Джо слышала, как Эми пыхтит после быстрого бега, топает ногой и дышит на неловкие озябшие пальцы, стараясь побыстрее надеть коньки. Но Джо не обернулась и медленно, выписывая зигзаги, заскользила вниз по реке, испытывая что-то вроде горького, угрюмого удовлетворения оттого, что у сестры трудности. Она вынашивала свой гнев, пока он не усилился до того, что завладел ею целиком, как это всегда бывает со злыми мыслями и чувствами, если не отбросить их сразу. Огибая поворот, Лори обернулся и крикнул: – Держись ближе к берегу, посередине опасно! Джо услышала, но Эми, только что с трудом поднявшаяся на ноги, не разобрала слов. Джо оглянулась, но маленький демон, которого она лелеяла, шепнул ей на ухо: «Какое тебе дело, слышала она или нет? Пусть сама о себе позаботится». Лори исчез за поворотом, Джо была на самой излучине, а Эми, далеко позади них, быстро неслась к гладкому льду посередине реки. На мгновение Джо замерла со странным чувством в душе, затем решила ехать дальше, но что-то удержало ее, и она обернулась как раз в то мгновение, когда Эми взмахнула руками и упала. Послышался треск подтаявшего льда, всплеск воды и крик, заставивший сердце Джо остановиться от страха. Она попыталась окликнуть Лори, но голоса не было; она хотела броситься вперед, но ноги были как ватные, и на секунду она замерла, уставившись с искаженным от ужаса лицом на маленький синий капор над черной водой. Что-то быстро промелькнуло мимо нее, и она услышала крик Лори: – Тащи жердь! Быстро, быстро! Потом она никогда не могла вспомнить, как сделала это, но в следующие несколько минут она действовала как одержимая, слепо повинуясь приказам Лори, который сохранял полное самообладание и, лежа на льду, поддерживал Эми рукой и клюшкой, пока Джо вытаскивала жердь из изгороди. Вдвоем им удалось вытащить девочку, больше испуганную, чем пострадавшую. – Теперь надо как можно скорее доставить ее домой. Накинь на нее наши пальто, а я пока сниму эти дурацкие коньки! – крикнул Лори, закутывая Эми в свое пальто и дергая ремешки коньков, которые казались запутанными как никогда прежде. Мокрую, дрожащую, плачущую Эми доставили домой, и после пережитых волнений она заснула перед жарким камином, завернутая в одеяла. Во время всей этой суматохи Джо не говорила почти ни слова, но носилась бледная и обезумевшая, полураздетая, в порванном платье, с руками в порезах и синяках от острого льда, жерди и непослушных пряжек коньков. Когда Эми уснула и в доме воцарилась тишина, миссис Марч, сидевшая у постели, позвала Джо и начала бинтовать ее поврежденные руки. – Ты уверена, что с ней все в порядке? – шепотом спросила Джо, с раскаянием глядя на золотистую головку, которая могла навсегда скрыться из ее глаз под коварным льдом. – Вполне, дорогая. С ней ничего не случилось, и я думаю, она даже не простудится. Вы молодцы, что завернули ее в свои пальто и быстро доставили домой, – ответила мать с улыбкой. – Все это благодаря Лори. Мама, если бы она утонула, это была бы моя вина. – И Джо, разразившись слезами, упала на ковер возле постели и рассказала о случившемся, сурово осуждая себя за жестокосердие. Задыхаясь от рыданий, она благодарила судьбу за то, что не обрушилось на нее более тяжкое наказание. – Это все мой ужасный характер! Я стараюсь исправиться, и уже думаю, что исправилась, и тогда срываюсь опять, даже хуже, чем прежде. О, мама, что мне делать? Что мне делать? – в отчаянии плакала бедная Джо. – «Бодрствуй и молись», как говорит Библия, моя дорогая, и пусть тебе никогда не надоедает стараться и никогда не кажется, что невозможно преодолеть свои недостатки, – сказала миссис Марч, притянув к своему плечу растрепанную голову и целуя мокрую щеку так нежно, что Джо расплакалась еще горше. – Ты не знаешь, ты представить себе не можешь, как это ужасно! Когда я впадаю в ярость, я, похоже, могу совершить что угодно; я становлюсь такой жестокой, я могу обидеть любого человека и радоваться этому. Я боюсь, что однажды сделаю что-нибудь отвратительное и тем испорчу себе всю жизнь, и все будут ненавидеть меня! О, мама, помоги мне, помоги! – Конечно я помогу тебе, детка. Не плачь так горько, но запомни этот день и пожелай всей душой никогда не знать второго такого дня. Джо, дорогая, все мы сталкиваемся с искушениями, порой гораздо худшими, чем в твоем случае, и зачастую нам требуется вся жизнь, чтобы победить в борьбе с ними. Ты думаешь, что хуже твоего характера нет на свете, но я прежде была точно такой, как ты. – Ты, мама? Но ты никогда не сердишься! – От удивления Джо на мгновение забыла об угрызениях совести. – Я стараюсь исправить свой характер вот уже сорок лет, но все, чему я научилась, – это владеть собой. Я раздражаюсь почти каждый день, Джо, но я научилась не показывать этого и все еще надеюсь научиться не испытывать самих нехороших чувств, хотя, возможно, для этого мне потребуется еще сорок лет. Терпение и смирение, отражавшиеся на лице, которое она так любила, были для Джо лучшим уроком, чем самое мудрое наставление или самый резкий упрек. Сочувствие и доверие, оказанное ей, сразу принесли облегчение. От сознания, что мать обладает тем же недостатком, что и она сама, и старается преодолеть его, он перестал казаться невыносимым, а ее решимость справиться с ним окрепла, хотя сорок лет представлялись пятнадцатилетней девочке слишком долгим сроком, чтобы «бодрствовать и молиться». – Мама, иногда ты крепко сжимаешь губы и выходишь из комнаты, когда тетя Марч ворчит или кто-нибудь огорчает тебя. Это бывает, когда ты сердишься? – спросила Джо, чувствуя себя ближе к матери, чем когда-либо прежде. – Да, я научилась удерживать необдуманные слова, которые поднимаются к моим губам, и, когда чувствую, что они вот-вот прорвутся против моей воли, я просто выхожу на минуту, чтобы немного встряхнуть себя и упрекнуть за то, что так слаба и зла, – ответила миссис Марч со вздохом и легкой улыбкой, разглаживая и укладывая встрепанные волосы Джо. – Как же ты научилась хранить молчание? Именно это тяжелее всего для меня… потому что резкие слова вырываются еще прежде, чем я знаю, что собираюсь сказать, а чем больше я говорю, тем сильнее раздражаюсь, и потом для меня становится удовольствием оскорблять чувства других и говорить им гадости. Скажи мне, как тебе удается молчать, мама, дорогая. – Моя добрая матушка помогала мне… – Как ты нам… – прервала Джо с благодарным поцелуем. – …но я лишилась ее, когда была немногим старше, чем ты сейчас, и долгие годы мне приходилось вести борьбу в одиночку, так как я была слишком горда, чтобы признаться в своей слабости кому-нибудь другому. Мне приходилось нелегко, Джо, и я пролила немало горьких слез из-за своих неудач, так как, несмотря на все усилия, я, как мне казалось, не добилась успеха. Потом в моей жизни появился твой отец, и я почувствовала себя такой счастливой, что мне было нетрудно оставаться доброй. Но когда у меня появились четыре дочки, а мы были бедны, прежние неприятности вернулись, потому что я нетерпеливая по натуре и для меня было мучительно видеть моих детей в нужде. – Бедная мама! Что же помогло тебе? – Твой отец, Джо. Он никогда не теряет терпения, никогда не сомневается и не жалуется, но всегда надеется, трудится и ждет так радостно, что рядом с ним стыдно быть иным. Он помогал мне, ободрял меня, говорил о том, что я должна стараться воплотить в себе все те добродетели, какие хотела бы видеть в моих дочерях, и должна служить им примером. Мне было легче стараться ради вас, чем ради себя самой. Стоило мне заговорить резко, как испуганный или удивленный взгляд одной из вас упрекал меня сильнее, чем любые слова. Любовь, уважение и доверие моих дочерей были самой сладкой наградой за мои усилия быть такой женщиной, какими я хотела бы видеть их. – О, мама, если я когда-нибудь буду хоть вполовину такой хорошей, как ты, я буду удовлетворена! – воскликнула Джо, глубоко тронутая. – Я надеюсь, ты окажешься намного лучше, дорогая, но ты должна внимательно следить за своим «внутренним врагом», как выражается папа, иначе этот враг может омрачить, если не испортить, твою жизнь. Ты получила предупреждение, помни о нем и всей душой стремись преодолеть свою вспыльчивость, прежде чем она принесет тебе горести и сожаления, большие, чем те, что ты узнала сегодня. – Я постараюсь, мама, я буду очень стараться. Но ты должна помочь мне. Напоминай мне, удержи меня от вспышек гнева. Я видела, как папа иногда прижимал палец к губам и смотрел на тебя очень ласково, но серьезно, и тогда ты крепко сжимала губы или уходила. Это было напоминание, да? – спросила Джо мягко. – Да. Я просила его, чтобы он так помогал мне, и он никогда не забывал об этом. Своим незаметным жестом и добрым взглядом он удержал меня от многих резких слов. Джо увидела, что глаза матери наполнились слезами, а губы задрожали, и, испугавшись, что сказала лишнее, она шепнула с тревогой: – Это нехорошо, что я наблюдала за тобой и заговорила об этом? Я не хотела сделать тебе неприятно, но для меня такое облегчение, что можно говорить тебе все, о чем я думаю, и чувствовать себя здесь свободно и счастливо. – Моя Джо, ты можешь говорить мне все, что хочешь. Для меня величайшее счастье и гордость, что мои девочки доверяют мне и знают, как сильно я их люблю. – Я подумала, что огорчила тебя. – Нет, дорогая. Но когда мы заговорили о папе, я вспомнила, как мне его не хватает, как многим я обязана ему и как усердно должна я трудиться, чтобы его дочки были добрыми и счастливыми. – Но ты сама проводила его в армию, мама, и не плакала, когда он уходил. Ты никогда не жалуешься, и не похоже на то, будто тебе нужна чья-то помощь, – сказала Джо с недоумением. – Я отдала самое дорогое стране, которую люблю, и удержусь от слез, пока он вдали от нас. Как могу я жаловаться, когда мы оба просто исполнили свой долг и в конечном счете непременно будем счастливее от этого? Если кажется, что мне не нужна помощь, так это потому, что у меня есть еще один друг, который утешает и поддерживает меня даже лучше, чем папа. Дитя мое, заботы и искушения начинают входить в твою жизнь, их может быть много, но ты сможешь преодолеть их все, если научишься чувствовать силу и нежность нашего Небесного Отца, так же как ты чувствуешь силу и нежность твоего земного отца. Чем больше ты любишь Его и доверяешь Ему, тем ближе к Нему ты чувствуешь себя и тем меньше зависишь от человеческой силы и мудрости. Его любовь и забота никогда не иссякнут, не изменятся и не будут отняты у тебя; они могут стать источником вечного покоя, счастья и силы. Верь мне всей душой и обратись к Богу со всеми своими маленькими заботами, надеждами, грехами и горестями, открыто и доверчиво, как обращаешься к своей матери. В ответ Джо лишь крепче прижалась к ней, и в последовавшем молчании самая искренняя из всех молитв, какие она когда-либо обращала к Богу, без слов излилась прямо из ее сердца, ибо в этот печальный, но счастливый час она познала не только горечь раскаяния и отчаяния, но и сладость самоотречения и самообладания и, ведомая рукой матери, подошла ближе к Другу, который приветствует каждое дитя с любовью более сильной, чем любовь любого отца, и более нежной, чем любовь любой матери. Эми пошевелилась и вздохнула во сне, и, словно желая сразу искупить свою вину, Джо подняла глаза с выражением на лице, какого никогда не бывало на нем прежде. – Я так долго не хотела простить ее, и, если бы не Лори, могло бы быть уже поздно! Как могла я быть такой гадкой? – сказала Джо чуть слышно, склоняясь над сестрой и нежно проводя рукой по влажным волосам, рассыпавшимся по подушке. Словно услышав ее, Эми открыла глаза и протянула руки с улыбкой, которая тронула Джо до глубины души. Ни одна из них не сказала ни слова, но они крепко обнялись, несмотря на одеяла, и все было прощено и забыто в одном сердечном поцелуе. Глава 9 Мег на Ярмарке Тщеславия Какое счастье, что эти дети заболели корью именно сейчас, – сказала Мег в один из апрельских дней, когда она стояла в своей комнате в окружении сестер, упаковывая «заграничный» сундук. – А как это мило со стороны Энни Моффат, что она не забыла о своем обещании. У тебя будут целых две недели веселья! Просто замечательно! – ответила Джо, которая сворачивала юбки сестры, размахивая своими длинными руками и очень напоминая при этом ветряную мельницу. – И какая прекрасная погода! Я очень за тебя рада, – добавила Бесс, тщательно сортируя ленточки для волос и для шеи в своей лучшей коробке, одолженной сестре по такому великолепному случаю. – Как бы мне хотелось быть на твоем месте! Чтобы это я собиралась чудесно провести две недели и носить все эти красивые вещи, – сказала Эми, державшая во рту множество булавок, которыми она с художественным вкусом заполняла подушечку сестры. – Мне тоже хотелось бы, чтобы все вы поехали вместе со мной, но так как это невозможно, я постараюсь сохранить в памяти все мои приключения и расскажу вам обо всем, когда вернусь. Хотя бы этим я смогу отблагодарить вас за то, что вы были так добры: одолжили мне свои вещи и помогли собраться, – сказала Мег, окинув взглядом комнату, где повсюду были разложены предметы ее нехитрого гардероба, почти совершенного в глазах девочек. – А что дала тебе мама из коробки с сокровищами? – спросила Эми, не присутствовавшая при открытии некоего кедрового ящичка, в котором миссис Марч держала кое-какие остатки прежней роскоши, чтобы подарить своим девочкам, когда придет время. – Шелковые чулки, красивый резной веер и прелестный голубой пояс. Я хотела еще лиловое шелковое платье, но нет времени, чтобы подогнать его по фигуре, так что мне придется довольствоваться моим старым, из жесткой кисеи. – Оно будет выглядеть прелестно на моей новой нижней юбке из муслина, а пояс будет выгодно на нем выделяться. Жалко, что я разбила свой коралловый браслет, а то ты могла бы его взять, – сказала Джо, которая любила дарить и одалживать свои вещи, но чье имущество обычно было в слишком плачевном состоянии, чтобы принести какую-то пользу. – В коробке с сокровищами есть прелестный старинный жемчужный набор, но мама сказала, что живые цветы – лучшее украшение для юной девушки, а Лори обещал прислать мне из оранжереи все, что я захочу, – отвечала Мег. – Теперь… дайте подумать… вот мой серый уличный костюм… только загни перья в шляпу, Бесс… теперь мое поплиновое платье, я надену его в воскресенье или на небольшую вечеринку – оно, пожалуй, слишком тяжелое для весны, правда? Как было бы хорошо взять лиловое шелковое! – Ничего, у тебя есть кисейное для большого бала, а в белом ты всегда выглядишь как ангел, – сказала Эми, погружаясь в созерцание восхищавших ее до глубины души немногочисленных нарядов Мег. – Жаль, что оно не с низким вырезом и не волочится сзади по полу, но придется обойтись и таким. Мое голубое домашнее перелицовано и с другой отделкой выглядит совсем как новое. Моя шелковая пелерина совершенно не модная, и шляпка не такая, как у Салли. Мне неприятно об этом говорить, но я очень разочарована моим новым зонтиком. Я просила маму купить черный с белой ручкой, но она забыла и купила зеленый с желтоватой ручкой. Он прочный и чистый, так что мне не на что жаловаться, но я знаю, мне будет стыдно за него рядом с шелковым зонтиком Энни с маленьким золотистым шпилем, – вздохнула Мег, с большим неодобрением разглядывая маленький зонтик. – Поменяй его, – посоветовала Джо. – Это глупо, и я не хочу обидеть маму, ведь она приложила столько усилий, чтобы купить мне все необходимое. Неразумно с моей стороны досадовать, и я постараюсь преодолеть это чувство. Мои шелковые чулки и две пары новых перчаток могут служить мне утешением. Как ты мила, Джо, что одолжила мне свои новые перчатки! Я чувствую себя такой богатой, даже элегантной, имея две новые пары для балов и вычищенные старые на каждый день. – И Мег мельком заглянула в свою перчаточную коробку, чтобы освежить приятное воспоминание. – У Энни Моффат голубые и розовые бантики на ночных чепчиках, пришей на мои тоже, – попросила она Бесс, когда та внесла в комнату кучу белоснежного муслинового белья, только что вышедшего из-под утюга Ханны. – Нет, я не стала бы этого делать, потому что нарядные чепчики не подходят к простым ночным рубашкам без всякой отделки. Бедным людям нечего пускать кому-то пыль в глаза, – заявила Джо решительно. – Я все думаю, дождусь ли я когда-нибудь такого счастья, чтобы иметь на одежде настоящие кружева, а на чепчиках банты? – раздраженно воскликнула Мег. – На днях ты говорила, что будешь совершенно счастлива, если только сможешь поехать к Энни Моффат, – заметила Бесс, как всегда сдержанно. – Конечно говорила! И я действительно счастлива и не буду капризничать, но, похоже, чем больше человек получает, тем больше ему хочется, разве не так? Ну вот, все готово и уложено, кроме моего бального платья, но его пусть лучше уложит мама, – сказала Мег, оживившись, как только перевела взгляд с наполовину заполненного сундука на много раз стиранное и зачиненное белое платье из жесткой кисеи, которое она с важным видом называла бальным. Погода на следующий день была прекрасная, и Мег отправилась в путь, чувствуя себя очень элегантной и предвкушая целых две недели новизны и удовольствий. Миссис Марч довольно неохотно дала согласие на этот визит, опасаясь, что Маргарет вернется в родной дом еще более неудовлетворенной, чем покинула его. Но она так упрашивала, а Салли обещала позаботиться о ней, и небольшое удовольствие казалось таким привлекательным после долгой зимы, заполненной утомительной работой, что мать уступила, и дочь отправилась, чтобы впервые вкусить светской жизни. Моффаты действительно были весьма светскими людьми, и простодушную Мег поначалу ошеломили великолепие дома и элегантность его обитателей. Но, несмотря на легкомысленную жизнь, которую вели, они были очень благожелательны, и скоро их гостья преодолела свою робость. Возможно, Мег чувствовала, не вполне отдавая себе в том отчет, что они не были особенно культурными или умными людьми и что вся их позолота не до конца могла скрыть заурядный материал, из коего они были сделаны. Но, конечно, было приятно жить в роскоши, ездить в прекрасных экипажах, каждый день надевать свое лучшее платье и не заниматься ничем, кроме развлечений. Такая жизнь вполне ее устраивала, и скоро она начала подражать манерам и разговорам, которые видела и слышала вокруг, напускать на себя важность, держаться манерно, вставлять в речь французские фразы, завивать волосы, убавлять платья в талии и беседовать о модах. Чем больше видела она красивых вещей Энни Моффат, тем больше она завидовала ей и мечтала о богатстве. Когда она теперь вспоминала о родном доме, он казался ей убогим и унылым, работа представлялась тяжелее, чем когда бы то ни было, и она чувствовала себя очень бедной и несчастной девушкой, несмотря на свои новые перчатки и шелковые чулки. У нее, впрочем, оставалось не так много времени, чтобы сетовать на судьбу, так как все три девушки – Энни, Салли и Мег – были очень заняты тем, что называется «хорошо проводить время». Они ездили по магазинам, ходили на прогулки, катались верхом, делали визиты, посещали театр и оперу или устраивали вечеринки дома, так как у Энни было много друзей и она умела их развлечь. Ее старшие сестры были очень элегантными юными особами, и одна из них, как оказалось, была помолвлена, что, по мнению Мег, было необыкновенно интересно и романтично. Мистер Моффат был толстый и веселый пожилой господин, который знал ее отца, а миссис Моффат была толстой и веселой пожилой дамой, которой, как и ее дочери, очень пришлась по душе Мег. Все ласкали ее, и Дейзи[35], как ее стали называть, оказалась на верном пути, чтобы ей окончательно вскружили голову. Когда пришло время «небольшой вечеринки», она обнаружила, что поплиновое платье совершенно не годится, так как другие девочки надели тонкие платья и выглядели очень элегантно. Пришлось извлечь из сундука кисейное платье, которое казалось еще более старым, обвисшим и поношенным, чем обычно, рядом с хрустящим новеньким платьем Салли. Мег заметила, как девочки взглянули на ее платье и переглянулись между собой, и щеки ее запылали, так как при всей своей кротости она была очень гордой. Никто не сказал ни слова о ее наряде, но Салли предложила уложить ей волосы, Энни – завязать пояс, а Белла, та сестра, что была помолвлена, сделала комплимент ее белым ручкам – но Мег видела в их любезности лишь жалость и сострадание к ее бедности, и на сердце у нее было очень тяжело, когда она стояла в стороне, в то время как остальные смеялись, болтали и порхали вокруг, словно полупрозрачные бабочки. Тяжелое, горькое чувство стало совсем невыносимым, когда горничная внесла коробку с цветами. Прежде чем горничная успела заговорить, Энни подняла крышку, и все разразились восхищенными восклицаниями, увидев прекрасные розы, гиацинты и папоротники, которые были в коробке. – Это для Беллы, конечно. Джордж всегда посылает ей цветы, но на этот раз он превзошел самого себя! – воскликнула Энни, глубоко втягивая воздух. – Посыльный сказал, что это для мисс Марч, вот записка, – вставила горничная, подавая ее Мег.