, что вы решили пригласить меня сегодня к себе, – проскрипела она. – Уже лучше, – сказал Диаваль. – А теперь реверанс. Реверанс?! Нет, с неё хватит! Малефисента так взглянула на Диаваля, что тот испуганно отскочил в сторону – даже палец ему показывать не понадобилось. «Достаточно, – подумала тёмная фея. – Лучше всё равно уже не будет. Перерыв». Диаваль почувствовал её отчаяние и мягко заметил: – Она очень любит этого парня. А вы оказываете ей большую милость. Малефисента открыла рот, ехидный ответ уже был готов сорваться с её языка, но она промолчала, потому что перед ними появилась Аврора. В бледно-розовом платье с подолом до земли и небольшим элегантным вырезом на груди она была невероятно хороша. Настоящая сказочная принцесса. Золотистые волосы, украшенные несколькими воткнутыми в них цветками, были убраны со лба назад, подчеркнув огромные светящиеся глаза Авроры и её розовые от румянца щеки, а с боков длинными локонами свободно спадали ей на плечи.